— Я обязательно поеду во Францию и найду эту чертову Шкатулку, будь она хоть у танцовщицы, хоть у старого еврейского ростовщика. Хотя ничего не скажу, так хотелось бы — для разнообразия — поработать где-нибудь в приличных кругах, без всей этой грязи… Но дело есть дело, а для души и тела, как ты выразился, я приезжаю сюда.
Плечо под ладонью немного расслабилось, и Хэйтем скрипуче произнес:
— Мистер Кормак, хотя бы иногда думайте перед тем, как говорите что-либо.
— Не могу, — Шэй уткнулся носом в длинный хвост, перевязанный лентой, и в котором, как он отметил, появились первые серебристые нити. — Пока я на задании, я постоянно думаю о том, что сказать, что сделать и куда двигаться дальше. Когда я с тобой… Мне просто не хочется помнить об этом.
Мистер Кенуэй сильным движением оттолкнулся от подоконника, развернулся, но Шэй подтолкнул его обратно, зажимая у гардины. Провел скулой по идеально выбритой щеке (сам-то, конечно, побриться не успел, выбегая с Коннором на утреннюю прогулку), коснулся губами губ. Не целовал пока, потому что вдруг вспомнилось:
— Когда-то я целовал тебя под омелой. Полтора года назад, на Рождество.
— Глупая традиция, — отозвался Хэйтем. — И это было… безрассудно — целоваться, когда мой сын умчался за пирогом. Ты говорил, шабли — легкое вино, а сам набрался до той степени, что полез ко мне с поцелуями.
— Я не набрался, — возразил Шэй. — Просто хотел. Традиция же.
Если Хэйтем и думал что-то еще насчет нахальства и безрассудства мистера Кормака, он этого не высказал. Поцеловал сам — и Шэй не мог поручиться, что любовник не делает это только потому, что так правильно — завершить интимный момент поцелуем. Но уже через пару мгновений думать Шэй перестал, как и всегда рядом с Хэйтемом. Потому что для этого и существует кто-то близкий — чтобы быть с ним и знать, что все хорошо.
И уже после, когда Хэйтем тяжело выдохнул куда-то в шею, Шэй вдруг услышал:
— Не вздумай отращивать бороду, капитан. Я этого не перенесу.
— Я просто не успел побриться, — фыркнул Шэй.
Хэйтем отстранился, привел себя в порядок — и вдруг улыбнулся. Шэю эта улыбка показалась немного зловещей. Неужели до сих пор не простил забега по крышам и воровства яблок?
— Какие у тебя планы на день? — осведомился Хэйтем.
— Никаких, — Шэй пожал плечами. — Надеялся провести день с тобой. И следующий. И потом, пока не уеду.
— Отлично, — отметил мистер Кенуэй, и это тоже прозвучало недобро. — Ты умеешь стрелять из лука?
Вопрос был настолько неожиданным, что Шэй даже перестал искать возможность поближе подобраться к любовнику. Несколько опешил и брякнул:
— Никогда не пробовал. Пару раз стрелял из арбалета.
— Это совершенно не то, — отрезал Хэйтем. — Значит, поедешь с нами. Я обещал Коннору, что в субботу мы поедем с ним в лес. Я учу его стрелять из пистолета, а он меня — из лука. И ты не отвертишься.
Шэй не сразу сообразил, что это ему дает или что несет, однако по привычке попытался выкрутиться:
— Боюсь, мне лук Коннора не подойдет. Нет смысла учиться на детском.
— Конечно, не подойдет, и смысла учиться на детском нет, — удивительно спокойно проговорил Хэйтем и нанес неожиданный удар. — Но у меня теперь есть индейский лук, который в племени ганьягэха сделали под мой рост. Тебе тоже сгодится. Не одному же мне мучиться?
— А ехать обязательно? — ляпнул Шэй.
— Я обещал это Коннору еще на прошлых выходных, когда знать не знал, что ты появишься, — отрезал мистер Кенуэй. — Так что поедем.
Шэй наконец осмыслил все сказанное, и глаза его блеснули:
— Поеду! Очень хочу посмотреть на тебя с луком.
Хэйтем одарил его таким взглядом, от которого у слуг начиналась неконтролируемая икота, а у солдат дрожали колени:
— Я тоже на тебя погляжу. Все полезнее, чем яблоки таскать у приличной леди.
— Кстати, вкусные яблоки, — вспомнил Шэй и полез в карман. — Хочешь?
— Давай, — Хэйтем вздохнул. — Иди собирайся. И побрейся, наконец!
Поросшая травой дорога становилась все шире и как будто чище. С каждой милей лес становился все светлей, и Шэй — даже как-то неожиданно для себя — обнаружил, что впереди уже виднеются первые неказистые домики нью-йоркских предместий. Казалось бы, еще совсем недавно вокруг был густой и небезопасный лес, а спустя неполный час — уже почти город.
Шэй осадил разогнавшегося коня и дождался, пока Хэйтем нагонит. Конь у мистера Кенуэя был отличный — крепкий, тонконогий и сильный, но Хэйтем вез в седле уже подросшего сына, и полуторная тяжесть не позволяла жеребцу идти легче и быстрей.
— Кажется, поездка была не напрасной, — громко проговорил Шэй, когда Пегас Хэйтема почти поравнялся с ним, отставая буквально на полкорпуса. — По крайней мере, для меня.
— Ты здорово стреляешь, — тут же отозвался Коннор. — Но лук держишь неправильно.
— Я старался, — фыркнул Шэй. — Не все и не всегда получается с первого раза.
— Ты тоже делаешь успехи, Коннор, — заметил мистер Кенуэй. — Но, кажется, отдача тебе еще… тяжеловата.
— С пистолетом охотиться нечестно, — нахмурился мальчишка. — Это не дает зверю шанса.
— Ты так говоришь, потому что мы охотились на зайчиков и лисичек, — возразил Шэй. — А если против тебя будет стая волков…
Коннор призадумался, а потом со вздохом признал:
— Наверное. Наши охотники приносят шкуры и рога вапити. И волков тоже. И медведей.
— Рога? — Шэй не удержался, фыркнул.
— Рога медведей, наверное, очень ценный товар, — позволил себе улыбку Хэйтем. — Редкий.
Коннор насупился было, но почти сразу рассмеялся — вслед за отцом и Шэем.
— А что ты скажешь про меня? — мистер Кенуэй обратился к сыну мягко.
— Ты уже хорошо стреляешь, отец, — сразу посерьезнел мальчишка. — Если ты сам добудешь рога вапити — онакара, то я привезу тебе ахшара, ремень для лука. Это даст тебе право называться охотником. Только нужно, чтобы рога ты добыл с помощью лука, а не пистолета. У нас пистолеты называют огненной палкой и не очень уважают.
— А пора бы начать уважать, — задумчиво бросил Шэй. — Похоже, мистер Кенуэй, у нас теперь нет права не выбраться в лес за рогами. Вапити, волка или медведя — все равно.
— Может быть, — проворчал Хэйтем. — Не скажу, что мне очень хочется обладать ахшара… Как-то сорок лет без него обходился… Но ты прав, Шэй, выбора у меня нет.
— А еще я хочу, чтобы Шэй показал мне, как он прячется, — звонко потребовал мальчишка. — Он все не так делает, как ты, отец. Можно?
— Можно, — кивнул Шэй. — Но уже не сегодня.
— Почему? — Коннор сразу скис.
— Потому что это сейчас ты бодр и крутишься в седле, — с легким раздражением бросил Хэйтем. — А когда приедем, поймешь, что устал, и будешь засыпать на ходу.
На смену мягкой земле под копытами коней пришел песок, а потом показалась и широкая мощеная дорога. Теперь уже поездка не казалась загородной прогулкой: конские копыта выбивали дробь, в воздухе потянулся запах дыма из труб — солнце уже катилось за горизонт, и фермеры спешили приготовить ужин, пока не стемнело, а где-то в отдалении раздавался и звонкий барабан британских солдат.
По городу ехали почти молча. На дороге попадалось все больше людей, все больше приходилось лавировать, и вести разговоры стало неудобно. Коннор и впрямь начал клевать носом от мерного покачивания.
— Что скажешь насчет прогулки перед сном? — понизив голос, предложил Шэй, когда удалось поравняться. — Мы могли бы зайти в таверну, выпить хорошего вина.
— Я не любитель, Шэй, ты же знаешь… — Хэйтем покосился на сына и подтянул его, ибо тот уже свешивался на конскую шею. — Но… Посмотрим. Возможно.
До дома оставалось всего ничего. Окна загорались уютным желтым светом, под козырьками и в руках нечастых прохожих зажигались фонари. В саду Кенуэй-холла было темно, и Хэйтем, спрыгнув с седла и доверив поводья выбредшему навстречу старому Фрэнку, подхватил на руки придремавшего Коннора.
— А теперь будет отказываться ужинать и умываться, — меланхолично бросил Хэйтем в темноту. — Хотя еще полчаса назад рвался с тобой на тренировку.
