В одно прекрасное чаепитие одна из теть рассказала другим, что ее сын притащил домой котенка, такого малюсенького, что она не знает, кот это или кошка. Пробил мой час. Я обладала знанием, которого не было у растерянных взрослых, и жаждала им поделиться. Я вообще когда-то любила помогать всем подряд. И небрежно сообщила:
– Надо котенку под хвост заглянуть.
Женщины мгновенно умолкли, потрясенные столь скорым и элементарным решением терзающей их проблемы. А я принялась за эклер, не претендуя на благодарность.
Собственно, мною была повторена фраза девочки, но очень авторитетной. Она была школьницей. И отвечала подружке на вопрос об определении пола, пробегая мимо меня. Дальнейших разъяснений я не слышала. Животных видела только на улице издали. Поэтому не удивилась бы, имейся у них под хвостами таблички с надписью – «котик», «кошечка». Хотя природе разумнее было бы вместо табличек задействовать систему пятнышек: у женских особей – серых, у мужских – черных. Почему-то мне казалось, что именно эти цвета подойдут. В моем тогдашнем представлении мальчики отличались от девочек только тем, что их коротко стригли и запрещали носить юбки и платья. Поскольку нам волосы заботливо растили, в брюки и шорты одевали, легко было догадаться, что мальчишки – люди второго сорта. Их свобода была ограничена, вероятно, чтобы не навредила умственному развитию. Более того, повзрослев, женщина обретала права на восхитительные туфли на каблуках и невероятно пахнущую косметику из игрушечных сияющих баночек и тюбиков. Мужчинам же с возрастом дозволялось единственное излишество – галстук. Окончательно я перестала их уважать, когда однажды столкнулась с двумя девушками, на шеях которых небрежно болтались эти мужские аксессуары. Но не темные в унылую крапинку или скучную полоску, а зеленый с розочками и синий с желтыми бабочками. При этом одна была в майке, другая в футболке. Разницу между полами я, таким образом, усвоила, и еще несколько лет она меня совершенно не занимала.
Чай был допит, пирожное съедено, и добрая тетя отвела меня в мамин кабинет. Я напряженно размышляла, как в следующий раз уйти с одной из восхитительных спиртовок – молча и незаметно или все-таки попросить. Мне так хотелось зажечь ее, когда мама побежит в магазин и оставит меня дома одну. Я представляла себе трепещущий живой огонек и не сразу сообразила, что творится предательство. Лаборантка, с которой я только что бескорыстно поделилась необходимой ей информацией, рассказывала главному инженеру о моем совете заглянуть котенку под хвост. Но как! Она криво ухмылялась, и ее взгляд был одновременно взглядом нашего соседа дяди Вени, когда он собирался пороть своего сына Костика, и этого самого Костика, видящего, что отец расстегивает ремень.
Моя мама выслушала ее и явственно проглотила смешок. А оставшись со мной наедине, сказала: «Впредь выбирай приличные темы для бесед с моими подчиненными». И кивнула в угол для рисования, дескать, забивайся туда и продолжай мне не мешать. Вот тут меня и накрыло. Я опозорила ее. Но чем? Одной короткой фразой, повторенной за большой девочкой? Если бы мама ругала или наказывала, смолчать не получилось бы. Я бы защищалась и нудно выясняла за что. И добилась бы подробной лекции про кошачью, а заодно и человечью анатомию и физиологию. Но надо мной пренебрежительно смеялись, и это исключало вопросы. Зачем измерять глубину собственного падения, если хихиканье доносчицы уже определило ее как максимальную? В общем, про хвост рассуждать можно было, только побулькивая горлом и воровато зыркая по сторонам.
Не исключено, что этим выводом я и удовлетворилась бы, а ощущение свинцово тяжелых пунцовых щек и ушей забыла. Но мама принялась описывать сцену в лаборатории всем своим приятельницам и знакомым. И они хохотали, ржали, смеялись, обязательно прикрывая рот пальцами. Этот жест был сродни блудливо-лукавому взгляду лаборантки. Слов таких я еще не знала, но суть уловила чутко. Раз десять мои уши и щеки наливались кипятком отчаяния, глаза слезами, нос слизью. И вдруг одиннадцатая подруга без улыбки спросила: «Ну и что? Ребенок познает мир. Когда смеяться-то?» Возможно, она была тупой или вконец испорченной, как я, раз не сообразила, в чем ужас и непристойность моего поступка. Я смутно догадалась, что меня наконец поддержали. Но было уже поздно – жар, слезы и сопли, казалось, заполнили всю голову и даже шею. Мама, однако, сразу прекратила развлекать мной каждую встречную-поперечную.
Стыд, когда не знаешь, как тебя угораздило и за что просить прощения, а исправить ничего нельзя, я потом и назвала эталонным. Разумеется, стыдно в жизни бывало, и часто, но физическое ощущение медленной варки в адовом котле не повторялось. И вот возвращение в преисподнюю свершилось на иноземной улице, в шаге от гостиницы, в пятистах шагах от офиса и внутри моей души. Что плохого я сделала? Переспала с мужчиной? Это хорошо. С бывшим мужем? Еще лучше. Он ушел не попрощавшись? Так я сама записку написала, что не готова продолжать, и убежала, боясь объяснений лицом к лицу.
«Не торопись, – велела я себе. – Ты сейчас выдаешь реакцию одиннадцатой подруги: „Ну и что?“ А над чем в этой истории хихикала бы лаборантка?» Получалось, над моей самонадеянностью. Бывший собрал чемодан для завтрашнего раннего отъезда с вечера. И отправился выпить пива. Неожиданно увидел меня. И решил соблазнить и бросить из мести. В чем и преуспел. Стыдно мне должно было быть и было за то, что я позволила запихнуть себя в номер и уговорить, поверила в его интимный шепот и наутро не усомнилась в броске за кофе и выпечкой. А он с первой же минуты лгал, предвкушая мое разочарование. И смеялся, воображая, как я жду его в койке, пока он удаляется в такси.
Наткнувшись на вероятную причину смеха, я испытала резкое облегчение. Все-таки главным качеством лаборантки была дурость. Если бывший сознательно все это проделал, то он был законченным мерзавцем, а я нежной лилией полевой. И стыдиться своей трепетной доверчивой чистоты у меня причин не было. Тем не менее я пребывала, как говаривали во времена моего детства, в растрепанных чувствах. Только добравшись до офиса, отвела душеньку и растолковала местному народу, насколько низок уровень его профессионализма. По лицу начальника было видно, что, как только я выйду за дверь, он рванет к компу и отпишется главе фирмы о придирчивой истеричке, которая тут всех гнобила целых два дня, а на третий совсем распоясалась. Конечно же, не забудет похвалить сотрудника, тактично инспектировавшего их раньше, в надежде видеть его снова и снова. Простота злосчастная. Меня шлют только туда, где и отчеты, и результаты проверок нормальные, а прибыль растет медленно или не растет вовсе. И шефу на стол я выложу диктофон с записями всех моих бесед с каждым из здешних уникумов по отдельности и со всеми вместе. У него будет возможность сравнить идеальный стиль электронного письма руководителя филиала с его же тупым блеянием в ответ на мои претензии. Что поделаешь, я дочь своей мамы, беспощадной к человеческим слабостям, как минимум, восемь рабочих часов в сутки.
В самолете я не думала о бывшем. Меня занимала прародительница Ева. Богу не везло с женщинами. Насколько я поняла, Лилит была вылеплена из глины, как и Адам. Девушка в раю не задержалась и самостоятельно отправилась на поиски приключений. Разумеется, кончила она сексом с демонами и рождением детей. Ох уж эти наши предки сочинители, не знавшие ничего о контрацепции. Могли бы выдумать для предприимчивой бунтарки грехи поколоритнее. Адаму, судя по всему, даже память стирать не пришлось. Ну, была когда-то, ну, ушла куда-то. С глаз долой, из сердца и мозга вон. В райских кущах он был занят тем, что либо изучал сравнительную анатомию на примере гениталий животных, либо подглядывал за их совокуплениями. А иначе как этот чистый мальчик догадался, что у всех звериных самцов есть именно подружки, а не друзья? Попросил бы себе товарища, единомышленника, купались бы вместе, загорали, играли в футбол и не догадывались, что бегают голыми. Нет, он насмотрелся, ему нужно было человеческое существо другого пола.
