– Ага.

– А Колебин когда в лес ушел?

– Давно, – ответил Лёпа. – Только не сам ушёл. Его ящерица увела. И под землю спряталась.

– Это я уже понял. Так что, получается, она потом сама в дом приходила?

– Кто?

– Ящерица твоя.

– А-а-а, – понимающе мотнул головой Лёпа. – Не. Она под землёй сидит.

– Блядь…

Я поднялся с крыльца и сделал пару шагов туда-обратно.

– Лёп… Ты меня запутал совсем. В итоге, эта ящерица сейчас где? Ты знаешь?

– Ну так под землёй же!

– А где именно? Сможешь показать?

Дурачок поднялся со скамейки и начал мотать головой из стороны в сторону, будто пытаясь кого-то высмотреть. Заячья губа дрожала от волнения, Лёпа мялся и переступал с ноги на ногу. Затем дурачок глянул на меня и сказал:

– Не слышу, дядь Дюх. Где-то спряталась. Это всё потому что кошка не спит. Как кот уснет – проснётся змейка. Костерок сделаешь – она сама и придёт.

«Понятно, – решил я. – Всё понятно… Идиот ты, Андрей. Устроил допрос блаженному. Времени ведь до хрена, правда? Подумаешь, дома жена умирает. Давай теперь будем велосипеды для дураков искать и по домам разваленным ходить. Это ведь именно то, что сейчас нужно».

Я пнул подвернувшийся под ногу камень. Затем с раздражением глянул на Лёпу. Он почесал грязную голову и продолжил тянуть сигарету, которая уже истлела до фильтра, потом что-то сказал себе под нос и сел обратно на скамейку. Прищурился от солнца. Улыбнулся.

От вида его щербатой улыбки с заячьей губой раздражение угасло, сменившись жалостью.

– Хорошая погодка, тепло… Правда, дядь Дюх?

– Правда, Лёп.

– Это потому что лягушки на болоте квакают. Когда лягушки перед змеиной Пасхой квакают – они солнышко зовут. Мне мамка рассказывала. Только она говорила, если лягушки сильно квакать будут – гроза ударит.

Я вздохнул и покачал головой. «Успокойся, Андрей. Не злись. В самом деле, что ты хочешь от дурачка? Ему и так непросто, а ещё ты со своими вопросами докопался. Отстань от него. Иди уже за продуктами».

– Как мамка поживает? – спросил я напоследок из вежливости.

– Да никак. Её каракатица съела.

– Кто?

– Каракатица. Мамка летом в речке купалась, а каракатица к ней в шею залезла. Я видел, там шишка была большая на шее. Мамка сказала, это каракатица сидит. А недавно её забрали.

– Кого? Каракатицу?

– Да не. Мамку. Дядя Юрка сказал, что каракатица ей всю спину съела.

«Юрка? Участковый что ли?» В голове щёлкнуло, и я вдруг понял, о чём говорит Лёпа.

Шишка в плече… Лимфоузел. Рак.

– Подожди, так ты теперь один живёшь?

– Ага. Но дядя Юрка помогает. Он бумажки сделал, чтобы мне на почте деньги давали. И к Алеку в магазин устроил. Дядя Юрка хороший. Только лисапед найти не может. Говорит, я сам потерял. Ты поговори с ним, а? Скажи, что это ящерица украла. А то дядя Юрка мне не верит, смеётся.

– Хорошо, – кивнул я. – Будет время, забегу. Где он сидит?

– А где сельсовет. У него кабинетик там. Мне нравится, я часто прихожу. Дядя Юрка меня чаем угощает, а я ему рассказываю, кто чего в деревне делает.

Я отвёл взгляд и усмехнулся. «Молодец, Юра. Старая школа. Даже юродивого – и того в агентуру оформил».

– Ну хорошо, Лёп, договорились. Ты только скажи вот ещё что. В деревне кроликов кто-нибудь разводит?

Лёпа нахмурился и кивнул.

– Витя, – сказал он. – Но ты к нему не ходи. Он злой.

– Что за Витя? И почему злой?

– Рядом с магазином Алека живёт. Он меня летом палкой ударил. Я к нему на огород залез малины поесть, а он давай орать и бить меня. Жалко ему этой малины? И жена у него такая же. Врачиха. Ты не ходи к ним, дядь Дюх. Они больные совсем. Ненормальные.

Я невольно улыбнулся.

– Хорошо, Лёп. Подумаю. И спрошу у Юры про твой велосипед.

Дурачок махнул рукой и откинул голову на спинку скамейки. Зажмурившись, он принялся болтать себе под нос что-то несвязное и перебирать пальцами, словно растягивая невидимую резинку.

Оставив его наедине с собственными фантазиями, я сделал пару шагов по улице. А затем в голове родилась неожиданная догадка. Я остановился и обернулся.

– Лёп!

– А?

– Слушай, а та каракатица, про которую ты говорил… Это и есть ящерица?

Дурачок замотал головой.

– Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица – она другая. Она в воде.

Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:

– Она рекой пахнет.

***

Прелое сено пахло гнилью и сыростью.

Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие – каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.

– Че-то злые они у тебя, – сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.

Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:

– А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.

– Разумно, – согласился я и отошёл от вольера.

Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:

– Выбрал? Которого берёшь?

Я пожал плечами.

– Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.

– Ты мне тут не надо, – выпятил грудь мужик. – Какой тощий? Они у меня все – атлеты.

Я ещё раз глянул за заборчик вольера. Костлявые, с облезшей шкурой кролики грызли друг друга, толкаясь посреди дерьма, перемешанного с соломой.

– Ну вон того давай, – махнул я рукой, показав на кроля с чёрным ухом.

– Которого? Этого? Не, не дам. Гитлер не продаётся.

– Чего?

– Не продаётся, говорю, чего-чего. Другого бери.

Я невольно усмехнулся. Потом спросил:

– А почему Гитлер?

– Злой, сука. Как чёрт.

Хозяин двора вновь плюнул на землю. Потом зашёлся нехорошим кашлем.

– Ви-и-итя! – донесся бабский крик из дома.

– Хули надо?! – заорал мужик в ответ.

– Кроля делай, херли расселся? Готовить пора!

– Помолчи на хер! – крикнул хозяин двора. – Люди пришли, а ты орёшь, как свиноматка! Ща принесу! Ты мне не надо!

Он выматерился себе под нос, затем закурил новую сигарету и, нехотя, встал с пенька.

– Выбирай, короче. Я пока делом займусь. А то родная меня с ума сведёт. Ежа ей в пизду.

Подойдя к вольеру, мужик на секунду задумался. Затем достал из кармана толстую перчатку и, надев её, схватил за уши Гитлера. Кролик закричал, как ребенок. Забрыкался ногами, царапая мужику запястье.

– Ах, сука! – выругался хозяин двора, выронив изо рта сигарету.

Свободной рукой он схватил кролика за задние лапы, согнув его дугой. Ушастый не сдавался – продолжал извиваться всем телом. Тогда мужик подошёл к противоположному концу забора, и, отпустив уши кролика, взял увесистую дубинку.

– Ну-ка смирно, сученыш! – выругался громко.

Ушастый замер на секунду, повиснув головой вниз. Мужик взмахнул палкой. Один раз. Второй. Дубинка скользнула вдоль шерстки, словно бы и не задев животное. Только два глухих удара – будто по полному водой ведру – подсказали: не промахнулся.

Кролик обмяк. Чёрное ухо безвольно опустилось вниз.

«Быстро, – подумал я. – Так быстро».

Мужик бросил дубинку на землю и подошел к чахлой берёзке, росшей во дворе. К её стволу была прибита поперечная балка с обмотанной вокруг бечевой. Я опустил глаза и заметил бурые пятна на траве у корней дерева.

Хозяин стянул зубами перчатку. Затем ловко подвязал тушку за задние лапы, чуть растянув их в стороны. Достал нож.

– Ты выбрал, нет?

– Что? – дёрнулся я, очнувшись. – А, да. Выбрал.

– Погоди тогда, – кивнул мужик. – Я сейчас быстро закончу, чтобы эта отстала, и тебе зверя забьём.

Он взял болтающегося кролика за уши, чуть подвернул ему голову и ткнул лезвием в шею. Быстро. Точно. На сухую траву полилась горячая, исходящая паром кровь. Бурая струя ударила из тушки с напором, слабея с каждой секундой.