– Да ты что! А как там между потными страницами? Или это другая мертвая девица с лошадиной мордой нырнула в проклятую книжку?
Умертвину обдало незримым порывом ветра: волосы и сарафан затрепетали в пугающем танце смерти. Она отвернулась от осклабившегося Булата. Вперила горящий взор в Лунослава.
– А ведь я предупреждала: хитрость применишь – и приблизишь конец. Но послушай. Кошель опасен, вредоносен. Даже для Бессодержательного. Загубленные души или тьма, бьющая плоть, восстановят его. Пусть Ивот стих, но в самой Брянской области с избытком всего.
– Окей, – процедил Булат. – Значит, мы забираем сраный мешок.
– Мы не сможем его наполнить, – произнес Лунослав, не сводя напряженного взгляда с посланницы смерти. – Сами – не сможем.
– Это еще почему? Наши ноги – поршни, их задницы – сваи. Хватаем и забиваем.
Однако ответила Умертвина:
– Потому что сила смерти, способная напоить кошель мощью, сторонится вас, чертовидцы. Я нужна вам, как нужен мамин поцелуй после кошмара. Но прошлая сделка – в силе! Каждый, у чьего изголовья я окажусь, – моя добыча и ваш грех!
– Мы согласны, – сказал Лунослав.
Разболтанные чувства раз за разом возвращали его в целлюлозный кошмар, в котором он провел последние два месяца. Он буквально ощущал, как по хребту стекают чужие сопли и слюни; как умирающий пытается дышать сквозь него, сквозь ненавистный клочок бумаги.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
Подобное не должно повториться. С приходом Бессодержательного слишком много порождений нечеловеческого порядка выбрались из своих замшелых нор.
Булат сперва решил, что ослышался. Потом подумал, что это шутка. Развернул к себе напарника. Лунослав казался обреченным, потерянным и проклятым.
– Ты с ума сошел? Разве мы не можем реанимировать мешок Беломиконом?
– Это вряд ли. Прости.
Аделаида и Умертвина при упоминании Беломикона побледнели.
Сосулина зачерпнула ладонью костяной муки́. Лизнула.
– Как сухие сливки. Только без сахара. Беломикон с собой?
Булат не без гордости задрал футболку, и Умертвина, попятившись, зашипела.
– Это запретный свет! – Она сплюнула. На одну из монет желаний шлепнулся тлеющий уголек. – После него мешок не восстановит и сама смерть!
Лунослав оглядел странных женщин: они определенно знали больше, чем говорили.
– Беломикон – это обратная версия Черномикона? Для чего он? Что он делает? Почему он в такой форме?
Сосулина закрутилась на одной ноге. В голове замельтешили не то воспоминания, не то зеленые водоворотики безумия.
– Тру-ля-ля! Тра-ля-ля! Для рогов спою вам я! – Она запнулась и с обидой плюхнулась на зад. – Замо́к темницы Бессодержательного ковался не только из чистого полуночного зла, но и с помощью высшего блага – добровольной жертвы. Иначе какой смысл в запоре, который перекидывался бы в картишки с пленником и в итоге отпустил его? Жертвенная кровь стала Беломиконом – внутренней формой замка́. Ее соединили с внешней – черным фолиантом. Позже Бессодержательный разъел благую книгу.
– И Черномикон, лишившись противовеса, по своей дьявольской природе помог злу!.. – Лунослав с облегчением вздохнул. Хоть эти два плюс два сложились. – Выходит, Беломикон прорастает в Булате, потому что он – кровник той жертвы, так?
– Так. Но переродилась добрая книжка лишь для одного.
– Для чего? Для чего переродился Беломикон?
– Ответ скрыт в оглавлении капустного листа. – Сосулина вновь принялась вытанцовывать.
Булат некоторое время наблюдал за ней. Казалось, он только что отведал посыпанного солью лимона, настолько кислым выглядело его лицо.
– Я эту хрень про бумажный грибок не одобряю, ясно? – сказал он, нахмурившись. – И на роль парника с навозной кучкой тоже не подписывался. Терплю только из любви к работе.
Аделаида явила улыбку порочной матери:
– Забирайте уже мешок.
Лунослав, с опаской поглядывая на расступившихся сестер, приблизился к кошелю предсмертных подаяний, скорчившемуся, точно оголенный нерв. Подобрал. Он ожидал какого-то озарения, откровения чумных небес, но в руках, судя по всему, оказался обыкновенный рваный мешок. Объемом где-то на пятьдесят килограммов, как для картошки. Серовато-желтый джут. Чуть плотнее, чем обычный.
– Как он работать-то будет в столь убогом состоянии? – с долей растерянности спросил Лунослав.
Умертвина надвинулась на него, распространив еле уловимую вонь болотной тины. Ивовый прутик коснулся мешка.
– Будешь спасать – станешь славу стяжать! Хитрость применишь – и приблизишь конец!
Руки, лицо и даже платье и волосы посланницы смерти покрылись черным пухом. Лунослав с ужасом понял, что пух – лебединый, с комочками свернувшейся крови. После этого Умертвина размытым движением обратилась в чумазую кожаную тесьму.
Тесьма захлестнула горловину мешка, будто пытаясь задушить его. Несмотря на прорехи, кошель предсмертных подаяний расправился, словно изнутри поддали горячего воздуха. Мелко завибрировал. Он ожидал жертву. Любую.
– Вот черт! – Лунослав ощутил, что мешок в одно мгновение превратился в алчную, бешеную тварь.
– И не вздумайте заглядывать внутрь, чертовидцы, – наказала Аделаида. – Это… не для смертных. – На ее прелестном лице застыла недосказанность, словно она хотела о чём-то предупредить. Однако вместо этого лишь приложила изящный пальчик к губам.
– Не болтать при мешке? – не понял Лунослав.
– Не болтайте во-о-бще. – Аделаида рассмеялась, и ее мелодичный смех будто породил звуковые искорки. – В добрый путь, чертовидцы.
– И тебе не кашлять, воровка «чайных пакетиков»38, – усмехнулся Булат, забрасывая в рот «неломаку». – Будь здорова, теть Алл.
Но та отмахнулась. Она прижалась к Аделаиде, и они о чем-то засплетничали.
Сотрудники бюро, пребывая в некотором замешательстве, вышли наружу. Западный ветер лениво гонял по амарантовым небесам свору противившихся облаков. Сверкнула зарница, словно божий перст указал на зарытый где-то вдалеке клад.
Лунослав с отвращением взглянул на страшный мешок. Тот, казалось, принюхивался к пальцам, намереваясь их откусить.
– Знаешь, у меня такое чувство, что нам это выйдет боком.
– Как вся наша работа, брат. – Булат хохотнул и потрепал напарника за волосы.
Какое-то время они разглядывали грозовой горизонт. Всё. Карты розданы. Партия начата. Осталось только попросить выпивку, чтобы перебить горечь проигрыша. Плесни-ка на два пальца, Бог-пройдоха. И не убирай бутылку.
Их ждала Брянская область. С ее густыми лесами, проклятиями и полуночными кошмарами.
Доводилось ли вам видеть, как человек в припадке ужаса выколачивает дурь из того, что его напугало? Из страшной маски в гостиной, привезенной нелюбимым шурином с Бали. Из тыквы, нацепленной приятелем себе на голову в честь Хэллоуина. В конце концов, из молочника, неосторожно звякнувшего в темноте бутылками. Хотя с другой стороны: зачем молочнику скрываться в подвале или, скажем, под лестницей, если он пришел с добрыми намерениями и свежим молоком?
Хорошенько напугав человека, можно добиться с его стороны неких стандартизированных реакций. Например, отказа сердца, бегства или агрессии.
Ужас, словно филейный нож для рыбы, делит людей на две категории. У первых отнимаются органы, а в конечности вливают твердеющий свинец. Вторые же обретают мощный дизельный мотор, тарахтящий где-то пониже спины. Он насыщает мышцы нешуточным адреналином, ведь на кону ни много ни мало – возможность и далее посещать по четвергам стейк-хаус.
Иными словами, на кону – ваша жизнь.
Пустим курительную трубку раздумий по кругу. Вот двое заблудившихся путников на проселочной дороге. На обоих страх действует по-разному. А вот преследующие их деревенщины с топорами, получившиеся в результате многократного смешения генофонда на кухонном столе.
Внимание, вопрос. Кто из путников покинет кризис с полным комплектом конечностей – обмочившийся от ужаса нытик или его взведенный адреналином, будто курок, товарищ?
