Выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Ну и пусть! Я буду обивать пороги других учреждений, но не прекращу поисков информации. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь сверкающими самоцветами-снежинками.

Я научусь снова радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, папы и тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я говорю себе эти заветные слова, как по волшебству, оживает телефон:

– Да, – отвечаю я, крепче сжимая поводки в руках.

– Добрый вечер, Алиса Ильинична, это генерал Вдовин. Помните такого? – Еще бы! Последнюю неделю я только о вас и думаю, товарищ генерал!

– Конечно, Георгий Константинович. Слушаю вас, – заглушая в голосе ликование, отвечаю я.

– Алиса, в метеорологических сводках нет сведений о лавине или камнепаде. В день, когда погиб ваш папа, была ясная погода.

– Вы уверены?

На том конце провода слышатся шуршание страничек и покашливание.

– Простите… Я еще не отошел от простуды, – извиняется генерал Вдовин. – Расскажу вам, как это было. В то время я служил на грузинской границе. В ущельях со сложным рельефом и низкой облачностью частенько случались камнепады или сход лавин. Безопасность личного состава была на первом месте. Поэтому сведения об изменениях погоды приходили каждые два часа.

– Эм-м… Значит, во всех без исключения сводках предупреждения о лавине не было? – Я останавливаюсь под фонарем, тупо уставившись на сливовое, затянутое морозным туманом небо.

Как же так, а? Выходит, мой папа, как и другие члены экспедиции, погибли по другой причине?

– Алиса, вы сможете приехать ко мне? Я отдам материалы, и вы увидите все своими глазами, – предлагает генерал Вдовин.

– А почему тогда официальная версия смерти экспедиторов…

– Не могу знать. Причиной указана несуществующая лавина. Пресс-службы это и напи-сали… Приезжайте. А я подумаю, как помочь вам.

Заговор! Военная тайна! Убийство! Я завершаю вызов, задыхаясь от собственных догадок. Мысли бешено скачут в голове. Кто приказал написать про лавину? И, главное, зачем?

Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную темную арку. Мне срочно нужно домой – унять волнение и привести в порядок шальные мысли. Ныряю в объятия арки и… меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из нее автомобиля…

Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в длинном ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.

– Аллочка, я много лет мечтал о тебе, и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…

– Богданчик, вставай, ну что ты устроил? – Мои взволнованные заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна, мама Аллы. – Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… – протягивает она недовольно.

Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, словно пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?

Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…

– Аллочка, давай примерим, – предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.

Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперед, шаловливо играя пальчиками.

– Красивое колечко, да, мам? – с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.

Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай все пошло немного не по плану, важно только то, что мы поженимся.

Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, отдает коробочку Аллочке и медленно поднимается с места.

– Поздравляю вас, дети мои! – гортанно протягивает она. – Не могу уделить вам больше времени, сейчас придет ученик.

Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.

Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно ее мамы), что реальность кажется видением.

Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:

– Та-а-а та та-ра-ра трам пам пам!

Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее по комнате. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит дверной звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося деревянного стула и идет открывать дверь. Разве я вправе судить ее? Аллочка – все для нее, смысл ее жизни.

Таланты моей будущей тещи обширны: она преподает игру на фортепиано в музыкальном училище, заведует учебно-воспитательной работой факультета, сочиняет музыку к популярным хитам, а также готовит музыкантов к участию в международных конкурсах. Римма Москвитина – уважаемый, известный в городе человек.

Из коридора в гостиную Римма Сергеевна вплывает уже в сопровождении Ванечки – тощего прыщавого подростка лет тринадцати, мечтающего о славе певца. Ваня готовится к участию в шоу «Голос. Дети».

Он стягивает мокрые шапку и шарф и небрежно сует их в рукав куртки. Римма Сергеевна подходит к окну, завешенному синими бархатными портьерами, и аккуратно отодвигает их. Перед глазами предстает знакомый, с недавнего времени ставший привычным пейзаж: деревья и декоративные кустарники, узкие тротуары, фонарные столбы и многочисленные лавочки Лебедянского парка.

– Ребята, ну и сыплет сегодня! – громко произносит она, перехватывая портьеры витым шнуром с бархатными кисточками на концах. – Снегопад, как в разгар зимы! Будьте осторожны по дороге в загс, – добавляет убедительно она.

Я увлекаю Аллу в соседнюю, смежную с гостиной, комнату и плотно закрываю дверь. Алла не одобряет моего «смелого» поступка и приоткрывает ее, оставляя тонкую щель. «Чтобы мама ничего такого не подумала», – без слов понимаю я.

– Я счастлив… – шепчу на ушко Аллочке и нежно целую ее. Наши отношения давно перешли в горизонтальную плоскость, но при Римме Сергеевне мы ведем себя невинно.

– Выше, Ванечка, тяни, ты же можешь! – кричит Римма Сергеевна. Ваня играет и поет песню Криса Айзека Wicked Game.

– No, I-i-i don’t want to fall in love…[1] – надрывается парень.

– Выше, сказала! – стучит указкой по лакированной поверхности пианино его строгая учительница. – Давай еще раз с этого места!

– No, I-i-i don’t want to fall in love.

– With you… With you…[2]

– Давай уйдем… – шепчу я, оторвавшись от губ Аллы. – Поедем ко мне.

Второй раз за день я наблюдаю за тем, как быстро меняются ее чувства. Затуманенные страстью глаза проясняются, она размыкает объятия и отходит к окну. На подоконнике стоят керамические горшки с фиалками и каланхоэ. Не к месту вспоминаю высказывание Риммы Сергеевны, что «сок каланхоэ заживляет ранки».

Алла теребит свой длинный локон и покусывает нижнюю губу. Она что-то хочет сказать мне. Может, подыскивает правильные слова для отказа? Сердце пропускает пару ударов в ожидании ее слов.

– Богдан, мама уже договорилась с регистратором в загсе. Бракосочетание назначено на тридцать первое декабря, – тихо шепчет Алла, виновато опуская глаза в пол.