– Так сразись с этим чудищем и победи его, и верни нам республику74, – предложил Аркаша, с любопытством глядя на названого брата.

– Чтобы вернуть нам республику, надо сначала стать императором, а императором я быть не хочу, как ты, Аркаша, уже, наверное, понял. Я солдат и счастлив только в бою, добывая для Родины очередную провинцию или подчиняя очередное непокорное племя.

– Тогда зачем ты припёрся в Рим – оставался б в Германии, – усмехнулся Аркаша. – Ведь ты давно уже всё для себя решил, ты даже окружил себе личной гвардией – тогда распусти что ли гвардию.

– Не могу, Аркаша, рад бы, да не имею права, – отвечал Тиберий, сокрушённо пожав плечами. – Ну представь себе: распускаю я гвардию, и тут же любой, да вот хоть ты, сможет лишить меня жизни. Да чёрт со мной: Тиберием больше, Тиберием меньше, но смута, которая наступит после этого, – она Рим погубит. Опять восстанут иллирийцы с паннонцами, а друг твой Арминий – так он вообще знает дорогу сюда не хуже своих болотных тропок.

– Ладно, уговорил. За Родину, за Сентябрюса75! – крикнул Аркаша, не обращая больше внимания на Тибериевы слова: как и простые плебеи, к старости даже Тиберий стал словоохотлив. – Вот так, брат Сентябрюс, я тебе присягаю. Веди нас в светлое будущее!

– В тебе-то я, Аркаша, ни минуты не сомневался, – отвечал Тиберий, тихо покачивая широколобой прыщавой головой. – Ну что ж, считай, почти убедил. Только ради тебя я и могу согласиться на это рабство. Но дай мне слово, Аркаша, если вдруг ты почувствуешь, что я начал злоупотреблять своей властью – ты скажешь мне это прямо в лицо, прям в рожу, как сейчас, и я немедленно сниму с себя все регалии и снова уеду на какой-нибудь Родос, а то и на Лесбос, где климат для стариков более благоприятен, чем здешний: ведь нет там клоак, подобных нашим.

– Зачем так далеко? – возразил Аркаша. – На твоём месте в следующий раз я бы уехал на Капри76.

– Спасибо за совет, – обрадовался Тиберий, – я обязательно им воспользуюсь – вот увидишь. Ты знаешь, втроём с тобой и Германиком мы непобедимы, нам не страшен ни один враг – ни внешний, ни внутренний. Не так ужасно вляпаться во власть, когда рядом такие друзья. Хотя Германик и не совсем рядом, я чувствую его поддержку – искреннюю, как и твою.

Обстановка в Германии благодаря Германику, оставленному там за старшего, менялась очень быстро и большей частью не в пользу германцев. С несколькими отборными легионами Германик шнырял по германским тылам, разоряя всё попадающееся под руку и подавляя в зародыше очаги возможного сопротивления.

И Туснельда, приехавшая погостить к отцу и показать ему внука, в один непрекрасный момент оказалась на территории, подконтрольной врагу.

Собрав небольшую дружину, Арминий отправился к тестюшке за женой и сыном, но старый недруг, недобитый только вследствие заступничества дочерей, организовал ему ожесточённый отпор.

Осаждённый в своём доме-крепости маленьким, но агрессивным войском Арминия, Сегест умело держал оборону, а кроме того, наловчился использовать камни, которыми забрасывали его нападавшие.

– Любимому зятьку! – кричал он, выбрав камень поувесистее и запуская им в сторону родственника.

– Нелюбимому тестюшке! – кричал тот в ответ, запуская в Сегестову сторону ещё более крупный булыжник. – Оса́жденный Сегест, извольте выпустить мою жену на счёт «три».

– На счёт «три» я выпущу твои вонючие кишки! – острил в ответ Сегест.

Вскоре, привлечённые звуками боя, в окрестном лесу замелькали римские разведчики. Почувствовав, что фортуна не в духе, Арминий, уже дважды битый римлянами, снял осаду и успел растаять в лесах. Он едва не нарвался на легион во главе с самим Германиком.

Сегест встретил римлян в дверях с поднятыми руками и зловещим блеском в глазах.

– Я, князь Сегест Первый и, видать, Последний, – рапортовал он Германику, – близкий родственник небезызвестного Арминия, решил явиться с повинной. Желаю передать себя в руки римского правосудия.

– Я слышу речь не херуска, но римлянина, – отвечал благородный Германик.

– Берите мою старую голову – и поделом ей будет – это я предупреждал Квинктилия Вара о вероломстве Арминия, но не сумел настоять, не хватило настойчивости, целеустремлённости и других качеств, присущих подлинным римлянам, – каялся Сегест.

– Такую повинную голову римский меч не сечёт, – успокоил его слегка озадаченный таким излиянием чувств Германик.

– Но правосудие должно свершиться! Арминий – враг Рима и, значит, – враг народа, – продолжил самообличения Сегест. – Он изменил Риму – и, значит, изменил Родине. За неимением самого изменника Родины я предлагаю передать правосудию членов его семьи – его жену, сына и тестя, которые скрываются в этом доме.

– Папенька, не выдавайте их! – взмолилась Гризельда, всё дожидавшаяся своего Аркашу в отцовском доме.

– Да им просто покажут столицу мира, а то весь век просидят в нашей дыре, – попытался успокоить её Сегест.

Но, чувствуя, что аргументы его не производят на неё впечатления, он закричал:

– Ты думаешь, мне не больно? Но ему, Арминишке, будет ещё больнее, так как он слабый, этот предатель, бьющий исподтишка, он слабее меня, и ради этого я готов терпеть свою боль – и ты претерпи!

– Дело не в вашей боли! – возмутилась Гризельда. – Сколько вам пообещали за сестру римляне? Скажите – Арминий даст больше.

– Дура! – рявкнул Сегест. – Смотри! Смотри, как мне больно, но ему будет ещё больнее! – и он ударился головой о стену, как бился недавно Август. – Смотри и ты, Туснельда, – добавил он, увидев тихо вошедшую старшую дочь.

И он бился о стену головой, оставляя граффити в виде клочьев седых волос и кровавых потёков, как от огромного раздавленного комара-кровососа.

– Дешёвка, – Германик сплюнул и вышел вон. – Отправьте в Рим женщину с ребёнком, старика оставьте – не доедет, – бросил он на ходу ординарцам.

– Неужели, Туснельда, ты думаешь, что я не люблю тебя? – упавшим голосом спросил Сегест, растерянно глядя вслед Германику. – Я хотел быть с вами, я хотел защищать вас…

– Мне всё равно, – холодно сказала Туснельда, глядя в окно. – Все меня любят, но сегодня меня и моего сына погонят в Рим как добычу.

– Эй вы! – крикнул Сегест сопровождавшим Германика римлянам. – С вами поедет королева. Кто вызовет её неудовольствие – будет иметь дело со мной, Сегестом!

– Папаша, будь спок, – хмыкнули римляне, – всё будет ОК. Только пусть много барахла не берёт – мы её обеспечим казённым. И ты, рыжая, собирайся, – сказали они Гризельде.

– Хватит с вас и одной! – крикнул Сегест, занося над Гризельдой кинжал. – Вторую фиг получите!

– Ладно, ладно, остынь, – отступили римляне. – Не хочет в Рим – пусть остаётся в своей глухомани.

Тиберия, уже подсевшего на иглу императорской власти, но всё ещё продолжавшего игру в поддавки со своими сторонниками и в кошки-мышки со своими противниками (он всё тянул с согласием возглавить империю), не могли не беспокоить победы Германика: юный племянник, любимый и в войсках, и в плебсе, и в сенате, тревожил его теперь больше, чем вся бунтующая Германия со всеми её Арминиями.

И он отозвал Германика в Рим, подальше от преданных племяннику легионов. Дабы смягчить отставку, Германику был устроен триумф с размахом, ещё не виданным в Риме – судя по воодушевлению его участников. За колесницами с триумфатором и его семьёй, за телегами, набитыми трофеями, под восторженные вопли толпы шли колонны пленных германцев и впереди всех – Туснельда.

Рядом с Туснельдой семенил младенец – её сын Тумелик. Младенец улыбался: ему нравился праздник.

«Аркаше Россиянику от Цезаря Германика» было написано на ленте, которая спускалась с левого плеча Туснельды на правое её бедро.