– Володя, ты, ей-богу, как дитя малое! – засмеялись мужики. – У Хасбулатова собственный самолет «Ту-154», а ты его захотел на регулярном рейсе отправить?

– До особого распоряжения всем быть на месте, – напомнил замполит и вышел.

– Наш Руслан Имранович как царь путешествует, – посмотрев вслед замполиту, сказал Бериев. – У Николая II собственный поезд был, у Хасбулатова – самолет.

– О, про царя! – встрепенулся Воронов. – Расскажу вам почтенный случай, который в один миг изменил мое отношение к Николаю II.

Мужики замолкли, расселись кто куда. Воронов был отменный рассказчик, и истории с ним приключались – заслушаешься. Одна байка об отмене собственной свадьбы чего стоила!

– В прошлом году, – начал Воронов, – в мае, пришла разнарядка – отправить одного следователя на курсы повышения квалификации в Свердловский юридический институт. Коллеги как узнали об учебе, так тут же каждый нашел сто причин, лишь бы не ехать. У всех, как по команде, жены заболели, дети захворали, престарелым родителям некому помочь картошку высаживать. Я тоже решил отмазаться и говорю: «Меня на учебу отправлять смысла нет. Я только в прошлом году диплом получил и еще ничего забыть не успел». Самойлов выслушал всех и отправил на учебу меня. Говорит: «У тебя детей нет, картошку сажать не надо, так что ты – наш единственный кандидат». Делать нечего – я взял под козырек, сложил вещи в сумку и поехал на Урал. В институте я пару раз сходил на занятия, понял, что ничему они меня не научат, и стал целыми днями слоняться по городу. Если кто не был в Свердловске, то в двух словах опишу его: огромный красивый город, основной вид транспорта – трамваи. Итак, погожим весенним деньком занес меня черт на улицу Свердлова. Иду, смотрю – на обочине площадка выровнена, огромный деревянный крест стоит, хоругви висят, стенды с книгами и иконами выставлены, а напротив них, на пятиэтажном доме, по всему фронтону растяжка «Слава ленинской политике международных отношений!». Я в задумчивости вытащил сигарету из пачки и зашел на эту площадку. На ней – никого, только около креста сидят пять здоровенных бородатых мужиков в косоворотках и сапогах. На одном из них форма не то железнодорожника, не то казака, но с двуглавым орлом вместо кокарды. На специальной подставке стоит двухкассетный магнитофон, из которого доносится заунывная музыка. Я подошел к стенду, читаю: «На этом месте был Ипатьевский дом». Дальше я ничего прочитать не успел. Ко мне сзади подошел мужик в форме и говорит: «Не курите на месте гибели императора!» Я показал ему незажженную сигарету: «Я не курю!» Мужик этот оскалился и как забасит: «Не кощунствуйте на святом месте!» Краем глаза я вижу, что остальные бородачи смотрят в нашу сторону и кулаки потирают – приготовились меня уму-разуму учить. Я не стал спорить и ушел. Напомню вам – был май 1991 года. Советская власть еще не рухнула, а монархисты уже воспряли и хотели мне ни за что ни про что все косточки переломать. А я-то им, бородачам, ничего плохого не сделал и память императора не оскорблял. Теперь суть! Не успел я перейти на другую сторону дороги, как мое отношение к монархии кардинально изменилось. Если до встречи с монархистами я относился к Николаю II нейтрально, то тут я стал презирать его и всех его последователей в косоворотках. Прошло больше года, но я своего мнения не изменил и не изменю никогда и ни за что! Скажу больше: если завтра портрет Николая II установят в фойе и заставят при входе кланяться ему в пояс…

Закончить Воронов не успел. Дверь кабинета распахнулась, и вновь вошел замполит.

– О, коллеги, вы еще не разошлись! – сказал он. – Тем лучше – не надо будет по кабинетам ходить, каждому объявлять. Коллеги, к концу следующей недели надо будет сдать по десять рублей на издание книги «История Дома Романовых».

– Ворон, – завопили мужики, – накаркал, сволочь! Кто тебя заставлял про царя рассказывать? Про женщин, что ли, тем мало?

– Ничего не понимаю, – озадачился замполит. – При чем тут Воронов? Что случилось-то?

– Александр Евгеньевич, – как школьник на уроке, поднял руку Бериев. – Воронов говорит, что после Нового года в фойе УВД портрет Дзержинского снимут и на его место установят ростовой портрет Николая II. И еще он говорит, что при входе в здание надо будет портрету императора честь отдавать, как высшему военачальнику.

– Я такой новости не слышал, но если портрет царя установят, то не удивлюсь, – сказал замполит. – Нынче императорская атрибутика в большом уважении, того и гляди кокарды со звездочками на двуглавых орлов поменяют.

Из-за стола поднялся Ефремов, вышел на середину кабинета.

– Александр Евгеньевич, позвольте мне задать один вопрос.

Замполит почувствовал ловушку, но отказаться отвечать на вопрос он не мог – должность не позволяла.

– Сколько я себя помню, – продолжил Ефремов, – в школе, в вузе мне ежедневно внушали, что Николай II – это кровавый тиран. По его приказу 9 января 1905 года расстреляли мирную демонстрацию рабочих. У нас в городе есть улица «1905 года» и есть улица «9 января». Что же получается? После запрета КПСС Николай II перестал быть Николаем Кровавым, но улица «9 января» осталась. Это же двоемыслие какое-то. Невозможно одновременно одного и того же человека считать благодетелем общества и безжалостным убийцей ни в чем не повинных людей.

– Ну что же, отвечу по порядку, – замполит одним пальцем поправил очки, переложил ежедневник под другую руку. – Победители всегда переписывают историю. В августе 1991 года к власти пришли капиталисты, для которых Николай II – прогрессивный государственный деятель, коварно убитый уральскими чекистами. Вполне естественно, что капиталисты будут возвеличивать своих кумиров и всячески поносить политических оппонентов, их идеологию и символы. Теперь о названиях улиц. Нет никакого смысла менять таблички на домах. Пройдет двадцать лет, и все забудут, какие события происходили 9 января 1905 года.

– Я не забуду, – заверил Ефремов. – Через двадцать лет я еще в старческий маразм не впаду.

– Согласен. Ты не забудешь, я буду помнить, а наши дети и внуки уже будут смутно представлять, что означает эта дата. Не верите? Сейчас докажу. В первые годы советской власти День Парижской коммуны был государственным праздником, выходным днем. Когда отмечался День Парижской коммуны, кто-нибудь знает?

– Я знаю, – поднял руку Тягур. – У меня 18 марта день рождения.

– То-то! – подвел итог замполит. – Пришла новая власть, нечего возмущаться, что за наш счет книжки о царях будут издавать.

Примерно через час все разошлись. В кабинете остались только Воронов и Ефремов.

– Ворон, – сказал Ефремов, – мне надо с тобой поговорить по одному щекотливому делу. Приходи завтра в гости. Бутылочку разопьем, о жизни потолкуем.

– Лады! Часам к двенадцати приду.

Римма Витальевна Козодоева позвонила Ефремову 10 декабря, в четверг.

– Игорь Павлович, нам надо встретиться по очень важному делу.

Звонок от матери Сергея Козодоева был настолько неожиданным, что в первые секунды Игорь растерялся и не знал, что ответить: согласиться на встречу или отказаться.

«Какого черта ей от меня надо? – промелькнула быстрая, как пуля, мысль. – Наверное, хочет за кого-то из знакомых похлопотать – права восстановить или договориться, чтобы из медвытрезвителя на работу сообщение не посылали».

– Одну секунду, Римма Витальевна…

Ефремов, как в ускоренной киносъемке, прокрутил все события, связанные с Козодоевой, и принял решение. Единственно правильное решение в этой ситуации – не спешить.

– Алло, алло, Римма Витальевна! – словно спохватившись, продолжил он. – Прошу прощения, ежедневник не мог сразу найти… Так, что у меня на следующую неделю? О, вот «окно» есть! У меня будет возможность накоротке переговорить с вами на следующей неделе, в пятницу.

– Игорь Павлович, дело срочное… – стала упрашивать Козодоева.

Но Ефремов был непреклонен.

– Римма Витальевна! Поймите меня правильно. Я бы рад прямо сейчас все бросить и встретиться с вами, но дела! Конец года, начальство за глотку держит, проценты трясет. А где я их возьму, эти проклятые проценты? Я уже забыл, когда с работы раньше десяти вечера уходил…