Телефон выскальзывает из онемевших пальцев и падает на пол, корпус разлетается пополам, батарея отлетает в угол. Я решаю, что это знак судьбы. Прекрасный повод оставить все как есть.

***

Осенью мысли блаженнее и слабость не кажется грехом.

Дворник сгребает опавшие листья в огромные кучи, но из-за сырости не развести костер, и их судьба — медленно гнить под проливными дождями. Осенью не стыдно признаться в бессилии. Огонь, согревший нас двоих в это промозглое время-без-бога, медленно угасает. У меня не получается его поддержать. Я могу только стоять и смотреть, как мир вокруг медленно рассыпается прахом. Глупо пытаться помешать. Смерть — закон природы.

У Паши все продумано. Он не может бросить жену, потому что в мире финансов хорошая репутация на вес золота. Но он любит меня и ни за что не собирается прекращать наши встречи, просто вынужден «разграничивать разные аспекты своей жизни». По его же уверению, это вполне нормально. Новый год Паша планирует провести с семьей, а уже на Рождество, взять недельный отпуск — уехать со мной в горы, кататься на лыжах. В этих планах нет ни одного моего слова. Они просто сыпятся на меня, как сухие листья при порыве ветра.

— Не люблю лыжи.

Паша рад стараться.

— А куда хочешь?

Я хочу к нему в душу. Узнать, почему он до сих пор живет с человеком, которого не любит. Почему не останется у меня навсегда. И будь это возможно, будь у меня время — где бы я очутился через год. В его доме или на задворках памяти, как призрак, мелькнувший в жизни черным пятном в жизни, которого не хочется вспоминать.

— Никуда.

И опять злость. Я уже не знаю, чего между нами больше: любви или плохо сдерживаемой горькой злости.

— Опять ты, как всегда. Вечно молчишь. Если тебе это ничего не нужно, так и скажи. Надоело думать за нас обоих.

Я мог бы сказать, что открой я рот, и Паша не обрадуется. Что в планах, которые он так мастерски преподносит как заботу о нас, на самом деле первое место отводится его собственному спокойствию. Чтобы не было — ни скандалов в семье, ни пересудов на работе. И моя роль во время наших ссор проста — молчать и играть роль плохого парня, виновника разлада и не поддаваться на провокации сказать, чего хочу. Потому что какие жаркие слова не звучали бы, на самом деле, меньше всего на свете Паше хочется, чтобы нечто или некто нарушил его идеальный удобный план.

Примирение проходит не менее жарко, но каждый из нас знает, как бы сильно наши тела не вжимались друг в друга, мы остаёмся порознь.

А потом, в тщетной попытке сблизиться, Паша обнимает меня за плечи, прижимается щекой к виску, по привычке невесомо гладит кончиком пальца тонкие белые шрамы на моих запястьях.

— Отчего это, Кир?

Как будто и так не ясно.

— Это я пытался докричаться до Бога.

— И как?

— Никак. Я тогда еще не знал — Бог не слышит воплей и криков. До него долетает только звучная сладостная молитва. Всегда ценится красивая подача.

К счастью, Паша не требует подробностей. Может, ему скучно слушать мои откровения. А я все равно не знаю, как описать то чувство отчаянья и облегчения, которое разливается в душе, когда водишь лезвием по венам. И кажется, вот он — выход — рукой подать. Единственно правильный и такой желанный. А в ванне с кровавой водой сидеть холодно и мерзко. И все время, пока умираешь, думаешь: «Я ведь не ошибся»? Благословение, если решишь, что нет. А я так и не решил. Вроде бы несчастная любовь — она у всех одинаковая. И история стара как мир — он тебе нравится, ты ему нет. Да и не тебя, а женщин любит. А все что ты себе выдумал, так это только твои проблемы. Нечего их на других вешать. Ты к нему с любовью, он тебе лицо разбил.

«Сдохни, если хочешь. Только отстань. Надоел».

Потому что надоел ты ему со своей любовью. Лезешь, ноешь, требуешь. Пытаешься выспросить, когда увидитесь. Расспрашиваешь, с кем он был.

И все надежды — камнем в пропасть. Планы, фантазии о том, как будете вы всегда вместе — туда же. Наверное, сто тысяч людей узнали бы в моей истории свою и осуждающе покачали головой: «тряпка — нюни распустил». Но когда больно тебе, от осознания, что не ты первый — почему-то не легче.

А Паша между тем меняет тему, будто руку от огня отдергивает:

— Может тебе денег надо, Кир — а то у тебя тут…

Убого. Знаю. Но попробовал бы он сказать это вслух.

— Старомодно. Ремонт сделаешь…

— Полтора месяца до зимы.

— А зимой что?

— Уеду.

Косой всегда кривится, когда я отвечаю ему в таком духе. Злится. А Паше только смешно.

— На юга собрался? Мигрируешь к зиме?

— Хочется верить, что на юга… Первого декабря поезд. Придешь проводить?

— И билет уже есть?

Паше больше хочется спать, чем слушать мои россказни. Свесив руку, он пристраивает на полу около дивана часы — чтоб с утра не проспать, натягивает на голые плечи одеяло.— Билет покажешь, поверю, а так… Спи, лягушка-путешественница.

Билета у меня нет, и доказать нечем. Не Косому же звонить, чтоб подтвердил. И я послушно закрываю глаза.

***

Ноябрь — время смирения. Сентябрь — злой шутник — подначивает надеяться, и ты покорно покупаешься на его шутки и каждый день ждешь: выглянет ли солнце, станет ли теплей. Ноябрь шепчет: «Смирись. Нечего брыкаться. Закрывай глаза и спи. И если приснится тебе лето, то вина в этом будет лишь твоя».

— …ты серьезно?

— Все может быть.

— Кирилл, серьезно. Ты серьезно? Что смешного?

— Паш, ты сам себя сейчас слышал?

К ноябрю краски лета уходят из памяти и поневоле начинает казаться, что ничего не было, а тебя просто запутал и обманул глупый цветастый сон.

— Куда ты собрался ехать? Зачем? Что это — шутка?

— Нет. Первого — приходи проводить?

— Кирилл, у меня итоги года на носу, я же говорил. Мне некогда за тобой бегать с твоим бредом, — Паша краснеет от досады, раздраженно приглаживает волосы, не зная, злиться ему или волноваться. — Ради Бога, Кирилл, что за блажь? Я вообще ничего не понимаю. Ты толком даже не можешь объяснить куда, зачем и насколько…

Сегодня он не останется. Сегодня ему хочется унылой рутины. Вечерних новостей, нормального ужина и не отключать телефон, чтобы позже соврать благоверной, будто работал всю ночь в поте лица над отчетами на благо семейного очага и не заметил, как села батарейка.

Паша уходит, а ноябрь заканчивается. Истекает днями, как истекает последними каплями воды опрокинутая на бок бутылка, и жизни во мне остается с каждым новым утром все меньше, жалкий глоток лишь на самом дне.

В один из таких дней Паша притаскивает раскидистую герань.

— Для интерьера. А то у тебя немного уныло тут… — туманно поясняет он, водворяя горшок на комод, и отступает на два шага, полюбоваться со стороны. — Так гораздо лучше.

Я киваю, пряча улыбку. Действительно, неплохо. И мелкие фиолетовые цветы ничуть не хуже роз. В самом деле, было бы странно дарить парню классический букет в качестве извинений за недавнюю ссору. А так — традиции соблюдены. Цветок — он и есть цветок. В горле стоит ком. И поэтому когда я слышу самое главное — тихое «прости», то могу лишь молча кивнуть — «прощаю».

А потом наступает первое декабря, как-то уж слишком внезапно. И осень заканчивается, а я становлюсь лишним.

«Не испарись», — гласит смс на телефоне. Приветствие от Паши, немного грубоватое по сравнению с обычным: «Хорошего дня». Но тут уж моя вина — слишком уж долго я твердил про первое декабря.

Утро течет плавно и тихо, окрашенное сероватой дымкой, словно говорит: «нам некуда торопиться». И я долго лежу, глядя в потолок. Потом медленно тщательно моюсь, завариваю на кухне чай, и долго сижу над горячей чашкой, не выпив ни глотка.