В первый день он посетил цирюльника, прошвырнулся по рынку и выбрал себе одежду на вечер, да так её и не надел, потому что сходил в баню и, распаренный, завалился спать до утра. Встал с петухами, погулял по городу, освежая в памяти давно знакомые улицы, забрёл в Благолепье и сыграл с местными в народную игру «угадай, чей кошелёк». Трое страшных на вид, но по-своему весёлых мужиков утверждали, что у Гвина на поясе висят их деньги. Он, разумеется, попытался доказать обратное. В конечном итоге вышло, что правы мужики, а кантернец лежит побитый в канаве и радуется, что не вырядился в чистое. В таком виде он вернулся в трактир, где поверг в недоумение обслугу – идёт весь в синяках, грязный и ограбленный, а улыбается, будто ему на голову мешок с золотом свалился. Когда Гвин совершенно спокойно потребовал горячую ванну, никто уже и удивляться не стал, сразу кинулись исполнять. А то кто его знает, вдруг этому улыбчивому напрочь скворечник стрясли, а теперь он от любой малости возьмёт да разбуянится?

Выспавшись в ванне, кантернец чувствовал себя прекрасно. Он оделся и бегло оглядел свою физиономию в зеркало. Синяки уже сошли. Снова молодой парень, снова здоровый, и будто не было двух с лишним десятилетий в одной черепушке с Тварью. Взгляд, правда, выдаёт, ничего не поделаешь. Но в остальном, что бы ни случилось, сколько бы дорог и передряг ни осталось позади, лицо одно и то же. Как ни в чём не бывало. И даже если пройдут сотни лет, эпохи сменятся, даже если солнце однажды не взойдёт на небо, а в мире останутся только ночные чудовища, пожирающие друг друга, это лицо будет таким же. То же лицо, тот же попутчик, та же бесконечная гонка с Голодом…

Гвин потряс головой, точно пытался вытряхнуть дурные мысли через уши. Сегодня подают рульку с овощами, и всё ещё гостит заезжий балаган. Значит, в общем зале будет полно народу. К тому же комната в распоряжении кантернца ещё на целый день, а перина здесь просто сказочная. Красота, да и только!

Настроение подогревалось предвкушением хорошего вечера. Гвин вышел из комнаты и, даже не заперев дверь, спустился со своего третьего этажа в общий зал. Помещение было большое – сразу видно, столица. Под потолком висела большая металлическая люстра с парой десятков ламп, и света от неё хватало на оба яруса зала. Люди уже собирались на первом ярусе, и Гвин остановился на балконе, чтобы посмотреть на публику. Как и ожидалось, кто попало сюда не ходил: одежду посетители носили сплошь добротную, а то и богатую; не видно было пьянчужек и потаскух, да и актёры труппы, которая уже начала развлекать народ, явно не бедствовали – одни узорно расшитые костюмы чего стоили. Многие мужчины пришли со своими женщинами, что уже многое говорило о статусе заведения: здесь не случалось моряцких попоек или пьяных дебошей, не принято было слишком громко себя вести и запрещались любые азартные игры. Сюда зажиточные столичные жители приходили культурно нажраться. И, как ни странно, время от времени даже у такого перекати-поля как Гвин появлялась такая потребность. Наверное, сказывалось происхождение.

Спустившись по изогнутой лестнице, кантернец оказался недалеко от пустующей сцены. Она располагалась как раз напротив входа, поэтому Гвин занял стол у стены, под балконом, откуда просматривалось и то, и другое. К нему почти сразу подскочил расторопный половой, у которого кантернец, не мелочась, заказал кувшин эля. Неподалёку меж столов работал актёр балагана, развлекая господ фокусами; в нескольких шагах от него крутился паяц, который якобы пытался повторить все фокусы, но у него всё валилось из рук и ломалось, отчего зал порой взрывался хохотом. Гвин тоже смеялся, хоть и не испытывал особого веселья. Если он пришёл сюда развеяться, какой смысл сидеть с унылой миной?

Вскоре на сцену вышли музыканты, которые сходу заиграли кручёную нордическую мелодию, и публика оживилась ещё больше. Половые заметались шустрее; принесли заказанный кувшин с элем, который Гвин сходу опростал наполовину, чтобы скорее сравнять своё настроение со всеобщим. К пустому пространству в центре зала потянулись первые любители потанцевать.

Так незаметно пролетели полчаса или час. Гудели голоса, звякала посуда, стучали каблуки, под которыми поскрипывал дощатый настил. Пахло жареным мясом и самую малость табачным дымом. Глаза у посетителей заблестели, лица раскраснелись; народ быстро разошёлся и веселился уже вовсю, а Гвин всё никак не мог влиться в атмосферу. Как будто чего-то не хватало в этом празднике жизни, чего-то ключевого. Даже подумалось: бывало и лучше. А потом: ничего нового здесь, всё как везде. Не плохо, не скучно, просто… как всегда.

Некстати вспомнилась Ари с её словами: «Думаешь, никогда не устанешь от жизни?», и в душе тут же словно чайки нагадили. Кантернца даже передёрнуло. Не дай Явор такому случиться! Это ж как тогда дальше жить-то вообще?

Так как Гвин занял один из маленьких столов, к нему никто не подсаживался – во-первых, места пока хватало, во-вторых, большинство людей инстинктивно его сторонились. Ко второму кантернец давно приспособился и научился при необходимости притворяться «своим в доску», чтобы обмануть чутьё окружающих. С подвыпившими было ещё проще: у них чутьё притуплялось и так. Но в любом случае, чтобы попасть в компанию, кантернцу приходилось ненадолго перестать быть собой.

Поэтому Гвин заранее заметил двоих, направляющихся к нему от входа. Один невысокий и лысый, другой повыше и покучерявее. На обоих отовсюду косились, потому что любому местному сразу стало очевидно, что это чужеземцы: и одеты в какие-то пилигримские балахоны, и держатся особняком. Оба, судя по виду, совершенно трезвые. Больше того, встретившись взглядом с кантернцем, лысый ему приветственно помахал. На секунду Гвин смешался, но потом в его голове мелькнуло узнавание: он уже видел это лицо, правда тогда оно было моложе и обрамлялось волосами. Стоило же «принюхаться», и всё окончательно встало на свои места. Эти двое были чародеями, причём не какими-то местными забулдыгами, а аж из далёкой дуокванской школы.

Ловко маневрируя между отдыхающих, они добрались до Гвина. Лысый выглядел на сорок с хвостиком, не переставал мягко улыбаться и точно был выходцем с Востока: круглое лицо с мягкими чертами и характерным разрезом глаз. Его спутнику явно ещё не стукнуло тридцать, а повышенная чернявость и вытянутое лицо наводили на мысли о южном происхождении.

– Добрая встреча, Гвин, – сказал лысый с заметным восточным акцентом. – Можем мы присоединиться к тебе?

Кантернец пожал плечами и молча указал на свободные стулья.

Чародеи сели. Их движения были плавными, текучими, словно мужчины парили над полом на невидимых крыльях. Сколько бы дуокванцев Гвин не встретил, они все были такими – уравновешенными, спокойными, будто постигшими какую-то великую истину. Касательно великой истины кантернец был полон скепсиса, но в остальном против этой школы ничего не имел. Даже с учётом давней неприязни ко всему, что колдует. Просто он ни разу не видел и не слышал, чтобы дуокванцы участвовали в чём-то сомнительном, в отличие от своих западных коллег.

– Ты меня не вспомнил, – продолжил лысый. – Мы виделись давно, я ещё не был тогда просветлённым. Но тебя, увидев однажды, невозможно забыть, Скованный. Я Эррол.

– Точно, – кивнул Гвин. – Помню. Я тогда забрёл в Дуокван, лет… пятнадцать назад? Ты был учеником этого, как его…

– Магистра Магноса, – терпеливо подсказал Эррол. – Ты ничуть не изменился за эти годы.

– Это ты просто не со всех сторон ещё посмотрел. А ты кто? – кантернец повернулся к кучерявому. – Тебя я не видел.

Тот только перевёл взгляд на Эррола.

– Это Лим, – представил его старший дуокванец. – Мой ученик. Он плохо говорит на Локуэле.

Тут у стола снова возник несколько взмыленный парнишка-половой. Эррол заказал тёплого молока. Лим покосился на кувшин Гвина, но перехватил короткий взгляд учителя и отвернулся. Было видно, что невозмутимое лицо парня хранить уже научили, но изнутри он явно просветлился не до конца.