Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Она тоже не хотела ребёнка. Не хотела, чтобы я родился, – мелькнуло в голове. – Отец настоял».

Он столько раз повторял, что не жалеет, что я наконец почувствовал, как же он жалеет, когда отец тяжёлой рукой гладил меня по голове и смотрел потухшими глазами. Нет, он любил меня, но любил по-своему. Очень жалел, а иногда ненавидел, так ненавидел, что желваки ходили по скулам. Он говорил, что я очень похож на маму. Особенно глазами, которые обычно ледяные прозрачно-синие вдруг загорались синими всполохами, если что-то сильно её волновало. Такие глаза были и у меня, и потому, когда я особенно шалил и баловался, отец не злился, а глаза его теплели. Он был добрым отцом, но очень слабым человеком. Любил ли я его? Не знаю. Когда был маленьким, должно быть любил, как все дети, считал своего папу самым лучшим на свете, прислушивался и подражал ему.

Помню, отец любил чеканку, и все стены в нашей квартире были увешаны портретами мамы. Я любил следить, как самозабвенно он постукивает молоточком по медной дощечке, и тянулся что-то сделать сам. Как сейчас вижу, отец отдаёт мне молоточек и показывает тонкие линии, по которым нужно пройтись, и я, сосредоточенно сопя, осторожно тюкаю молоточком, а он, улыбаясь, смотрит на меня, изредка пригубливая флягу, которую всегда носил на поясе, и гладя меня по голове. Потом какое-то неуклюжее движение, и глаз у мамы растекается, а отец в бешенстве выхватывает у меня из рук инструмент. Как безумный трясёт за плечи. Мне так страшно, что я сжимаюсь в комок, и он, видя это, тут же берет себя в руки. Толкует мне, что я обидел маму и чуть не выколол ей глаз. Я рыдаю, а он поднимает меня, прижимает к себе и целует. Я потихоньку успокаиваюсь, мир восстановлен, но отец больше не подпускает меня к почти готовой чеканке, а просто даёт пустой лист и позволяет самому что-нибудь сделать. Но я не делаю. Мне не нравится выбивать на пустом листе животных или людей. Мне нравятся только портреты мамы. Но я не умею портрет. Я не помню её совсем, а отец никогда о ней не рассказывал, только про глаза… Но мне хотелось большего, хотелось знать о ней всё и самое главное, где она и почему её нет с нами. На мои настойчивые вопросы отец просто отмахивался, а когда я сильно доставал его, говорил, что мама не хочет нас знать, и нас тоже не должно заботить, где она и что с ней. Но я не верил, что мама забыла нас. Наверное, случилась какая-то ужасная тайна, которая не позволила нам быть всем вместе. Уже позднее я понял, как самозабвенно отец любил её, до безумия, которое, в конце концов, и оборвало его жизнь.

Если признаться честно, никогда больше я не встречал такой любви. Я надеялся, что у нас с Фёкой… Но, похоже, у нас было так же, как и у всех. А у всех было по-разному. Даже в моём классе почти половина ребят жили только с матерью или с отцом, а другая половина с несколькими матерями или отцами. Да в принципе, нам, школьникам, было абсолютно всё равно, у кого какая семья и у кого какие родители, мы об этом и не думали. Нас заботил только личный успех и социальный статус.

Но мне было не всё равно. Сколько себя помню, я всегда мечтал, что однажды мама вернётся, и мы будем жить все вместе – мама, папа и я. Как я завидовал своему другу Гришке, у которого были и мама, и папа! Как у меня щемило в груди, когда за Гришкой приходили родители, и он, держа их за руки, шёл между ними, весело подпрыгивая. Ночью я смотрел на медное лицо мамы на стене напротив моей кровати, и мне казалось, что и она смотрит на меня. В лунные ночи тени оживляли её лицо, и мама мне улыбалась, а я счастливый засыпал, и во сне шёл между отцом и мамой, держа их за руки и весело подпрыгивая.

Но так было в начальной школе, потом прошло, вернее, спряталось куда-то глубоко в подсознание. В средних и особенно в старших классах, когда мы, ученики, стали изучать анатомию человека и безопасный секс, когда я почувствовал осознанное влечение к другому человеку, моя жажда семьи, семьи древне-стандартной, как её называли в учебниках, переросла в неприятие однополых отношений. Но это было недопустимо, и чтобы успешно переходить по образовательным ступеням, я тщательно скрывал свои чувства, но уже тогда, приглядываясь к девчонке, я думал о ней, как возможной жене и матери нашего будущего ребёнка.

Чем сильнее меня влекло к женщинам, тем лучше я понимал отца. Понимал и жалел. Я увидел, что он спивается от того, что не мог забыть и простить мать, и чем старше и самостоятельнее становился я, тем меньше интереса к жизни оставалось у него. Не знаю, что я тогда больше чувствовал к отцу жалость или злость. Слабый человек, который зациклился на своём чувстве и не реализовал себя, хотя было столько возможностей! Вот кем был для меня отец. Моя жалость боролась с пренебрежением и в тот самый день за два дня до несчастья …

Тогда я пришёл из школы в отличном расположении духа: был сдан последний экзамен на выпускную школьную ступень, впереди лето, и наш класс через неделю должен был на целый месяц уехать отдыхать на море.

В прихожей, как обычно бросил Полу – нашему роботу-помощнику – уличную одежду и обувь и пошёл к себе. Пол принялся раскладывать вещи в шкаф, сообщив, что обед будет готов через пятнадцать минут.

Моя комната находилась в конце длинного коридора, из которого, помимо моей, вели двери в кабинет отца, его спальню и гостиную. Проходя мимо гостиной, я услышал голоса: мужской и женский. У нас почти никогда не бывали гости, отец их терпеть не мог, а мне больше нравилось самому ходить в гости. Я удивился и толкнул дверь. Напротив отца в глубоком трансиде, откинувшись на его спинку, сидела женщина. Я плохо разглядел её лицо, она сидела спиной к окну и солнце, клонившееся к закату, освещало её силуэт тёплым светом. Меня поразили её волосы – огромная копна светлых пушистых волос, словно золотым ореолом окружала голову.

Когда я вошёл, они замолчали и посмотрели на меня.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, здравствуй, – глубоким грудным голосом откликнулась женщина.

Я оробел. Отец встал и шагнул ко мне, будто хотел защитить. Женщина засмеялась.

– Ты что боишься меня? – спросила она – Подойди, не бойся, ты уже взрослый мальчик!

Я подошёл. Холодные прозрачные синие глаза её с лёгкой усмешкой оценивающе смотрели на меня. Рассмотрев с ног до головы, она чему-то своему кивнула, будто подтверждая какую-то мысль и сказала:

– Ну, давай знакомится, я – твоя биологическая мать – Полина, – и протянула руку.

Я стоял и смотрел на неё во все глаза, как истукан, не шевелясь. Она недовольно поджала ярко накрашенные морковного цвета губы, взглянула на отца:

– Воспитанием мальчик не блещет. Почему ты вообще не отдал его? Мог бы сделать карьеру, а то так и остался на нижней ступени пятого уровня.

– Нам хватает, – мрачно ответил отец.

Она фыркнула и отвернулась. Отец подошёл и обнял меня за плечи:

– Иди в свою комнату, нам с Полиной надо поговорить, – и слегка подтолкнул меня к двери.

– Подожди! Подойди поближе! – мама поднялась.

Я взглянул на отца, тот кивнул, и я приблизился к ней.

Она что-то набрала на своём браслете и протянула руку:

– Приложи свой, синхронизируй.

Я поднёс свой браслет к её. Через несколько секунд она опустила руку.

– У тебя теперь есть мои координаты, если что понадобиться, соединись со мной. По пустякам не беспокой, – капризно скривив рот, добавила она. – Только в серьёзных случаях. Понял?

Я кивнул.

– Хорошо. Теперь ступай!

Я вышел. Как я добрался до своей комнаты, я не помнил. Помню, что рухнул на трансид и, закрыв глаза, слушал, как сердце бешено колотится в груди.

«Зачем она явилась? Может, хочет меня забрать к себе? А как же отец? Что ей надо? А может она хочет вернуться?» – мысли метались в голове. Я вспомнил помолодевшее лицо отца, его горевший взгляд и упрямо сжатые губы. – «Нет, не за этим она пришла».

Не помню, сколько времени я просидел так, смотря в потолок и прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся до моей комнаты. Звук хлопнувшей входной двери подбросил меня с места, я кинулся к отцу. Он был там же. Стоял у окна за трансидом, в котором совсем недавно сидела она. Сердце моё болезненно сжалось, таким поникшим и сгорбленным я никогда его не видел. И всё же я спросил:

4
{"b":"727190","o":1}