– Похоже, вы не стремитесь обзаводится семьёй, – помедлив, сказал ведьмак.

– Мы со временем приобретаем звериные черты не только внешности, но и характера. В Братстве большинство воинов – кошачьи, а из кошек получаются крайне плохие семьянины. Волки – ещё может быть. Про птиц разговор отдельный, среди них фанатиков больше, чем среди остальных воинов Братства.

– Значит, Братство берёт больше, чем даёт взамен, – жёстко сказал Геральт.

Ладимир помолчал, обдумывая ответ.

– Понимаешь, Геральт, – неожиданно мягко сказал он, – у каждого разные ценности и не каждый способен стать хорошим семьянином. Братство не превращает людей, которые несут в себе гены Хранителей, в животных. Оно лишь способствует тому, чтобы эти люди стали теми, кем они на самом деле являются. Если в человеке сильно выражены черты Хранителя и если он остаётся в обществе людей, то рано или поздно или повреждается в уме, или заканчивает жизнь самоубийством, или становится преступником, и никакая семья ему не поможет. Мы не святые, но и зря воинов не губим. В Братстве никого насильно не держат.

Оставшуюся часть пути они прошли молча. Точнее, молчал ведьмак, и ему показалось, что Ладимир вёл оживленную бессловесную беседу с Жемчужным.

…Ладимир оказался прав, я вправду застряла в ванной надолго. Обычно я избавляюсь от лишней растительности на следующий после купания день, но мне вовремя пришла мысль о том, что ведьмак не согласится ждать, пока я это сделаю. Ещё и в помощники набьётся.

Короче говоря, когда я наконец оделась и сняла с головы полотенце, солнце клонилось к закату. Я вышла на улицу, чтобы просушить волосы – день выдался тёплый и с ветром, так что досохли они за двадцать минут. Ни дома, ни в огороде никого не было. Я вернулась домой, начала расчёсываться – и вдруг ощутила, насколько отвыкла от этого. Даже после того, как Див вылечил мою руку, Геральт продолжал меня причёсывать. Я пыталась с ним спорить и быстро поняла, что могу настоять на своём, но рискую его обидеть, поэтому оставила всё так, как есть.

Я расчесалась и заплела косу. Почему-то у Геральта это получалось быстрее и безболезненнее. Никто не появился.

«Ну и ладно, – подумала я, – прокачусь на велосипеде, раз есть возможность».

На лавочке под анисовкой обнаружился Див, который умиротворённо что-то черкал в блокноте. Когда я выходила за огород и возвращалась, почему-то его не заметила. Он улыбнулся мне и кивнул.

– Привет, – ответила я. – Ты Геральта не видел?

Див покачал головой:

– Думаю, он там же, где и Ладимир.

Для меня было загадкой, какие общие дела у них появились. Хотя Геральт стал относиться к Ладимиру терпимее после того, как мы сошлись, всё же, на мой взгляд, до дружбы было далеко. Жаль, конечно, что ведьмака нет, но если в результате они подружатся, это только к лучшему.

Див помог мне выкатить велосипед из сарая, и я предложила составить мне компанию – за сараем хранился ещё один велосипед, плотно упакованный в полиэтиленовую плёнку. Предложение было сделано из вежливости – я не сомневалась в отказе князя.

Див раздумывал пару секунд и сказал:

– С удовольствием.

Пока он вытаскивал велосипед из-за сарая и освобождал его от плёнки, я всячески себя ругала. Ну кто меня за язык тянул? Что мне делать с князем – молчать всю дорогу? Поистине язык мой – враг мой!

Див задумчиво смотрел на велосипед. Пощупал шины, порылся в сумочке, прикреплённой под сиденьем (в отличии от моей с девчачьим барахлом вроде камешков и пёрышек, там лежало несколько ключей), откопал нужный ключ, немного поднял седло и кивнул мне – можем ехать. Я вздохнула и поволокла своего железного коня к калитке.

Оказавшись на дороге, мы сели на велосипеды и поехали направо. Собственно, если ехать вокруг поля, всё равно, в какую сторону сворачивать, однако путь налево грозил почти постоянным подъёмом в гору, в одном месте весьма тяжелом.

Пока я преодолевала тропинку от калитки до дороги, меня осенило, что неплохо было бы поблагодарить князя. Я давно собиралась это сделать, но визиты, которыми удостаивал Див меня и Геральта, были слишком скоротечными, к тому же, я ни разу не оказалась с ним с глазу на глаз, а благодарить его при всех выглядело бы чересчур напыщенно.

– Спасибо, – сказала я, когда мы потихоньку тронулись по белой пыльной дороге.

Див держался немного позади, но теперь прибавил скорости и поравнялся со мной. Благодаря своей проницательности он понял, что говорю я не о прогулке, и взглянул на меня, ожидая продолжения.

– За ночь на озере, – объяснила я. – Это был лучший подарок на день рождения, который я когда-либо получала.

Див слегка улыбнулся:

– Вернее было бы говорить о двух ночах. К тому же, я был не совсем бескорыстен и подарил себе на день рождения вечер с шашлыками. В последний раз подобное случилось, – он примолк, подсчитывая в уме и объезжая очередную яму, которая когда-то была лужей, – восемнадцать лет назад.

– Ты родился…

– Двадцать восьмого.

Ничего необычного его слова вроде не несли, но я всё равно удивилась.

– Я не заметила толпы поздравляющих.

– Неудивительно, – безмятежно отозвался он. – Об этом никто не знает.

Я удивилась ещё больше:

– Но мне ты сказал.

Он посмотрел на меня, слегка сощурившись. В его глазах появились тёмно-синие, уходившие в глубокий фиолетовый переливы.

– Да. Будучи уверенным, что дальше это не пойдёт.

Не было ничего угрожающего ни в его тоне, ни в его взгляде, но меня мороз продрал по коже, и я вспомнила, что Великим Князем его называют не просто так.

И шут знает, как себя с ним вести.

Несколько минут мы ехали молча, но вскоре заговорил Див:

– На меня поля всегда действуют успокаивающе.

– Да, особенно после белокаменной! – ответила я прежде, чем успела сообразить, что делаю. – Но мне жалко, что их теперь не обрабатывают, и я постоянно боюсь, что их продадут под коттеджи. С полями, которые идут вдоль шоссе, так и сделали. Наверное, нас спасает отсутствие асфальтированной дороги. И вообще… всё же в заброшенных полях есть что-то грустное…

…Да, я люблю наши поля в обрамлении леса. Я всегда считала, что выросла в этой деревне, хотя родилась в столице и большую часть жизни провела там. И мне больно видеть, как луга, которые во времена моего детства выкашивались, зарастают бурьяном, пруд, где мы когда-то купались, загрязняют стоками канализаций, как вырастают дома – иногда напоминающие замки, иногда не очень, но непременно огороженные глухим железным забором. Как деревня перестаёт быть домом моего детства.

Много лет назад поля засеивались. Почему-то яснее всего я помню то время, когда на них росла кукуруза. Поля превращались в таинственный лес, притягивающий нас, детей, словно магнитом, и одновременно пугающий – ведь там бегали кабаны и жил страшный бригадир, который непременно найдёт нас, если мы будем разбрасывать листья от кукурузных початков, и оштрафует. Помню, как мы играли на дороге, пока взрослые копали картошку, и из больших комьев засохшей глины возводили замки. Мы свободно ходили от дома к дому, друг к другу в гости, ничего не опасаясь, потому что нечего было бояться – все знали нас и мы знали всех. Через деревню вела тропинка, поросшая мягкой травой по краям, которая всегда окашивалась. Ни на кого не возлагали эту обязанность, не распределяли очерёдность – если люди видели, что пора косить, они просто шли за косой. Тропка, как и колодцы, была общая, и следили за ней всем миром.

Но вскоре пришли девяностые, и совхоз медленно стал угасать. На полях всё ещё сажали овёс, ячмень, клевер, косили и собирали сено в стога, которые переправлялись на скотный двор. Вот только бедные совхозные бурёнки оказались никому не нужны. Всех их в течение нескольких лет извели на мясо. Исчезло стадо – не нужны стали поля. Умирали старики, а их внуки продавали дома или прятались за железными глухими заборами. Уютная тропка через деревню превратилась в засыпанную щебёнкой грунтовку, и машины носились по ней с такой скоростью, что мало кто рисковал выпускать детей за забор одних. Теперь работал принцип «не моё, значит, ничьё», и там, где раньше трава выкашивалась, вырос бурьян.