Был один гнилой человек. И то ли напакостил кому, то ли с кем повздорил – прогнали его на болота. А он прямиком в Москву. И давай рассказывать – мол, живут в лесу язычники поганые, добрых людей с толку сбивают. А верховодит всем девчонка-подлеток, чары творит, гадюка. Доложили царю. Ну, царь солдат отправил, приказ им дал – деревню спалить, а Агафью в Москву пригнать пред его царевы очи. Пришли солдаты, приказ объявили и давай Самородье дровами обкладывать. А жители ребятишек в лес погнали, спасти чтоб. И Агафью с ними. А она как в лес вошла, так и пропала, никто не понял куда. Обложили солдаты деревню дровами и говорят – ну, язычники, пошли с нами, падите царю в ноги, молите, чтоб простил вам поганые дела, не то сгорите все к лешему. А Агафью, ведьменыша вашего, сюда подайте. Царь велит ее к нему доставить. Народ говорит – не пойдем, палите! Хрен вам, а не Агафья.

И тут чудо случилось. С самого неба спустился конь белый, крылатый, прямо перед солдатами. Глядь – а на нем Агафья сидит. Рубаха по ветру развевается, волосы рыжие столбом стоят. Уметайтесь, говорит, подобру-поздорову.

Струхнули солдаты, а виду не подают, смеются. А она рукой взмахнула, и столб пламенный поднялся из земли, огонь побежал, кольцом солдат окружил, не до смеху им стало. Повалились наземь. Не губи, говорят, нас, дева. Мы люди подневольные. Приказ у нас – к царю тебя привесть. А она им – царский приказ мне не указ. Царь ваш матушку мою в срубе сжег. И я б его, нелюдя, спалила, да матушка перед смертью слово с меня взяла – живое не губить, дар мой не поганить. И вас потому не трону. Отправляйтесь обратно в Москву, да скажите, нет здесь никакой деревни. И все, что видели – забудьте. А ослушаетесь – прилечу, всю Москву спалю вместе с вами и царем вашим. С тем и побрели домой солдаты, и сделали, как было велено.

А на том месте, где Агафья огненный столб сотворила, по сей день черная дыра осталась. Приедешь – увидишь.

– С ума сойти! – выдохнула Саша, – Но это же сказка?

– Может и сказка, да только вот какое дело – город-то наш береженый.

– Это как?

– А так: никакие напасти его не тревожили. Ни революции, ни коллективизации… На последнюю войну полгорода ушло – ни один не погиб, все живые вернулись.

– Да уж, прямо чудеса! – согласилась Саша, – А что дальше было с Агафьей?

– Что было? – задумчиво переспросил Ксенофонт, – Кто ж ее знает? Жила себе и жила, пока не померла.

– И все?

– Подходим! – крикнул Ксенофонт и дернул за обтрепанную веревку колокола. Пироскаф стукнулся о высоченный берег. Прямо от воды карабкалась наверх деревянная лестничка.

– Спасибо за рассказ, Ксенофонт Харитонович! – Саша поднялась, пожала Ксенофонту руку на прощанье.

– Обратно-то поедешь?

– А когда последний паром?

– В двадцать один ноль-ноль. А в двадцать один сорок пять последний автобус. – строго напутствовал паромщик, – Потом только в среду поеду. Праздник будет. Агафьин день. Так что не опаздывай.

– Постараюсь! – Саша перелезла с зыбучей платформы на твердую землю.

– Погодь! – окликнул ее Ксенофонт. – Главного не сказал. Заборов чугунных, старых берегись. Не подходи. – серьезно сказал Ксенофонт.

– А что там? – опешила Саша.

– Люди пропадают.

Саша заверила Ксенофонта, что через заборы не полезет.

– До свиданья, Александра Евгеньевна. Ищи, зачем приехала.

– Найду, не сомневайтесь. – бормотала Саша, карабкаясь по шатким ступенькам, убегавшим, казалось, прямо в небо.

– Осторожней! – прокричал ей вслед Ксенофонт, и Саша не поняла, имеет он в виду хлипкую лестницу или что-то другое.

Глава 4

Саша одолела последнюю ступеньку и остановилась на краю небольшой площади, мощеной истоптанным до блеска булыжником. Посередине, как и обещал Ксенофонт, огромный провал, по краям окаменевшая черная пена по пояс высотой. Напоминает кратер уснувшего вулкана. Саша подошла ближе, заглянула в дыру – темно, дна не видно.

Двухэтажных домики, выкрашенные в разные цвета окружают площадь. В промытых окошках толстые коты нехотя гоняют сонных мух. На бирюзовом доме с бордовой дверью Саша прочла “ Площадь Безобразова, д.1”

Площадь пуста. Ветер постукивает плохо закрытой дверь какой-то лавочки, лязгают вывески, качаясь на темных от времени цепях. Безлюдье. Сонное царство. Поколебавшись, Саша двинулась влево, решила пройтись по Самородью, осмотреться.

На первый взгляд – городок как городок. В нижних этажах магазинчики. У дверей в живописном беспорядке теснятся вазоны с цветами. В одном из магазинов дверь гостеприимно распахнута, а в проеме вместо занавески болтаются длинные связки копченых колбасок.

От площади вверх разбегаются улочки. Кривые, узкие, они прячутся за веревками с разноцветным бельем, протянутыми от дома к дому – не видно, что творится в пяти шагах от тебя.

Девичий виноград увивает балконы, мезонины, печные трубы… Стены домов, там, куда не успел добраться виноград, покрыты рисунками и исписаны странными стихами. Вот, нарисованная бабушка подставила нарисованное ведро под настоящую водосточную трубу. Рядом стихи:

“Источник хрустальный, живая струя!

О, как я мечтаю глотнуть из тебя! ”

Вот жуть! – пробормотала Саша,– Кто такое пишет?

В соседнем доме разбитое окно закрыто обломком фанеры, а на фанере – нарисованная женщина наблюдает за прохожими сквозь нарисованную же кисейную занавеску. И подпись:

“Я дома, вы в гостях, я знаю все о вас.

А вы не знаете, где бродите сейчас…”

Почерк такой аккуратный, что становится не по себе. Но рисунок классный, живой. Кажется, что занавеска колышется от ветра, а женщина вот-вот спросит – чего бродите, охламоны?

Под скатом крыши соседнего дома бьет крыльями нарисованный белый конь… На него смотрит задумчивая девушка. И надпись:

“ Зову тебя, зову, не дозовусь…

Сама, возможно, к небу поднимусь!”

В благополучное время Саша с удовольствием заблудилась бы в таком городке. Но сейчас ей становилось все тоскливее и беспокойнее. Она вздрагивала от пристальных взглядов нарисованных глаз, а приближаясь к очередному повороту затаивала дыхание – кто ее встретит?

Настенные люди выглядывали из окон, грозили пальцами прохожим… Вот живой рыжий кот, прижимая уши, шипит на нарисованного охрой на стене брата-близнеца. вот А. С. Пушкин в крылатке и цилиндре угощает бананом слона. А вот… нарисованный Карлик-пират! Показывает пальцем на дверь, над которой красуется ободранная вывеска “Всякая всячина”. Это знак! Саша вошла.

Ее поприветствовал хриплый колокольчик и крупная блондинка в голубом платье. Название магазина себя оправдывало. Все пространство занимали стеллажи, заваленные, заставленные и увешанные всякой всячиной. Здесь было все – от зубных щеток до садовых леек.

Соображая, как бы половчее приступить к делу, Саша с рассеянным видом пошла вдоль стеллажей. Хозяйка неотступно следовала за ней, не переставая улыбаться, и чем лучезарнее становилась улыбка, тем хуже Саша соображала.

Взгляд ее упал на интересную тетрадку в кожаном переплете. Толстая, теплая, увесистая, она будто сама прыгнула в руки. Мягкая обложка из грубой коричневой кожи, обрезана, кажется, вручную. Закладка из обрывка веревки с маленьким бубенчиком на конце. Плотные, желтоватые листы старательно прошиты красной ниткой. Саша не находила в себе сил положить тетрадь обратно на полку.

– Нравится? – спросила хозяйка.

– Очень!

– Дочка моя делала! – похвасталась хозяйка, – Я чердак разбирала, нашла сапог. Куда его один? Хотела выкинуть, а она говорит, оставь, у меня идея есть. Такая чудачка! Клумбы у входа видели? Ее работа.

Саша похвалила клумбы. Женщина расцвела.

– Доченька моя… Талантище, хоть и подкидыш.

– Подкидыш? – вырвалось у Саши.

– Ага, – спокойно кивнула женщина. – У нас бывает. Нормальное дело. Кому не надо – нам везут. А мы детишек любим, пропасть не даем. Вон они какие вырастают!

Саша положила тетрадь на место.