Сьюзен посмотрела на мужа в надежде, что он поддержит ее и скажет решительное нет. Но он не сказал.

– А мне кажется, что это отличная идея, – сказал Бен.

– Что?

– А что такого? Мы вечно торопимся. А парню хочется прогуляться по центральным улицам, сходить в кино, насыпать стиральный порошок в фонтан. Или чем они там сейчас занимаются.

– Стиральный порошок в фонтан? – она опешила. Мужчина подался вперед и поднял ладони вверх, пытаясь объяснить ей "на пальцах".

– Парню хочется отдохнуть, а не шататься по магазинам. Покататься на каруселях.

– А в городе очень хорошие карусели, – подметил Виктор.

– Да, хорошие. Но я думала, что мы откладываем деньги на выплату по кредиту.

– Об этом не беспокойтесь. Это я возьму на себя.

– Даже не знаю, – недоверчиво проговорила женщина. – Поездка может выйти дорогостоящей.

– Никаких проблем. Я стар и тратиться мне особенно не на что. Разве, что на новые грабли. Но их я уже приобрел. Поэтому я с удовольствием возьму на себя расходы на поездку.

Только дай им палец, и они оттяпают всю руку, подумала Сьюзен. Она ведь даже не хотела ехать сюда. Решение пойти на ужин к старику стоило ей больших усилий. Мальчик и так без конца тараторит о том, что старик интересный собеседник и великолепно готовит. Прямо, как о будущей жене. Кстати, часть о готовке была чистой правдой, в этом она уже убедилась. Признать этот факт где-то внутри себя требовало ей больших усилий. Ведь он значил, что старик кое в чем лучшее ее.

Именно так. Старик лучше, чем она. Та, которая родила и вырастила этого неблагодарного пацана. Она делала все, чтобы он не голодал, носил чистую одежду, пусть даже не новую и не модную. И теперь он так просто ее предает. Так просто, за стейк и поездку в кафе мороженого.

Она уже пошла им на встречу один раз – ему и Бену – когда пришла сюда. И вот опять, двое мужчин, ее мужчин, смотрят ей в глаза и требуют невозможного – позволить старику увезти ее сына. Неужели они не понимают, что старик увезет его… навсегда? Обратно вернется совсем другой ребенок. Да и не ребенок вовсе. Совсем другое существо. Еще не мужчина, но уже не мальчик. Она знала наверняка, он вернется другим.

Ей не хватило сил отказать. Но и произнести "хорошо" у нее тоже не вышло. Сьюзен лишь легко кивнула, будто дала согласие на что-то страшное. Все внутри сжалось в одно мгновение. По внутренностям прокатился огонь. Еще немного, и слезы польются ручьем из глаз.

Летун и Виктор ликовали, подняв руки вверх, словно их любимая команда выиграла тяжелый матч. Так в прочем, оно и было. Отец мальчика был более сдержан. Для радости у него не было особых причин. Просто он доверял Виктору – а человек, которому всю жизнь доверяли чужие деньги, определенно заслуживал его доверия – и считал, что такая поездка будет полезна для мальчика. Когда он был ребенком, родители еле сводили концы с концами, что уж говорить о поездках в город и о кафе-мороженое. Подобных предложений ему не поступало. Бен представил себя на месте одиннадцатилетнего мальчика и четко определил, что навсегда возненавидел бы того, кто встал бы на его пути к каруселям и чертовому колесу.

Бен не мог не заметить, как изменилась в лице Сьюзен. Правильнее всего было не придавать этому никакого значения. Мало ли, какие у женщин могут быть капризы. К тому же, со дня на день ее сына начнут интересовать девочки, он наверняка будет мотаться в город на танцы, пить алкоголь с другими ребятами в туалете вечерних клубов, а потом и оставаться черти-где на ночь, опаздывая на последний автобус.

За окном запели ночные птицы. Их пение успокаивало и говорило о том, что все будет хорошо. Но материнское сердце ему не верило. Оно разгоняло по венам не просто тревогу, а предчувствие страшной беды. Словно яд, отравляющий клетки, одну за одной. Как они – ее муж и сын – не чувствуют того же? Случится что-то страшное. Обязательно случится, стоит ему только сеть в проклятый автобус.

Но ничего не случилось. Днем позже, в пасмурное воскресное утро старик и мальчик уселись в автобус, на сиденья из красного кожзаменителя и покатили прочь от одинокого лысеющего холма, на вершине которого в безмятежной неге пребывал гранитный кенотаф.

5 глава

Коричневый Руссо-Бюир пересек полицейское оцепление и, покинув место взрыва, отправился на запад. Мимо центральной площади и ратуши, затем мимо делового квартала и небоскреба Нагана, прямо в индустриальную часть города, главным украшением которой была заброшенная ткацкая фабрика Ратана. Некогда она была одним из важнейших предприятий Улицы, обеспечивавших работой несколько окрестных кварталов. А потом настали плохие времена. Фабрика захирела и громадное пятиэтажное здание в двадцать метров в высоту превратилось в свалку.

Фабрика находилась в историческом сердце рабочего квартала. И когда это сердце остановилось, все вокруг кануло во мрак. Теперь на экспорт отправлялись товары совсем иного рода – Надежда. За редким исключением, призванным поддерживать жизнедеятельность Улицы, кроме наркотика ничего больше не производилось. Больше Улице Убитых не были нужны заводы и фабрики. Их заменил Парад. Такой порядок вещей установился давно. Задолго до того, как силуэт города преобразил небоскреб Нагана. Сегодня именно внутри его стен контролировался оборот наркотика.

За неприглядным пейзажем района работяг, в котором люди высокого достатка старались не появляться, расположились Зеленые Холмы, где находили покой те, кто переходил на третью ступень бытия, фактически становясь дважды мертвыми. Их окаменевшие останки безмолвно глядели на ныне живущих, понуро бродящих по бесконечным аллеям статуй, дорожки которых уходили за горизонт. Это были могилы тех, чьи родственники не поскупились увековечить своих близких. По иным изваяниям проходились кувалдами. Вот почему вы не найдете ни одного рабочего с фабрики или грузчика из доков здесь, на Зеленых Холмах. Ни живого, ни мертвого. Отбросам здесь не рады.

В этом месте покоились дважды убитые. Прервавшие существование сначала в теле физическом, затем в духовном. Ушедшие из жизни страшным, насильственным способом. Молясь о спасении и моля о пощаде. На Зеленых Холмах нашли свой покой те, кто дважды пережил трагедию быть убитым.

Этот факт забавлял Северина, ведь он опровергал старинную русскую поговорку, гласившую: «Двум смертям не бывать». Именно ее он часто приговаривал в своей прежней жизни и обожал вспоминать в этой. На Улице Убитых она в одночасье возымела новое значение – никто не может гарантировать наличие смерти окончательной. Он уже умер однажды и переродился. Возможно, переродится еще раз. Или два. А значит ему, Борису Северину, нечего бояться забвения. Комиссар смаковал эту мысль. Пробовал ее на вкус. Перекатывал из одного уголка сознания в другой, как шарик на ладони.

Когда Руссо-Бюир, добротно смазанный и наполированный до зеркального блеска (не то, что «Паккард», который, кстати, был намного моложе), остановился возле небольшого синтоистского храма, толпа скорбящих только пребывала. Вокруг было много людей. Почти все азиаты. В строгих черных костюмах и белых накрахмаленных рубашках. Комиссар также был одет в черное. Но его наряд вряд ли кто-нибудь осмелится назвать траурным. Пальто с широким воротником из лисьего меха, солдатские сапоги, черный жилет и старомодный галстук. Борис Северин не носил аксельбантов и орденов, но любил дополнить свой наряд кавалерийской саблей, украшавшей его левый бок.

Сабля была самой обыкновенной, солдатской. Она не шла ни в какое сравнение с изысканным, хотя и вычурным нарядом комиссара. И тем не менее, эта железка имела для него большое значение.

Храм, представляющий собой небольшую пагоду с тремя башнями и воротами, расположился на возвышенности. Бумажные фонари, расставленные вдоль гравийной дорожки, сбивались у ворот в большую стайку, точно мотыльки, налетевшие на источник света.

Северин прошел мимо почтительно поклонившейся охраны, мимо длинной очереди людей, желающих выказать соболезнование семье Нагано и поддержать безутешного патриарха, хотя в этой поддержке он вовсе не нуждался. Таковы были правила. А правилами в консервативном криминальном мире Японии не пренебрегали. Даже на том свете.