Косой заваливается ближе к обеду и тоже нарушает традицию. Вместо того, чтобы, не разуваясь, прошлепать на кухню, упасть на табуретку и заныть, как у него пусто в животе, мой нерадивый подельник замирает у входной двери и спрашивает:

— Готов?

Голос у него звучит глухо и с хрипотцой, словно Косой подхватил простуду.

— Готов

— И не передумаешь? Мог бы и остаться, Кир.

Мог бы, а зачем?.. Паши нет, не пришел он. У него итоги года. Я обвожу взглядом квартиру, служившую мне логовом на эту осень, и подвожу свои итоги. И выходит, вроде как, что одна короткая смска меня не удержит. А кашпо с геранью с автополивом. Неделю само протянет. Ни для чего я тут не нужен.

— Не передумаю.

— Понятно, — кивает Косой. — А как же твой… попрощаться не хочешь?

В какой-то старой романтической комедии говорили, что любовь как линза — через ее призму хорошее становится идеальным, рядовая неприятность — трагедией, а волнение превращается в панику. Не знаю почему, но мне запомнились те слова.

Будь я для Паши хоть на грамм нечто большим, нежели разрядка от удушающего ошейника ежедневных стандартов и благопристойности, разве усидел бы он на месте, зная, что я могу уехать.

— А ты видишь, чтобы у двери толпились желающие попрощаться?

Мой нерадивый друг плечами пожимает. На его губах лопается пузырь жвачки, а взгляд туманится.

— Ключи давай.

Я кидаю ему связку. Косой ловит, и квартира перестает быть моей.

— Я же говорил, Кость. Все закончится с наступлением зимы и…

Хлопает дверь, щелкает замок. Прежде чем я успеваю вымолвить еще хоть слово, я оказываюсь запертым.

— А я тебе говорил, хватит убегать, — доносится из-за двери. — Задрал, честное слово, Кир. Каждый раз с тобой одно и то же. Вы только встретились, а ты уже сбежал. Еле в парке поймал. И все это время ты только и думал, как в конце уехать. Считаешь, что тебя бросили. А сам как обычно, небось, заткнулся и молчал в тряпочку. Или пробурчал что-то невнятно, а теперь злишься, что люди мыслей не читают. И в тот раз, с тем придурком, что сказал тебе отвалить… Ты мог собраться. Взять себя в руки. Попытаться начать нечто новое. Но ты предпочел… Уйти.

Я со всей силы пинаю ногой дверь, но выбить понятное дело не выходит.

— Ты что творишь, недобиток?! Открывай!

— Злишься, — грустно констатирует Косой по ту сторону. — Ругаешься. Вот это правильно. Лучше, чем хоронить все в себе. Осень так устроена, Кир. Заметил? Осенью нет запахов. От холодного воздуха только стынет лицо и горло. И темнеет рано — на часах шесть, а на улице уже хоть глаз выколи так, что во мраке не разглядеть лиц. Зато осенью тихо. Потому что это время слушать. И говорить. Правду. Осень создана для признаний. Когда ни свет, ни образ, ни запах не отвлекают… Ты должен ему сказать, Кира, что чувствуешь на самом деле. Как устал ждать его днями. Что хочешь, наконец, жить вместе. Выпустить это, как сейчас выпустил злость, наплевать на свой золотой баланс и сместить чашу весов. Двигаться дальше. Подумай… Всего один день. А если не передумаешь, завтра я тебя выпущу. И никто не заметит, первого ты ушел или второго.

Раздаются шаркающие шаги, и наступает тишина, а я сползаю по стене на пол и остаюсь сидеть, уставившись в одну точку, окруженный блеклым серым днем.

Никто не придет. Даже сегодня, когда решается все. Никому я не нужен. Часы на кухне считают секунды. Еще один день к вечности — слишком уж она быстротечной оказалась. Косой мне его щедро занял, чтобы от нечего делать, в тикающей тишине, сидя на полу под входной дверью, я наконец ответил сам себе на тот вопрос, мучивший в ванне: «Я ведь не ошибся?»

Щелкает замок.

Паша — взмокший и непривычно растрепанный: бегом бежал по лестнице, что ли. Пальто распахнуто, галстук съехал на бок. Секундное облегчение во взгляде сменяется недоверием и тревогой.

— Кирилл? Ты в порядке? Ты чего на полу?

— Итоги подвожу. А ты зачем пришел?

Эмоции на Пашином лице меняются стремительнее осенней погоды. Теперь там досада. Но осторожная, словно он спрашивает разрешение разозлиться.

— А сам не догоняешь? Нес бред, что уезжаешь, ну я и… Заскочил проверить, как ты. Все ли в порядке… С тебя станется куда-то деться. А мне что потом прикажешь делать, где тебя искать? Какого вообще тут творится, Кир?..

Не отрывая от меня взгляда, будто опасаясь, что я могу растаять в воздухе, Паша пятерней пытается нащупать позади себя выключатель.

Я хватаю его за руку. Горло жжет и царапает изнутри, будто лезет наружу из сердца застрявшая там колючка.

— Не зажигай свет, — прошу его. — И не смотри на меня, ладно? Просто слушай. Я хочу тебе кое-что сказать.

Осенью Бог спит.

А я подменял Бога. Он замотался за лето и изрядно устал. Вот и попросил подменить ненадолго, заодно дал время подумать над тем, что я недодумал тогда, в ванне. Решить наверняка — хочу ли я остаться или уйти.

Наверное, он знал, как легко ошибиться с «любовью навсегда».

Люди все на одно лицо. Можно спутать случайность с судьбой и не заметишь. А может, не хотелось ему ставить «неуд» моему злополучному ангелу-хранителю Константину, прошляпившему мою жизнь.

На следующий день Паша Косого в квартиру не пускает. Хмуро зыркает, не сходя с порога, и цедит: «Ты чего здесь трешься вечно? Вали, давай».

Косой улыбается, подмигивает мне через Пашино плечо и уходит с концами.

И пусть на первый взгляд ничего не изменилось. В прихожей нет сумок с вещами, знаменующих, что мы сьезжаемся, на моем пальце не красуется никакое кольцо, как в счастливом финале слезливой мелодраммы, и на новогоднем корпоративе в Пашином банке мы вместе не появимся. 30-е ноября или 1 декабря — никто не сможет сказать, просто выглянув в окно. Различия еще не видны глазом, но я чувствую себя так, будто очнулся после долгого приступа мучительной болезни. И пусть до выздоровления еще далеко, я знаю —

осень закончилась.