Люди стояли безо всякого выражения на лице. У них никогда нет никакого выражения, подумал Северин. Вот поэтому они и проигрывали войны.

Подойдя к входу в храм, комиссар достал из кармана портсигар и вынул тонкую папиросу. Спустя секунду, перед ним появилась миниатюрная девушка, похоронный распорядитель. Она низко поклонилась комиссару и проговорила: «Мистер Нагана просил передать, что ваш разговор состоится через несколько минут в задней комнате», – она снова поклонилась. «Прошу проследовать за мной».

– Значит, отведите меня в заднюю комнату, сказал Северин, состроив жуткую гримасу. Девушка не посмела обидеться. Перед тем, как пойти вслед за миниатюрной японкой, он поднял с земли один из фонариков и подкурил папиросу. Табак зашкворчал и утонул в пламени.

Затянувшись, комиссар поймал на себе несколько кротких взглядов, полных молчаливого неодобрения и скрытого презрения к рослому и грубому русскому.

– Что? – крикнул он и развел руки. В одной папироса, в другой фонарь на тонкой палочке. – Вы же любите благовония.

Ответить никто не решился. Он бросил фонарь и последовал за распорядителем. Свечка внутри фонаря погасла, бумажная форма разорвалась и склеилась вытекшим воском.

Комната, где была назначена встреча, располагалась в восточном крыле. Чтобы попасть в нее, необходимо было обогнуть храм по узкой тропинке, брошенной шелковой лентой вдоль стены.

Девушка в черном кимоно шла по гравию бесшумно. В густой вечерней мгле не слышен был шорох шелковых одежд. В то время как Борис Северин, предпочетший идти по лужайке, громогласно топал, вырывая каблуками солдатских сапог клочья заиндевевшей травы. Мерзлая земля налипала комьями, оставаясь на подошве, пока ее не сменял новый комок.

Он двигался широко шагая, энергично, хотя и слегка неуклюже. Неловкость движений не была связана с неуверенностью или неловкостью комиссара. Наоборот. Это прямое следствие его активной жизненной позиции, если так можно выразиться. За долгие десятилетия на Улице Убитых он получил такое количество ранений, что впору выходить на пенсию.

Первое он получил еще на пароме, доставлявшем его на эту сторону Великой Реки. Здоровенный охранник (в то время еще деревянной переправы) отказался предоставлять будущему комиссару разъяснения о том, кто он и как здесь оказался. Борис вынул из ножен его же саблю и резким ударом отсек голову. После чего проделал то же самое с остальными членами экипажа, пощадив лишь рулевого. Даже несмотря на то, что тот воткнул нож ему в поясницу. Место удара окаменело, покрывшись крупной мраморной крошкой. Ранение сковало движения и вызвало хромоту.

Когда судно из Сонного дерева причалило к пирсу, Северин стоял на палубе, держа в руке навязанные на канат трофеи. Конвоир, принимавший конец, наскоро сооруженный из окаменевших голов, покинул службу сразу после того, как узнал, что варвара, сотворившего такое, приняли на работу в качестве офицера полиции, ограничивавшей контакты мира мертвых и мира живых. Это событие оказалось непостижимым для многих обитателей Улицы Убитых.

Впрочем, на этой должности амбициозный дикарь не планировал долго оставаться. Своим первым делом он, несмотря на прямые приказы начальства, выбрал изобличение комиссара полиции, закрывавшего глаза на незаконные спиритические сеансы, которые помогали жителям Улицы Убитых слиться с потерянной личностью из мира живых.

Открытых свидетелей этой драмы не было. Однако известно, что вызванный на ковер новичок изрубил в мелкую крошку комиссара все той же, отобранной у охранника на пароме саблей. Куски были настолько мелкими, что знающие свое дело сотрудники морга, звавшегося в народе "каменоломней", снимая шляпу говорили, что новый комиссар свое дело знает.

Выступая на суде, Северин обвинил руководство полиции в преступном сговоре и потребовал собственного назначения на должность. Что и произошло тем же вечером по простой причине – на Улице обитает много маньяков, но с таким как Борис шутки действительно плохи, кем бы ты ни был. На следующий день он въехал в новый кабинет – большое светлое помещение в ратуше. Ту самую саблю, что оказалась незаменимым подспорьем в его новой жизни, он с гордостью продолжил носить. Правда, только по официальным случаям.

Хироши Нагана, владелец небоскреба Нагана, ждал внутри. Седой старик, одетый в аскетичные хакама и хаори черного цвета, вдумчиво смотрел перед собой. Напряженное лицо, изрезанное морщинами, не имело выражения. Так же, как у тех, кто стоял в очереди. Иссохшие кисти, сплошь покрытые рыжими пигментными пятнами мирно покоились на коленях. Внешне патриарх семьи и клана Нагана мало отличался от того, что во внешнем мире принято называть покойником. Но думать, что это тело одряхлело, было бы ошибкой.

Комната выглядела довольно скромной даже по меркам простых служащих – из тех, кто пришел зажечь благовония в память о девушке, обратившейся в хрусталь. Выкрашенные белой краской тонкие стены. Дешевая, хотя и деревянная мебель. Узкий кофейный столик и четыре кожаных кресла, стоящие с каждой из его сторон. На столе чайные принадлежности и небольшой колокольчик на самой простой циновке. Люстра на потолке тоже самая обыкновенная. Такую можно купить в любом хозяйственном магазине. Помещение было больше похоже на подсобку или даже чулан, в котором в крайнем случае могли перекусить служащие храма. Но никак не на место встречи двух людей, от которых в этом городе зависели людские жизни и смерти.

Ради этой встречи Нагана покинул церемонию похорон единственной дочери. Терять нельзя было ни минуты. Старик намеревался использовать эту возможность для того, чтобы взять убийц по горячим следам. Пусть даже придется поклониться в ноги Борису Северину. Наверняка он на это и надеется. Долгое время комиссар безуспешно пытался подавить клан Нагана. Официальной причиной войны полиции с якудза стал Парад, на котором ежедневно гибли сотни горожан, каменея посреди опьяневшей толпы.

Нагана также взял в учет тот факт, что несмотря на свое высокое положение в обществе, он не имел такой власти и столько опыта, сколько имел комиссар полиции. Клан Нагана, кроме всего прочего владевший паромной переправой на Великой Реке, а также имевший значительный вес в криминальной среде по обе стороны бытия, пользовался лишь ограниченным влиянием на губернатора. Тогда как Северин лично давал ему прямые указания. Это значит, что визит комиссара в этой ситуации нужно расценивать не просто как акт доброй воли или одолжение, как самую настоящую милость. Если угодно, милостыню. За которую придется сплясать.

Хироши Нагана появился на Улице Убитых много позже Бориса. Начиная карьеру солдатом в клане Сидзи, он слышал, что иногда комиссар полиции лично выслеживает преступников. Как на сафари. Идя по следу, а затем убивая и изрубая окаменелые останки в крошку.

Девушка открыла дверь и поклонилась. После легкого кивка господина Нагана она жестом пригласила комиссара войти. Тот не нуждался в церемониях и, войдя в комнату, уселся в кресло напротив. Девушка бесшумно закрыла дверь.

– Добрый вечер, комиссар. Спасибо, что приехали так быстро. Прошу простить, что я вынужден принимать вас в таком месте, – сказал он и обвел комнату рукой. Хироши Нагана говорил медленно, смотря перед собой, будто читая текст по бумажке. – Обстоятельства принуждают меня к этому.

Северина совершенно не интересовала окружающая обстановка. Он обратил на нее внимание лишь после слов старика. Да и то, окинул комнату взглядом лишь из вежливости, закинув ноги на стол. Комья свежей грязи опали от удара о поверхность как спелые каштаны. Под каблуками тут же появилась коричневая лужица.

– Я пришел сюда говорить не об обстановке, господин Нагана. Если вы не против, давайте перейдем к делу, – ответил Северин и достал из кармана пальто красное яблоко.

Хироши Нагана поклонился.

– Как вы знаете, сегодня была убита моя дочь. Моя единственная дочь, господин Северин. Опасаясь повторного нападения, я принял решение похоронить ее сегодня же. В данную минуту мои люди ищут тех, кто приказал осуществить теракт и тех, кто его совершил. Однако, у моих людей, возможно, недостаточно опыта. Поэтому я решил обратиться за помощью к вам.