Ты же сам мне напомнил, в своей забавной истории с пожаром во время наводнения, чем кончились для сеньора маршала де Рэ его неприязненные отношения с лицами духовного звания. Не бери с него пример, тем более что ты же не хочешь оставить меня без последней связи с миром, а моих сына и внуков без опеки.

Я не могу назвать это твоим долгом. С моей стороны было бы странно признавать, что у тебя есть какой-то еще моральный долг передо мной, после того как ты предоставил свой замок в мое полное распоряжение, когда я оказалась без крыши над головой.

Ты же знаешь, так получилось, что я не смогла вернуться в Креспен не потому, чтобы так решил король. Неужели я тебе не рассказывала? Как передал мне его волю относительно меня мой сын, к которому король благоволил по-прежнему – еще бы, ведь он встал на его сторону вопреки воле матери! – Его Величество изволило молвить только, что он должен всего лишь «убрать меня с глаз долой подальше, чтоб воду не мутила и чтоб не попалась под горячую руку Его Величеству или Его слишком старательно выслуживающимся приближенным» – понятно, на кого он намекал, на Оливье ле Дэна, Оливье Негодяя, Оливье Дьявола. А впрочем, приходится признать, не только его – нашлись бы и другие. Это означало – из Руана нужно уехать. Но не только из него.

Словами о воде король дал нам с сыном понять, что Его Величеству не понравилось бы не только то, чтобы я смогла злословить о политике Его Величества с нормандскими дворянами и горожанами Руана, однажды уже поддержавшими против него Лигу за общее благо и принесшими присягу его брату Карлу как герцогу Нормандскому. Как раз насчет них Его Величество могло быть спокойно. Они напуганы легкостью, с какой оно справилось с Лигой, разделив ее, и вряд ли могли выкинуть какой-нибудь фортель снова, понимая, что второй раз могут и головы полететь. Но оно утвердило, пусть тогда неофициально, Жака де Брезе в должности Великого сенешаля Нормандии не для того, чтобы он советовался со мной! Вот где Его Величество опасалось моего влияния на своего верного слугу. И оно имело бы основания опасаться этого и в том случае, если бы я, не появляясь в Руане и столице, безвылазно сидела в Брешессаке, предаваясь воспоминаниям… к чему у меня, как ты заметил, действительно есть склонность, а если не заметил раньше, то видишь сейчас… или в Анэ, безуспешно пытаясь следить за нравственностью Шарлотты, да и вообще в любом из наших замков, даже в маленьком охотничьем Рувре, куда, как ты знаешь, Жак с Шарлоттой меня вообще приглашать не любят. В любом месте, где бывает Жак, когда он не при дворе Его Величества.

Хуже того, на брата мне тоже нельзя было навлечь подозрение и немилость короля. Антуан дю Бек-Креспен – тоже верный слуга Его Величества. Он ведь стал архиепископом Нарбоннским еще до того королевского посольства в Лилль в шестьдесят четвертом, когда не только дерзкие речи канцлера Морвилье, главы посольства, но и присутствие в составе этого посольства Антуана настолько вывело из себя графа Шароле, нынешнего герцога Бургундского, что только прямой запрет его отца, который сам хотел отвечать на претензии и обвинения с правильно дозированными выражениями, пристойными для общественного акта приема послов, удержал его рот закрытым. Недаром именно Антуану наследник высказал, догнав посольство на выходе, недвусмысленную угрозу в адрес самого короля – он, де, нынче больно отшлепал его руками своего канцлера, но он еще об этом пожалеет – и выбор именно этого посла для передачи угрозы означал, что прочие, помельче Его Величества, пусть поберегутся, и тем более, чем они мельче. Королю и впрямь следовало поберечься, ибо вскоре началась война Лиги за общественное благо.

Не знаю, имело ли это посольство поручение от короля рассорить его с герцогом Бургундским Филиппом Добрым и его сыном, или только доставить Его Величеству приятные минуты при выслушивании впечатлений послов, а на последствия оно решило внимания не обращать. Думаю, Людовик, хотя тогда еще был достаточно неосмотрительным, чтобы вызвать восстание против себя всех герцогов и многих других аристократов, почему я год спустя его и недооценила, уже был достаточно Всемирным Пауком, чтобы просчитать нужную реакцию. Как позже рассказал мне брат, он, по приказу короля, представился не только архиепископом Нарбоннским, но и по имени, причем слегка укороченному, не дю Бек-Креспен, а просто де Креспен. Креспен, тот, что на севере, в Валансьене (знаешь валансьенские кружева? а брабантские?), находится во владениях герцогов Бургундских, а они, как и все сеньоры, очень не любят предателей. Человек из их владений, дослужившийся до архиепископа в чужих, и являющийся доверенным лицом короля, должен был их слегка разозлить, а ведь они тоже понимали, что король предвидит их реакцию, и пренебрежение ею должно было разозлить их уже не слегка, так как являлось оскорблением.

Я вообще никогда не понимала чувства юмора Людовика, и меня очень беспокоит, что Жак его полностью перенял. Ты ведь знаешь, как король в прошлом году отправил на переговоры с высадившимися по призыву герцога Бургундского во Франции англичанами смертельно напуганного лакея одного дворянина своего дома, притом лакея, только что побывавшего в плену у англичан и наверняка запомнившегося им, ибо он был их первым пленником, по какой причине они и отпустили его, давши, вдобавок, нобль, и попросив поговорить с нашим королем. Тут-то королю и захотелось пошутить. Плащ герольда лакею наспех сшили из штандарта. Манер у него, разумеется, не было никаких. Риск, что англичане разоблачат его и смертельно обидятся, был большой. Но Эдуард не узнал лакея в плаще герольда (хоть и говорил с этим лакеем совсем недавно, когда он был пленником англичан), и не узнал штандарта в самом плаще. А те, кто посылали его к Людовику – желавшие мира сеньоры Говард и Стенли – наверное, сделали вид, что не узнали. Так что все сошло Людовику с рук. Но зачем было так рисковать чтобы поиздеваться над ними без их ведома? Ведь, выдай себя мнимый герольд чем-нибудь неподобающим, англичане не только разоблачили бы его – то, что это имело бы печальные последствия для бедного малого, короля, понятно, ничуть не заботило – но и отказались от переговоров, а армия в тот раз высадилась большая…

Между прочим, если бы граф Шароле лучше знал географию, он бы лучше держал себя в руках, по той причине, что кроме Креспена в Валансьене есть еще два. Твоя ветвь семейного дерева ведь долго была на юге, так что ты мог о них слышать: близ Анаферона и близ Тарна в Лангедоке. Жители Тарна славятся нахальством, упрямством и целеустремленностью, так что почему бы Антуану из Креспена близ Тарна не дослужиться до архиепископа Нарбоннского, тем более Нарбонна там очень близко? Почему сразу нужно подозревать Валансьен? Очень просто: оба герцога, правящий и будущий, прекрасно знали Людовика – он же у них скрывался от своего отца до самой его смерти и в сопровождении графа Шароле – так, на всякий случай – отправился на коронацию… Причем народ гораздо больше приветствовал графа Шароле, на что Людовик очень обиделся – почему-то в отношении своей особы дофин не страдал слишком сильным чувством юмора… И, наверное, оно не усилилось в этом направлении и после коронации… А зная Людовика, они заранее подозревали Его Величество в желании посмеяться за их счет. Выходит, так уж дофин зарекомендовал себя у них в гостях. И раз у него среди послов нахально маячит какой-то де Креспен, находящийся под защитой посольской должности и духовного звания, значит, он бывший их де Креспен, из Валансьена, а не из Лангедока, а иначе какой смысл его посылать? Людовик же короновался тогда недавно и действительно отличался недальновидностью. Впрочем, недолго; дальновидность в нем появилась вскоре же, в ходе вызванной его недальновидностью войны. Я же выступала за интересы Нормандии, как они мне представлялись, на стороне герцога Бургундского оказалась случайно, а Людовика не очень опасалась – как оказалось, напрасно, ибо он уже резко поумнел от испуга, вследствие того, что, хотя Лига за общее благо выдвигала требования всего лишь исправить причиненные ее членам несправедливости, они могли по мере наращивания военных успехов войти во вкус, и его корона была в опасности.