Уф, кажется, про цветы все.

А теперь – что еще я узнала при расспросах о таком безобидном предмете. Трех фрейлин, Перрайн Пешез, она главный рыбак, Клер Карпье, главный рыбовод, откармливает карпов и черепах, и Жанну Монстрье, она кормит всеми этими вкусностями подвальное чудовище Те-ки, так вот, этих трех буквально заела злобная ревность. Двум первым кажется, что они слишком часто и подолгу отсутствуют, а с какой радости прочие, кого они призывают на помощь ловить или кормить рыбу, меняются, а они – нет. А другие жены пользуются их отсутствием, наговаривают на них, что руки у них грубые и пахнут рыбой. Так им кажется. А может, и не кажется, может, кто-то из жен и правда ловит рыбку в мутной воде, пока они ловят ее в чистом ручье и чистых прудах. Жанна так надолго не отлучается, но тот же запах рыбы ей мешает тоже. А кроме того, хоть чудовищный Те-ки внушает ей меньший страх и отвращение, чем остальным, а иначе она бы на эту работу, небось, не согласилась, но и она все же его побаивается, а ей все время приходится оказываться близко к нему.

А ученица Карин злится потому, что никак не получит звание мастера, остается ученицей, помогает главному повару Каролине Кусинье. И давно уже считает, что готовит не просто так же умело и вкусно, как она, а много лучше ее. Но та считает иначе и не хочет и слышать о том, чтобы признать Карин мастером, так что она уже отчаялась.

Как тебе история с лодкой, братец?

Видишь, как бывает: то я все время канючила, чтобы ты передавал родителям мои письма, а ты отказывался, а теперь наоборот, надеюсь, ты НЕ расскажешь им об этой истории. К чему их зря тревожить, ведь опасность позади, а мы с фрау Мем теперь стали умнее. И случайно не упустим акалпечтли.

Остаюсь, может быть, неверно истолковавшая твои намеки, но все же не заслужившая таких упреков, какими ты меня осыпаешь в письмах,

Твоя даже преданная и даже в Циуатлане кецалькўецпалина сестричка

Юлия

P.S. А золотой печатью своей – вдруг она и впрямь из дьявольского золота, а не добытого в горах – я больше не пользуюсь и попрошу курьера ее тебе передать с этим письмом. Умоляю, будь с ней осторожным, не пробуй использовать по назначению, мало ли что может произойти при ее оттиске. Вдруг только самый первый раз, который я уже использовала в прошлом письме, был безопасным, а при следующем, даже исполненном благочестивейшим и бескорыстнейшим из братьев-доминиканцев, она вызовет своего хозяина?! Лучше сдай от греха в переплавку и на чеканку монет, что ли, а то продай ювелирам – им все равно, откуда золото.

Сент-Этьен на Луаре, дом на Купцовой улице пятый от площади.

Родителям девицы Юлии Сент-Эмбре (втайне от брата Клода!).

От их дочери Юлии.

Понедельник, 18 марта 1476 года от РХ

––

Здравствуйте, любимые мои!

Передаю вам письмо как в прошлый раз – тогда ведь получилось.

А вообще-то есть еще возможность, очень смешная. Доктор Акон предложил, если подозрение, что за приходящим письмоносцем следят, что и кому он передает, а письмо нужно доставить совсем тайно, он может выделить мне специальную почтовую крысу. Ну, как бывают почтовые голуби. Притом она может зубами ухватить и дотащить письмо побольше, чем можно голубю на лапку привязать. Конечно, не так далеко, и через горы не перелетит. Но он её сам заодно с письмом Клоду доставит и высадит где-нибудь в городе осторожно, без наблюдателей, а уж по городу она доберется. Но это так, на всякий случай.

Клоду тоже написала, причём письмо длинное, и он его вам, небось, опять не даст, но тут его пересказывать не буду – ничего интересного для вас там нет. О цитатах из Писания, о расчетах стоимости драгоценностей, о том, как я обвела вокруг пальца Филиппа де Коммина (вы, наверное, уже устали от моих рассказов об этом), о том, как мы считали, сколько храмов и городов Сент-Этьен, в общем, всякая чепуха. Есть и выдумки: как мы катались на лодке и еле спаслись, когда ее подхватило бурное течение – все происшествие выдумано от начала до конца. Совершенно не собираюсь кататься на лодке по здешней реке. Она не только лодку – камни по дну катит. Иногда они там, под водой, сталкиваются с глухим ударом – аж через землю отдается. Не-ет, нашли дуру – в такую реку лодку спускать. А зачем писать выдумки? – спросите вы. А что ему писать? подземного хода, который брат Клод хотел бы, чтобы я нашла, нет, чем можно отравить или хоть усыпить дракона – по-моему, ничем, Марта рассказывала, он на ее глазах в алхимической лаборатории приготовленную кислоту пробовал – хорошо ли получилась – и сразу затем этой кислотой узоры на золоте вытравливал).

Очень рада получить от вас весточку, хоть она и невелика.

Зря вы так сравниваете: в тепанкальи кецалькўецпалина страшно, потому там все новости важные, а дома один-единственный божий пес, так и новостей нет. То есть сравнивать-то можно. Но я же по дому скучаю, так что мне и не страшные новости интересны.

Да и про Клода На-самом-деле-не-сент-эмбрэ я знаю только, что он у вас поселился, а вот какие неприятности успел причинить, не знаю.

По нашему договору должен был вести себя тише и ниже воды и травы, но, во-первых, с ним уже все ясно насчет того, насколько он считает себя связанным своим словом, во-вторых, он может и нечаянно… ну, не знаю… впереться на кухню и распугать маминых подруг, обсуждающих блюда готовящегося обеда и последние сплетни… или в кабинет, когда там у папы важный клиент, которому не понравится уже то, что кто-то может нарушить конфиденциальность торговых переговоров, тем более – когда это какая-то странная для дома негоцианта личность. Вряд ли у Клода хватит ума изобразить простого монаха, приглашенного, как водится, к обеду, чтобы сделать угодное Богу и Церкви дело, заработав чуть-чуть больше возможности попасть в рай и не прослыть в городе плохим христианином. Он хвастлив и неумен, и даже в своих собственных интересах не способен, боюсь, держать язык за зубами и удержаться от намеков, какой он важный человек. Ибо зачем власть, если ей нельзя пользоваться? А основная польза от большой власти та, что ее признают те, у кого ее меньше.

Есть коварные люди, для которых все наоборот: им доставляет удовольствие скрытно повелевать другими так, чтобы те ни о чем не догадывались. И таких должно быть довольно в инквизиции – с ее-то стремлением сохранить все в тайне! И то, что нужно на самом деле утаивать, и то, что незачем; и то, что можно, и то, что нипочем не удастся. Но это стремление инквизиции в целом, и стремление большинства из них, но все-таки не все инквизиторы считают его для себя обязательным. Как будто у тщеславных оно противоречит их пониманию власти, вернее, не пониманию, а ощущению, не думаю, что они что-то такое понимают. А если кто и понимает, то не Клод.

Противоречие получается не так уж часто, ведь те, перед кем они могут быть откровенными, и показывают свою власть такой, какой ощущают – как власть над жизнью и смертью людей, власть причинить им мучения – эти люди уже никому не расскажут. А прочим хватает их тайной власти и догадок окружающих.

Но в моем редком случае противоречие получилось. Я должна была увидеть их такими, каковы они есть, иначе не испугалась бы их больше, чем дракона, и не отправилась бы в уготованную мне ими миссию. То есть это они так думали. На самом деле, подозреваю, что отправилась бы, но это у меня характер такой, авантюрный. А они этого не поняли. Хотя наверняка обо мне разузнавали, как я справлялась с некоторыми делами. Отсюда, хотя и не только отсюда, я заключила, что Клод не шибко умен.

Как бы то ни было, они решили меня напугать. Но далее им надо было меня выпустить из рук, о чем они заранее знали. Так что на месте Клода я, если уж ошиблась бы и решила запугивать, ограничилась бы запугиванием с помощью намеков.

Может, Клод и думал, что использует только намеки, но тогда он совсем сумасшедший.