И вот я в колонне красных, и замысел мой чёрен, и мысли мои краснеют от адской своей черноты.

– Каждому вору – по фонарю! – дружно кричу я.

– Каждому вору – по фонарю! – поддерживает меня сотня глоток.

– Как зовут тебя, хороший человек? – спрашивают меня.

– Иудушка, Гапонов, – отвечаю я без запинки.

– Держи пять, – суют они мне отовсюду свои заскорузлые пять, шесть, четыре, три, два, один. – Гапонычем будешь, – сообщают они мне, пока я терпеливо пожимаю их пять, шесть, четыре, три, два, один.

– Буду, ещё как буду, – обещаю я.

Наши души уродливы, как уродливы наши тела – но такими нас сделала ты, Власть, мигалочными кортежами проносящаяся мимо нас уже который десяток лет.

– Из «Мерседеса» – да на столб! – дружно кричу я.

– Из «Мерседеса» – да на столб! – повторяет за мной сотня глоток.

– Слышь, Гапоныч, – говорят мне, – ты давай, ты – молодой, головастый, хороший – ты продвигайся вперёд, к Витюше, будешь ему заместо помощника.

Мы идём вдоль границы ботанического сада МГУ, выполняя Витюшину, очевидно, команду «Левое плечо вперёд!» (хотя у настоящего сермолиста любое плечо – левое). Так, вероятно, и будем ходить по кругу, пока кто-нибудь не обратит на нас внимания, или какой-нибудь особо древний товарищ не выпадет из рядов по естественным, как говорится, причинам.

Меня продвигают вперёд, и я вижу Витюшу в красной кожаной куртке. Витюша оборачивается, его лицо мне знакомо – оно мелькало на телеэкранах. Витюша настороженно смотрит на меня. Он – гуру, он – вожак стаи, он – главный самец всех этих полоумных старух. Соперник ему ни к чему. Физиономия его премерзка – это, конечно, ему в плюс, однако, и я не лучше.

Рассеять опасения сограждан по данному – деторожденческому – вопросу, а также ряду других, менее значимых вопросов, должно было Аркашино интервью одному из центральных российских телеканалов. Телевидение всегда уважало Аркашу:

– Здравствуйте, уважаемые телезрители, здравствуйте, Аркаша! – говорило оно обычно.

Выйдя из дома, чтобы ехать в Остан-Кино, Аркаша снова увидел Павла.

– А где же новый плакат? – поддел его Аркаша. – Не поспеваешь намалёвывать?

– Да, прости, не успел, – согласился Павел, и его красные от ночного боренья глаза сверкнули малиновым светом. – Я работал в ночную, я точил гайки. Я работал, ночью, теперь вот заступил на общественную вахту – но другие-то не работают! Скажи им на всю страну – так же нельзя: на одного меня с сошкой – семеро с ложкой!

– И кто эти семеро? Извольте немедля перечислить! – потребовал Аркаша, заподозрив, грешным делом, что один из семи, если не все семь – это он сам, Аркаша.

– А то ты не знаешь? Ты же знаешь всё! – запальчиво крикнул Павел.

Аркаша, действительно, знал их, причём, их было не семеро, а гораздо больше – одних только порядкоблюстителей насчитывалось четыре или пять разновидностей, а ещё были чиновники, таможенники, попы, поэты…

Вундеркинд, конечно, торопился: его ждали миллионы в прямом эфире, но решил всё же потратить пару минут на одного из них, из этих, из миллионов – поведать Павлу новый кусочек истины. Так, понемножку работая над Павлом, обтёсывая его с разных сторон, Аркаша каждый раз придавал некую дополнительную объёмность его изначально плоскому как правда образу.

– Они не только с ложкой, но и с поварёшкой, – поведал Аркаша свой новый кусочек истины. – Это – работники сферы обслуживания, они ведь тебя обслуживают: они в тебя не стреляют, хотя могут – и запросто, не отнимают твоё имущество в особо крупных размерах – хотя могут и это, не запрещают тебе работать, даже не штрафуют тебя лишний раз – и за такой ароматный букет услуг они требуют от тебя самую малость: делиться. По росту занятости в сфере обслуживания и по сокращению численности стоящих с сошкой у разного рода станков судят о прогрессе в экономике нации – и мы прогрессируем очень бурно!

– К чёрту прогресс! – завопил Павел. – К стенке! К стенке через одного! Чтоб не мешали жить! Развели их твои демократы на наши головы! Да с ними не то, что коммунизм – феодализм не построишь!

– На первый-второй рассчитайсь! – скомандовал Аркаша. – Первый!  – Аркаша, естественно, начал расчёт с себя. – Ты – второй, давай-ка к стенке, чтоб не мешал мне здесь жить своими истошными воплями.

– Да мои-то вопли как раз не истошные, а вот чьи-то будут реально истошными! – взвился задетый Павел – как алый стяг над покорившимся городом.

– Спокойно! – потребовал Аркаша. – Ты, который с сошкой, ты у нас что – совесть нации? Тогда где твой сертификат? Феодализм он тут, видите ли, недостроил! Его и без тебя достроят. А прогресс тебе всё равно не остановить! Иди лучше проспись! – бросил он Павлу напоследок из окошка своего монструозного лимузина (выпущенного по эскизу Аркаши в виде томика Глюкова) с зелёной мигалкой.

Я не люблю, когда ходят строем: я не могу ни идти в строю, ни пойти против строя, ни пройти сквозь строй. Для первого я слишком самобытен, для второго – пожалуй, слабоват, для третьего – рационален не в меру. И меня ожидаемо начинает мутить от себя-красножопого, от Витюши и от витюшинцев.

Я догоняю Витюшу и кладу руку на красное кожаное плечо.

– Верной дорогой идёте, товарищ, – заверяю я.

– Вы думаете? – не очень уверенно спрашивает он.

– Идёте брать Центробанк?

– Нет, мы просто гуляем, просто гуляем на свежем воздухе – это полезно.

Да он остроумен!

– А кто же будет брать почтамт? Телеграф? Мосты? Вокзалы? Дедушка Троцкий? – горячо, в порыве революционного энтузиазма, интересуюсь я.

И всё-таки я остроумнее.

– Вокзалы? – переспрашивает он. – Но революционный момент ещё не вызрел.

– Я боюсь, он уже перезрел, – возражаю я, – и скоро он совсем сгниёт, ваш момент. А ведь с такими бойцами, – я обвожу рукой наш старушечий батальон, – можно брать хоть Кремль, хоть Горки-9. Взяв же Горки, вы автоматически становитесь президентом, а я – так и быть, стану премьером при вас.

Витюша мнётся:

– Премьера я уже обещал.

– Ладно, мне хватит и первого вице, – миролюбиво соглашаюсь я.

– Может, всё-таки лучше начать с моста или вокзала? – осторожно спрашивает Витюша. – Чем с Кремля? И тем более с Горок?

Я смотрю на него с восхищением: он рождён для великих дел.

– Вокзал – это будет сильно, – отвечаю я, – это будет вызов, это будет самый сильный вызов режиму за всю эпоху. Савёловский? Рижский?

Витюше больше по душе Рижский («Оттуда можно двинуть на Ригу, где угнетают наших собратьев», – доходчиво объясняет Витюша). Очевидно, ему мало наших, отечественных буржуев, он должен сразу сразиться со всем миром зла.

– Сила есть, знание есть, вера есть, вокзал есть. Почему же он до сих пор не взят? – сурово вопрошаю я.

Витюша пытается оправдаться тем, что вокзал до сих пор был не нужен.

– Это вокзал-то не нужен? – с лёгким недоумением спрашиваю я. – Классиков надо читать почаще!

Классики добивают последние Витьковы сомнения.

– Идём прямо сейчас? – вскидывается он, загоревшись яркой красной звездой.

– Сначала выработаем план, проведём рекогносцировку, устроим маёвку, – остужаю я его почти юношеский задор.

– Маёвку – осенью? – изумляется Витюша.

– Ну не тянуть же до зимы? – изумляюсь уже я.

Похоже, Витюшу так увлекли идеи составления плана штурма вокзала и осенней маёвки, что он решает через мегафон досрочно распустить своё войско.

– Спасибо, товарищи, – темпераментно, захлёбываясь слюной, вещает Витюша, – сегодня мы утёрли нос этим сытым гадам, этим кровопийцам трудового народа! Сегодня мы приблизили светлый миг нашей победы, сегодня враг увидел, как мы сильны и сплочённы! Сегодня враг задрожал! Завтра враг побежит! Послезавтра он запросит пощады! Но пощады не будет!