Она нужна мне сейчас. А она давно уже как ушла от меня. Оставив меня одного. Оставив меня в мире, в котором у меня нет никакой защиты. Они не оставляют тебе достоинства и чести. Они бегут за тобой, колотя по голове книгами, глумясь над тобой, как будто ты - никто.
Дело уже близилось к вечеру, когда я покинул свою комнату. Было очень тихо. Кто-то дремал. Кто-то исходил истомой на причале, под недвижным солнцем, над зеркальной водной гладью. Где-то в глубине моего сознания зарождалось такое чувство, что глаза мои трубки, через которые я смотрел, лишавшие меня бокового зрения, так что мне приходилось медленно поворачивать голову, чтобы изменять направление своего взгляда. И я пошёл обратно в свою комнату. На плохо сгибающихся ногах. Скорчившийся где-то в глубине сознания.
У меня было такое чувство, будто я дожидался темноты. Как будто темнота даст мне какой-то неведомый ответ. Я снова лёг на кровать и попробовал прибегнуть к игре, в которую часто играю на сон грядущий. Белый конь на D-4. Чёрная пешка на D-4. Белый конь королевы на С-3. Но дальше этого у меня не пошло. Я утратил силу воображения. Я не видел доску. Слова оставались всего лишь звуками. Полузабытыми. Не было никакой доски. Никаких фигурок из слоновой кости на клетках. Никакой закономерности, гармонии и точности. Мой разум был какой-то мутной вещью, ожидающей темноты.
Он знал, что темнота придёт. Он скорчился там, в глубине, отвлекая себя тем, что представлял разные непотребства.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (РЭНДИ ХЕСС-ПОСЛЕ)
ОНА БЫЛА МЕРТВА.
Я попытаюсь рассказать, что я испытывал. Как это было. Однажды, когда я был маленький, на сцене выступал один гипнотизёр. Кто-то повёл меня туда. Я помню мальчика, который взошёл на сцену, шаркая ногами, стараясь напустить на себя важность, бросая короткие взгляды на зрителей. Это было проделано так быстро.
Ты - цыплёнок. И мальчик стал подпрыгивать, кудахтать и всплёскивать руками. Ты - собака. И он стал носиться и лаять. Такая была потеха! О, как они смеялись! Проснись! Проснись!
Мальчик проснулся. Он глупо озирался по сторонам. Они всё ещё смеялись. Я смеялся. Он в смущёнии убежал со сцены.
Она была мертва.
Я проснулся. Я глупо оглядывал окружающий мир. Кто я такой? Как я сюда попал? Почему они смеются? Что за странная дорога вывела меня к этому месту?
Я помню другой случай. Летний лагерь, где я чувствовал себя очень одиноким и несчастным. Нас учили оказывать первую медицинскую помощь. Человек, похожий на обезьяну, продемонстрировал нам жгут. Мы с Роджером остались одни в домике во время тихого часа. Между нами началось соревнование. Мы завязали узлом суровые полотенца, и каждый при помощи барабанной палочки стянул жгут у себя на ноге, между коленом и бедром. Так туго, как только мог, а потом мы поспорили на гривенник - кто первый его ослабит. Жгут был очень тугой. Сначала мою ногу дёргало, и это было больно. Она выглядела распухшей. Сильно потемнела. И тут боль прошла. Наступило полное онемение. Состязание продолжалось долго, а потом вид моей ноги и онемение стали меня пугать. Я предложил одновременно развязать полотенца. Он не захотел. Прошло ещё какое-то время. Я развязал своё. Он заорал, что я должен ему десятицентовик. Полотенце врезалось в моё бедро, оставив на нём глубокую отметину. Какой-то момент ничего не происходило. А потом я вскрикнул от боли, когда кровообращение стало восстанавливаться. Я думал, что моя нога взорвётся, лопнет, как что-то испортившееся. Но этого не произошло. Она ещё какое-то время оставалась слабой и как будто чужой. Я заплатил ему десятицентовик.
Она умерла, и это было всё равно как перерезать жгут, который глубоко врезался, вызывая у меня онемение. Кровообращение восстанавливалось. Моя душа могла взорваться, как что-то испортившееся.
Но было не только это. Мой приятель рассказывал мне про то, что случилось с ним. Давным-давно. Ещё в те времена прыжков с парашютом на ярмарочных площадях, хождения по крылу самолёта, медленных бочек. Он тогда был молод. И безумно, беспомощно, безнадёжно влюблён в молодую жену парашютиста, солирующего в шоу. Красивую девушку, по его словам. И вот однажды он стоял с ней под высоким канзасским небом, у трибуны, пока биплан кружил, взмывая всё выше и выше над ярмарочной площадью, жужжал и кружил, словно ленивое насекомое. И пока они разговаривали, она не сводила глаз с самолёта, и говорила безо всякой нервозности. Её мужу предстояло выполнить свой знаменитый затяжной прыжок. Высоко-высоко над твёрдой землёй крошечный самолётик покачал крыльями, и барабанщики из оркестра стали выстукивать дробь. Потом, рассказывал он, девушка перестала говорить, и он увидел, как она сглотнула, судорожно задвигав своим белым горлом.
А фигурка падала, крошечная фигурка, проваливающаяся всё ниже и ниже в ясном небе. Он говорил, что в полях стоял запах осени, что уже появились признаки грядущих морозов. А жена держала его за запястье и говорила: "Вот сейчас!" А фигурка всё падала. И она снова сказала: "Вот сейчас!" А фигурка всё падала, и барабанная дробь оборвалась, резко сменившись тишиной, и вся толпа вздохнула разом, словно какой-то огромный зверь, и кукольная фигурка ударилась об твёрдую осеннюю землю и отскочила от неё, и огромный зверь издал какой-то звук - наполовину крик, наполовину рёв. И мой друг сказал, что пока длился этот звук, её ледяные пальцы продолжали крепко сжимать его запястье, и она продолжала говорить, примерно в таком ритме: "Сейчас-сейчас-сейчас". А потом она повернулась к нему с ясным, незамутнённым взором, с милой, озадаченной полуулыбкой, слегка наморщив лоб от недоумения, и проговорила: -"Но ведь он же..."
А потом, рассказывал он мне, её лицо изменилось, сморщилось - и это было самое ужасное, что он когда-либо видел.
Позднее он потерял с ней связь, а потом услышал от друга, примерно год спустя, что она работает в другом шоу, что она снова "ходит по крылу". Неделей позже он застал то, другое шоу на Херкмимерской окружной ярмарке в сельском районе штата Нью-Йорк, но узнал, что она стала шлюхой, а её трейлер - настоящим проходным двором. Ему было тошно видеть её такой.