Ромка вообще отличался поразительной реакцией. Его мать в очередном приступе начинала метать в окружающих все, что попадало под руку.
Итак, он толкнул меня в бок и глазами показал на старушку. Та у столика складывала в авоську небогатые покупки. Затем старушка взяла авоську и, опираясь на палочку, поплелась на улицу.
А на столе остался кошелек!
Теперь судите сами. Даже если не замышлять ничего дурного, то во всяком случае, кошелек надо взять. На предмет возвращения к примеру. А то мало ли, цапнет его человек нехороший, и пиши пропало!
Мы огляделись, подкатились к столу и взяли кошелек. Черный, потертый, с замком из слегка заходящих друг за друга дужек с шариками на концах. Шарики щелкнули, и кошелек раскрылся перед нашими выжидательными взорами.
В кошельке лежала свернутая в четыре раза зеленая бумажка. Три рубля. И мелочь. Новыми деньгами!
Таких сумм у нас с Ромкой в общей сложности за всю жизнь не водилось. И я посмотрел на Ромку. А Ромка - на меня. И взгляд его, благо никаких существенных препятствий тому не оказалось, пронзил меня до дна желудка.
Мы как по команде посмотрели на входную дверь. Старушка не возвращалась. Ну и где ее теперь искать? И ощущение того, что это уже н а ш и деньги пришло легко и быстро.
Когда Ромка протягивал продавщице кафетерия бумажку, я, стоя рядом, так сопел, что запотело стекло витрины.
Мы облизали пальцы, съев по эклеру и выпив по стакану водянистого томатного сока. И тут же повторили заказ. Томатный сок от соли покрывался грязноватой пеной. Третья порция застряла в наших глотках, когда в магазин, кряхтя и причитая, вернулась забывчивая старушка.
Мы притаились за высоким столиком, посматривая на дверь. Если старушка поднимет крик, кто-нибудь да сообразит, в чем тут дело.
Наша несчастная жертва, старчески щурясь, оглядывала пол и столик, на котором совсем недавно укладывала в авоську покупки.
Ромка сгреб оставшееся богатство в кошелек и подтолкнул меня к выходу. Сам скользнул у старушки за спиной и осторожно положил кошелек на край стола...
Мы остановились только квартала за два от магазина. Недостатки в нашем воспитании не позволяли ужаснуться содеянному. И если нас мутило, то лишь от стремительного драпака и только что пережитого страха. И мой желудок взбунтовался. Ромка смотрел на меня с презрением. Минуту смотрел. Больше ему не позволил собственный желудок.
На улице совсем стемнело. Дождь не прекращался. Ужин нас дома не ждал. А Ромку, наверное, не ждал и ночлег.
Я предложил пойти к нам. Топить колонку. Топить настоящими дровами, топить долго, пока не зашумит что-то внутри у нее, давая знать, что вода нагревается. В ванной тогда становится тепло, и можно выключить свет и сидеть тихо, глядя, как пузырится в печке на сырых дровах пена, сероватая, как на томатном соке. И слушая ровный уверенный гул колонки, можно запросто представлять себя внутри ракеты...
Ромка обрадовался такому предложению. Но я тут же вспомнил, что в ванной дрова кончились. А спускаться за ними в подвал, где водятся здоровенные крысы, что-то не хотелось. Эти жуткие твари запросто расправлялись с кошками.
Мы отказались от согревшей было наши души затеи и уныло побрели к дому. Я с сожалением вспоминал о пирожных. Пусть и не пошедших нам впрок. Вряд ли и Ромка думал о другом.
А вечер испытаний и не думал заканчиваться. Около дома нам навстречу попалась сумка, полная яблок, больших и крепких. Яблоки чинно проплывали мимо нас, и на их крепких боках сонно щурились дождевые капли.
Мы дружно зашагали следом.
Сумку просто распирало от ноши, и хозяйка ни за что бы не обнаружила пропажу одного-единственного яблока. Стоило только протянуть руку.
Но эта незнакомая женщина то и дело посматривала по сторонам. Или вдруг делала широкий шаг через очередную лужу. В тот самый момент, когда дрожащая воровская рука уже собиралась вцепиться в крепкий красный бок.
Я не помню, что сказала нам женщина, решительно повернувшись. Но каждому она выдала по яблоку. Тяжеленному и холодному.
А когда мы вошли в подъезд и поднялись на мой второй этаж, внизу открылась входная дверь. Послышался стук когтей по ступеням и свирепое дыхание. Мы мгновенно взлетели на следующую лестничную площадку, уцепились за железные прутья лестницы, ведущей на чердак и вскарабкались до самого люка в потолке. А доберман уже прыгал внизу и злобно клацал огромными клыками. Мы его даже чуть-чуть подразнили, пока не поднялся Редькин и не увел пса.
Мы еще посидели на чердачной лестнице, дохрустывая яблоки. Затем Ромка запустил огрызком в дверь Редькиных и торжественно заявил, что станет космонавтом.
А все равно веселое было время! Все было впервые. И все мы хотели стать космонавтами...
ДЕД
Деду стукнуло девяносто два. Согласитесь, возраст почтенный. Если с умом им пользоваться, можно многого добиться.
Дед добивался.
Он шлялся по комнатам, гремя палкой, мешался у всех под ногами, вспоминал боевое прошлое и время от времени вдруг жалостливо вопрошал:
- А куда бабка-то моя ушла? Когда вернется?
Бабушка преследовала его по пятам и из-за плеча весело подмигивала: не обращайте, дескать, внимания, из ума, дескать, старый выжил. Хотя, собственно, веселого лично для нее ничего тут не наблюдалось. Чего уж тут веселого, если тебя напрочь не замечают?
Деду, конечно, говорили:
- Да вот же бабушка! Вот она!
Дед оглядывался и недоуменно мотал сивой своей, извиняюсь за выражение, башкой.
- Нет, это какая-то другая женщина. А вот куда моя бабка ушла?
Ну, потом всем надоела эта морока, и деду просто стали говорить:
- Скоро, скоро придет твоя бабушка.
Даже бабушка говорила:
- Скоро, скоро придет твоя бабушка.
Вот чего дед добился. Но все это ерунда. Как-то за обеденным столом, куда его допускали весьма нечасто из-за неряшливости, он сказал, внимательно пронаблюдав за всеми:
Эк вы неопрятно живете.
А потом обвел всех еще раз взором, уже снисходительным и как
бы между прочим сказал:
- И вам нет смысла жить лучше.
И добавил:
- Потому что жить лучше будете все равно не вы.
И удалился к себе, победно вбивая конец своей чертовой палки в лакированный паркет!
Вот какой дед. К тому же он в молодости вел очень здоровый образ жизни. Он прямо все уши мне прожужжал о том, как он занимался спортом, не пил, не курил и так далее. Ужасно он порой бывал утомителен.
Но с другой стороны. Возраст его вселял в меня изрядную толику надежды. У меня был корыстный, признаюсь, расчет - попользоваться дедовыми генами. То есть, дотянуть и самому до почтенного возраста, а потом уж в свое удовольствие морочить наследникам головы.
А дед-таки помер, царство ему небесное, чуток не дотянув до ста.
А потом мне сказали, что дед этот мне не родной. И вообще никакой.
Он и тут всех одурачил, женившись на бабушке, когда я уже существовал вовсю! И появление внука ему не стоило ровным счетом ничего!
Узнав об этом, я жутко расстроился. Причем расстроился не один раз, а два.
Первый раз - из-за генов, которых мне теперь не видать. А второй раз расстроился из-за "зачем сказали?".
Ну не знал бы я, что дед мне не родной... Но хотя бы психологически был настроен на долголетие, черт с ними, с генами! И только может быть внезапно и ненадолго был бы удивлен кратковременностью моего существования. Ведь тут никто толком еще не знает, что главное - гены или психология. А мне вот так взяли и ляпнули.
А раньше молчали. Гуманисты...
ОЖИДАНИЕ
Каждый вечер окна нашего дома с тревогой посматривают на запад. Сегодня, к их радости, небосклон чист. И они поспешно расхватывают закат. Хватило всем. Но ненадолго. И я тороплюсь.
- Нет, нет, голубчик, милый, я останусь ждать, - говорит она чуть встревоженно. - А ты иди, иди... Только скорей возвращайся. Хорошо?
Я сбегаю по лестнице, не дожидаясь вечно занятого собою лифта. И уже на улице не спеша иду вдоль окон. Они сейчас увлечены. Каждое вглядывается в свой фрагментик заката. Тот красуется перед ними ясными пастельными тонами.
