Решающим фактором удачного напева оставался лишь внутренний импульс.

Лунослав сравнивал свои способности со шкафчиком с самыми разнообразными инструментами. Только принадлежало это добро – безумному предку, что каким-то образом сумел передать его по наследству крови, прошедшей сквозь поколения. Пугало то, что в ящиках могло заваляться что угодно: от заповедных знаний до зачатков сумасшествия. Но пока открытыми оставались только два: с внутренним оком, имевшим свои капризы, и с куцым знанием неизвестного запретного языка.

Лунослав разомкнул губы и, к собственному изумлению, пропел чужим хрипловатым голосом:

– «Чертовидцы – это зло! Изведу их ремесло!29»

Рука, точно обретя сознание, сама захлопнула рот. В карих глазах молодого человека застыл ужас: раздавшийся глас казался донельзя знакомым.

Гендальф зарычал, не зная, чему верить. Собачьи боги не могли так мерзко говорить!

Булат с удивлением вытаращился:

– Дрищ-колдун! Ты что, пошаманил кастрированной версией голоса Черномикона?!

– Не может быть! Это…

Но чужое заклятие, ворвавшееся в мир сквозь уста кривозубого чертовидца, уже меняло реальность.

Рукояти Костяной и Злоруба покрылись обсидиановыми колючками, будто в попытке защититься от своих владельцев. Не более трех миллиметров каждая. Черные, точно наросты насекомых. Лунослав и Булат, вскрикнув от неожиданности, выронили артефакты. На ладонях показались алые крапинки. Коса, звякнув, протестующе завибрировала.

Мертвецы с пыхтеньем ускорились, почуяв уязвимость живых. До первого из них, клацавшего скуластого старика, оставалось не более десяти метров.

– Говорю же, со мной что-то не так! – крикнул Лунослав, в панике глядя на щетинившееся оружие.

– Ты так и после сельдерея с баклажанами ныл. – Булат подкинул ногой Костяную и подхватил ее прочными рукавами «косухи». То же самое он проделал и со Злорубом. На руках получилась некая охапка. – Ходу, Лунтик! Ходу!

Они кинулись к концу станции, намереваясь нырнуть в восточный туннель. Но Гендальф с лаем подбежал к электропоезду, закупорившему западный путь. Царапнул дверь. Перед глазами лабрадора плясали черные мухи. Но даже в таком скверном состоянии он понимал, что им нужно укрытие. Как-то ему довелось прокатиться с хозяйкой на электричке до Орла, и потому он знал, что между вагонами можно было ходить, а при необходимости – и сойти.

– Делай, что пёс говорит! – Булат оглянулся: трупы поднажали.

– Надеюсь, питание в наличии, – пробормотал Лунослав и хлопнул по круглой кнопке адресного открытия дверей по требованию пассажиров. Повезло: нажатие не только распахнуло двустворчатые автоматические двери, но и зажгло освещение по всему электропоезду.

Они вбежали и, оставив позади кабину управления, устремились вперед по вагонам.

Следующими безбилетниками стоячего поезда оказались хладнотелые трупы.

Черномикон едва не задохнулся от хохота.

Находясь за много километров от чертовидцев, он тем не менее почувствовал потуги кривозубого недоумка шарахнуть по кому-то заклятием. Почувствовал и нашептал кое-что. Так сказать, поруководил его губами.

Непримечательный кусочек, вырванный из чертовидца, дарил столько веселья!

Отчасти это походило на выступление политика. Вот он распинается, вещает о налоговых вычетах и прочих благах и манне небесной, если его переизберут. И вдруг начинает говорить голосом стендап-комика: «Я устал. Я ухожу. А еще я трахал ваших мамок. И твою, мальчик, – тоже».

Черномикон хохотнул, наслаждаясь моментом. Взглянул на крошечных жучков, копошившихся в едва живой корове. Та лежала в углу амбара и тихо, мучительно издыхала на охапке осклизлого сена. Лунный свет серебристыми копьями бил через дырявую крышу.

Черномикон с важным видом, словно судья на заседании, уселся на тела, из которых соорудил в центре амбара подобие гнезда. Четверо: все – пропавшие без вести водилы. Чуть позже дойдет дело и до жителей села. А пока он с наслаждением разделит корявые заклятия Членослава.

Ведь идиота так и распирало от желания опростоволоситься еще раз.

Губы зудели, словно их натерли солью. Как ни странно, стянувший их червь давал сюрреалистичное ощущение прохлады. Возможно, губы просто-напросто мертвели.

Справа от Софьи раздавались жуткие звуки, разрывавшие психику. Казалось, кто-то втыкал нож в арбуз и, напевая, разрезал его. Обладатель отвратительных рук методично убивал своих жертв. И все они ужасно и непередаваемо давились криками… сквозь зашитые рты.

Сперва маньяк перерезал им запястья, а потом со скучающим видом собирал кровь в эмалированное ведро. После переливал ее в десятилитровый чан, поставленный между третьим и четвертым жертвенником, и освящал посохом. Кровь приобретала кремовые оттенки гноя.

По стенам депо струились бархатистые вуали изумрудного света, выплескиваемые верхушкой мерзкой палки. Шум бегущей воды превращал всё в дремотный кошмар.

Но Софью занимал совершенно неуместный вопрос. Почему она так ни с кем и не переспала? Потому что не хотела? Да как можно не хотеть того, что предначертано природой?! Потому что ее вырастили в рамках пуританской морали? Ох, если бы.

Ее родители, бывало, частенько заходили в ванную, оттуда потом, вместе с шумом воды, слышались недвусмысленные шлепки. Такие же шлепки раздавались с соседней кровати, когда она оставалась на ночь у Ирки в общаге. Стерва пыхтела и стонала под кавалером почти каждую ночь! А иногда трудилась только она, будто подслеповатый смотритель, обхаживающий покосившийся маяк на кустистом берегу.

Чертова дура!

Софья зарыдала. Если она выкарабкается из этого дерьма, то обязательно переспит с соседом по площадке. Если понадобится – привяжет его и всё сделает сама! Нахлынула волна отвращения к себе. Ну и пусть.

Послышались шаги, и в поле зрения возник некромант. Его гадкая улыбочка резала не хуже перепачканного в крови ножа, поскрипывавшего в руке.

– Ну что, дева, твой черед.

Софья затрепыхалась и решила, что для истерики – самое время.

Лунослав, несясь по вагонам, проклинал благоустройство и современность поезда. Межвагонные переходы напоминали герметичную гармошку, обшитую изнутри фальшпанелями, благодаря чему пассажиры могли свободно прогуливаться по составу. Никакого затора, мать его! Беги себе да беги, олимпиец!

Впереди мчался Гендальф. Каждые десять метров он останавливался, чтобы вялым лаем поторопить собачьих богов. Ну почему они едва плетутся? Лабрадор чувствовал, что тело отказывается служить ему. Язвы на морде гнали по голове и вдоль позвоночника бурлящую боль, притормаживавшую сердце. Дышалось с трудом, будто через вонючую тряпку, застрявшую в глотке. Изумрудная мгла всё больше походила на перину.

Булат, бежавший последним, то и дело цеплялся Костяной за поручни. Мертвые тела молчаливой гурьбой преследовали их. Небольшая часть трупов, оставляя на окнах липкие росчерки, ковыляла снаружи по техническому проходу. Правда, эти почти сразу отстали.

– Лунослав! В поезде восемь вагонов! Головной и два промежуточных уже пробежали! Потом состав придется покинуть! Если повезет, кабина управления будет открыта. Заблокируем ее автоматику и свалим! А трупы пусть маринуются!

Лунослав, проклиная себя за упрямство, остановился. Им вполне хватало скорости, чтобы без лишних помех добраться до кабины управления в конце поезда и запереть здесь мертвецов, словно в металлической кишке. Но что потом? Что их поджидает в изумрудной мути туннелей? А ведь он даже толком не понимает, что с ним происходит.

– Я попробую еще раз, – заявил Лунослав.

– Что? – Булат замешкался, но напарник уже толкнул его, показывая, чтобы он двигался дальше. – Даже не смей, дрищ! Хочешь опять им подыграть?!

– Я должен разобраться!

Лунослав зажмурился и выставил перед собой правую руку. Мысли лихорадочно заскакали. Требовалось что-то массовое и быстрое – какой-нибудь ветрогон. Он набрал побольше воздуха и выкрикнул напев на чуждом языке. Но опять не своим голосом.