Когда обе фигуры скрылись между стволов, Яна, дрожа от холода, обернулась. Щуман снова смотрел на неё странным, недоверчивым взглядом: как будто ждал, когда же она рассмеётся, или оступится, или вовсе растворится в воздухе.

***

Арсений не произнёс ни слова до самого конца поездки.

Яна наконец рассмотрела то, что он называл комплексом, снаружи. Огромное серое здание в форме буквы «П», во внутреннем дворе которого прятался целый город – низкие ангары, стеклянные теплицы, бункеры, усыпанные антеннами, увешанные проводами… Автомобиль остановился у главного входа – широких массивных дверей, к которым вели крутые, облицованные кафелем ступени. Щуман подал Яне руку и придержал дверь.

– Ничего не хотите сказать мне?

Она покачала головой: боялась, что если заговорит – расплачется.

– Хорошо. Отложим. Успокойтесь. Я ничего не требую от вас сейчас.

Арсений завёл её в свой кабинет, а сам ушёл, не объяснив, не сказав, надолго ли, что будет дальше. Через десять минут внутрь без стука вошла девушка в аккуратном сером платье. Не поднимая головы, она водрузила на стол поднос с чашкой чая и прозрачным контейнером. В контейнере оказался мясной салат, но Яна не могла есть.

Она глотнула чая; он оказался сладким и еле тёплым. Яна выпила всю кружку залпом и поняла, что больше не может сидеть. Встала. Подошла к окну. Ни решёток, ни замков на окне не было; при желании его можно было бы запросто открыть.

Какое-то время Яна смотрела во двор. К широким дверям ангара подъехал фургон; люди в серо-зелёной форме засуетились, разводя створки, включая сигнальные огни. Что там, в кузове, под тёмно-зелёным брезентом? Очередная порция материалов из Оссии? Лабораторные мыши? Украденные сёстры? Подопытные кролики – такие же как она?..

Отойдя от окна, Яна принялась бродить по кабинету. Провела ладонью по блестящей полировке стола. Бездумно повертела в руках цветные шарики – видимо, безделушка. Нажала на бордовую подушечку – испачкала пальцы: оказалось, подушечка для печатей. Она вытерла измазанные пальцы о полосатую спинку стула. Злорадно подумала: если чернила едкие, у Щумана на спине останется след – если, конечно, он откидывается на спинку, когда работает.

– Яна?

Она вздрогнула, как воришка, застигнутый на месте преступления.

В дверях стоял Арсений – склонив голову, сгорбившись, сунув руки в карманы.

– Ну? По-прежнему ничего? Вам нечего сказать?

– А чего вы хотите? – полуагрессивно-полурастерянно спросила она. – Что вы хотите от меня услышать?

– Вы не оставляете мне выбора, – негромко произнёс Щуман, и Яна со страхом различила в его голосе горечь, нежелание и одновременно – алчное, животное любопытство.

– Господин Щуман, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, выговорила она. – Что?.. В чём дело?

– Жаль, – коротко откликнулся он. И, не успела Яна хоть как-то отреагировать, как Арсений шагнул к ней, крепко взял за запястье и потянул к выходу.

– Яна Каминова, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Оссии.

У неё сердце пропустило удар.

– Вы признаёте обвинение?

Яна хотела выдернуть руку, но Арсений удержал.

– Вы признаёте обвинение?!

Голос у него дрожал, был странно-высоким. У Яны зазвенело в ушах.

– Вы признаёте обвинение? – в третий раз спросил Щуман, и ей вспомнился первый допрос – только теперь всё было в зеркальном отражении. Тогда она повторяла одно и то же – «где моя сестра?» – а он спрашивал новое, и новое, и новое… Сейчас – наоборот…

Арсений встряхнул её руку. Яна посмотрела на него непонимающе, испуганно, слепо. Наконец выдавила:

– Нет.

Он набрал воздуха, выпрямился, как будто ему в позвоночник вогнали кол.

– Так я и думал.

Стукнул по столу – видимо, по какой-то вмонтированной в поверхность кнопке. Секунду спустя в кабинет вошли двое мужчин в серо-зелёных комбинезонах.

– Увести, – велел Щуман, не глядя на Яну.

Я – ваше поле для доказательств;

Вы вынуждаете быть пешкой.

Вы издеваетесь, не касаясь,

Мистер язвительная усмешка!

Ей казалось, она находится здесь уже несколько суток.

Света не было. Никто не входил внутрь. Кожу облепляла густая, плотная, глухая, как слежавшаяся вата, тишина.

Комната была совсем крохотной; прежняя камера – об этом Яна с усмешкой думала в те минуты, когда приходила в себя и могла думать, – по сравнению с этой казалась почти дворцом. Здесь не было ни стула, ни скамейки, ни матраса. В двери не было даже прорези. Ни под потолком, ни в стенах не мелькали въедливые огоньки камер.

– Как вы вообще следите за мной? Как вообще понимаете, живая я тут или уже нет?

Она не была уверена, обратилась ли к Щуману вслух или только подумала. Тишина, окутывавшая её с той секунды, когда, жужжа, задвинулась дверь, давила физически. Яна щёлкала около ушей пальцами, но не понимала, слышит щелчки или только воображает.

Ей казалось, что тело несёт течением чёрной тугой реки. В какие-то моменты время обретало плотность, его можно было потрогать, а мысли становились материальны и вонзались в неё, теснясь в комнатке, толкая, пихая, выдавливая из скорлупы.

Привыкшими к тьме глазами Яна ясно различала углы и стены, видела даже собственные пальцы, если поднести близко к лицу. Однажды она вспомнила, что не ела ничего с самого ужина в «Джайне». После этого очень захотелось есть. Обнаружилось, что от голода тянет в желудке и кружится голова. Яна съёжилась на полу, обхватив колени: так она казалась себе мельче, а значит, меньше нуждалась в еде. Но уловка помогала недолго, и скоро её уже тошнило от голода. Борясь с собой, она представляла сначала самое вкусное, что пробовала за то время, что помнила себя: шоколадные плитки, сладкие булочки, ягодное желе. Потом пришёл черёд обыкновенных блюд – супа и плова, макарон с подливой, картофельных котлет и бутербродов с маргарином. Наконец в голове вспыхнула яркая картинка школьной столовой – глянцевой мокрой ленты, на которую ставили тарелки с остатками еды. Промасленные куски рыбы, оставшееся на костях мясо, налипшие рисовые зёрна, хлебные корки и целые несъеденные горбушки…

Затем перед глазами поплыли совсем фантастические блюда – Яна краем глаза заметила их на столах посетителей «Джайны», но даже не думала, что сумела запомнить. Однако теперь видела так же отчётливо, как плавные контуры железной двери перед ней: высокие слоистые торты, запечённое мясо, пёстрые салаты, свежий багет с соусами, паштетами и джемом…

От слабости она съехала по стене и упёрлась подошвами в дверь, пришедшуюся как раз напротив. В длину комнатка была меньше её роста; судя по ощущениям, пол был бетонным. Поясница заныла.

Яна защипнула рукав блузки – даже в темноте материя едва различимо искрилась. Какая прекрасная, но какая тонкая ткань… Лучше бы на ней была её всегдашняя чёрная болоньевая куртка до колен.

Прошло ещё какое-то время, и ей слегка полегчало. Дурнота прошла, даже голод как будто отпустил. Яна подняла голову, затем, опёршись о стену, осторожно встала. Комната позволяла сделать три скромных шага вперёд; Яна прошла половину этого расстояния, и ноги подкосились. На неё хлынула тёмная, горячая масса, похожая на поток густого кипятка, который ошпаривал кожу, забивался в уши, лез в глаза и в нос…

Она тихонько вздохнула и потеряла сознание.

***

– Яна Андреевна?

Она ненавидела этот голос даже сквозь невнятный, голодный полусон-полуобморок.

– Просыпайтесь. Господин Щуман просит вас прийти.

– Отстаньте, – едва шевеля языком, пробормотала Яна. Спать было так легко; тело во сне было звонким, не так остро нуждавшимся в тепле и пище. А здесь, наяву, к голоду прибавилась жажда: ей показалось, язык распух и перестал помещаться во рту.

– Яна Андреевна, вставайте, – повторили громче. – Если вы не пойдёте сами…