Я облегченно вздыхаю. Мне хочется смеяться и плакать одновременно: Римма Сергеевна управляет нами, как марионетками, и я почему-то позволяю ей это…

– The world was on fire and no one could save me but you[3].

– Хорошо, хорошо… Если так споешь, они все обернутся, обещаю! – гремит Римма Сергеевна за стеной.

– Любимая, есть хоть одна сфера твоей жизни, в которую не влезла мама? – «Грязными сапогами», хочется добавить мне, но я сдерживаюсь.

– Богдан, в этом вопросе я абсолютно согласна с мамой! – пылко шепчет Аллочка. – Мы просто распишемся, а на сэкономленные деньги купим квартиру побольше. Ты же понимаешь, что твоя двушка слишком мала для семьи…

От ее слов я теряю дар речи. Мое лицо превращается в напряженную тоскливую маску. Я сам виноват… Первое время я закрывал глаза на тотальный контроль Риммы Сергеевны, пытался оправдать ее фанатичную любовь к дочери. Поначалу меня даже забавляло ее поведение, а сейчас раздражает до чертиков!

– Богдаша, милый, ты расстроился? – Алла скользит ладонями по моим плечам и зарывается пальчиками в волосы на затылке. – Разве это важно? Для тебя так необходимо застолье, торжество?

– Нет, – смягчаюсь я. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты хочешь, пусть это произойдет тридцать первого декабря.

В загсе нас ждали. Мы приехали, чтобы подать документы и написать заявление. Римма Москвитина заранее договорилась о визите дочери с женихом и о брони на тридцать первое декабря. Вездесущая женщина словно залезла в мою голову и точно узнала, когда именно я сделаю предложение Алле – другого объяснения я не нахожу!

Регистрация тридцать первого декабря в четыре часа вечера – моя последняя уступка, дорогая теща!

В один день отметим сразу два праздника – Новый год и свадьбу! Отличная экономия! Квартиру будем подыскивать после свадьбы, моя подруга работает в агентстве недвижимости, она обещала помочь. Богдаша, что ты думаешь насчет Гоа? Там сейчас тепло, рекомендую поехать именно туда!

Я высаживаю Аллочку возле ее дома и уезжаю, ответив на ее предложение подняться в квартиру вежливым отказом. Меня сбивают с толку собственные растерянность и беспомощность. Крепче сжимая руль «Бентли», я мчусь по заснеженным улицам вечернего города. Дворники шелестят, стирая с лобового стекла непрерывно падающий снег. Урчанье мотора старины Бэна под сиденьем наполняет душу умиротворением.

Мы поженимся, и все изменится… Я грезил этой девушкой несколько лет, терпеливо добивался ее благосклонности не для того, чтобы сдаться. И я добьюсь, чтобы со мной считались.

Вера в счастливое будущее распускается в моем сердце, словно бутон, наполняя его нежностью и теплом. В туманной вечерней мгле призывно мерцают яркие неоновые вывески торговых центров и кафе, под козырьками автобусных остановок прячутся от снегопада люди. Мне хочется запомнить этот последний день ноября, высечь в памяти только то, что по-настоящему важно для меня. Ее тихое «да»…

– Я люблю тебя, – шепчу я Алле в трубку. – Скучаю… Мы только расстались, и я предвижу недовольство Риммы Сергеевны, но предлагаю тебе переночевать у меня.

– Богдан, ты с ума сошел? – чуть слышно бормочет она. – Что я скажу родителям?

Я грустно улыбаюсь, вспоминая забитого безмолвного отца Аллочки – Семена Леонидовича. В их семье все решает Римма Сергеевна, и упоминание второго родителя выглядит комично.

– Скажешь, что переночуешь в квартире своего жениха, – настаиваю я.

– Приезжай в одиннадцать. Родители уснут, и я смогу незаметно улизнуть, – мягко произносит она.

Перед глазами маячат картинки ее обнаженного соблазнительного тела. Я трепещу от предвкушения заполучить Аллочку в свою берлогу на всю ночь и снова сдаюсь… Нервно облизывая нижнюю губу, отвечаю ей:

– Хорошо. Приеду в одиннадцать.

Я паркуюсь возле главного входа в областную больницу. Семиэтажное здание из красного кирпича утопает среди высоких елей и дубов. Сквер разделяют узкие дорожки, вдоль которых стоят бетонные лавочки. Дворники убирают снег большими лопатами, освобождая место для подъезда машин «Скорой помощи». Откидываюсь на спинку кресла, расстегиваю куртку и в третий раз набираю телефонный номер Мира. Не отвечает.

Печка старины Бэна работает исправно, заполняя салон теплым воздухом. Я снимаю куртку и достаю из бардачка папку с документами. Заказ-наряды, договоры на поставку подъемников и оборудования для шиномонтажа – бумаги сложены аккуратной стопкой и пронумерованы по степени важности. Мысленно благодарю мою секретаршу Ларису Васильевну за старание и принимаюсь за изучение материалов. В безмолвие окружающей обстановки вторгается сирена «Скорой помощи», она слышится недалеко – в районе южного въезда ворот больницы. Я озираюсь по сторонам и всматриваюсь в тускло освещенные высокие окна приемного отделения. В них двигаются силуэты медперсонала в белых халатах. Звоню Миру, снова слушая длинные гудки в трубке. В поисковике нахожу номер телефона гинекологического отделения.

– Добрый вечер, Мирослава Михайловича Боголюбова можно к телефону? – спрашиваю у постовой медсестры, ответившей на звонок. Из дверей главного входа появляются в большом количестве студенты-медики и молодые ординаторы. Я вычленяю взглядом знакомую фигуру и, попрощавшись с девушкой, сбрасываю звонок.

Мирослав улыбается кучке студенток и что-то говорит. Компания взрывается звонким девичьим смехом. Мир лениво застегивает куртку и запахивает на шее черный вязаный шарф. Обольстительно улыбнувшись на прощание, он машет девушкам рукой и спускается по ступенькам к парковке.

Его ярко-красные носки торчат из подвернутых широких джинсов, выделяясь в темноте. Мир снимает с плеч рюкзак, открывает переднюю дверь и плюхается на сиденье.

– Здорово, Рябина! – протягивает он руку, обдавая меня нетрезвым дыханием.

– Я так и знал, что тебя задержала не операция! – укоризненно говорю я. – Что с твоим телефоном? Торчу здесь больше получаса.

Мир напрягается, отбрасывает рюкзак на заднее сиденье и глухо произносит:

– Я ассистировал профессору Марьеву… – Скорбное выражение его лица совсем не вяжется с улыбающейся расслабленной физиономией, которую я наблюдал минуту назад. – Молодая девчонка умерла прямо на столе. Черт…

Мир выбивает сигарету из пачки, а вторую протягивает мне. Я молча закуриваю, слегка приоткрыв окна старины Бэна.

– Мне очень жаль, – хрипло выдавливаю. Не нахожу правильных слов, чтобы ободрить друга. – Вы сделали все, что могли. Врач – не господь, ты же знаешь…

– Черт, Рябина, ей было двадцать! – выдыхает он сигаретный дым и выбрасывает окурок в оконную щель. – Да, мы сделали все, что могли. Мы не виноваты. Смерть пациента – неизбежная плата за успех врача. Другая сторона медали. Куда поедем? – переключается он.

Я называю место. Маленькое кафе прячется внутри высоток уютного центрального района. Мне хочется вывалить на Мира свои терзания по поводу отношений с Аллой, рассказать новости о свадьбе, но, видя подавленное состояние друга, я прикусываю язык.

Когда мы садимся за дальний столик, я заказываю вареники с картошкой, которые в этом кафе вкусно готовят.

– Что ты будешь пить? – спрашиваю Мира.

– Коньяк, – устало отвечает он. Я не считаю алкоголь хорошим методом борьбы со стрессом, но молчу, понимая, что нотации моему другу сейчас не нужны.

– Отвлеки меня чем-нибудь, – просит Мир, запуская пальцы в свою рыже-каштановую шевелюру. – Когда открываешь филиал? Оборудование доставили? – деловито произносит он.

– Мир, хватит, – прерываю его дежурные речи. Официантка в красном клетчатом фартуке подходит к нашему столику и снимает с подноса дымящееся блюдо с варениками и бокал коньяка, ставит на стол. Затем она поправляет на голове венок из искусственных цветов и улыбается Мирославу. От его кислого выражения улыбка вмиг стирается с лица девушки, она торопливо забирает папки меню с нашего столика и уходит.