– Да хватит тебе, я напрасно ляпнул, – пошел на попятную бывший.
Но я удирающих с поля боя преследую, чтобы потом, когда оклемаются, не возиться снова. Поэтому мстительно договорила:
– Отчим мамиными руководящими указаниями не пренебрегал. Сказала, что в его специфическом деле профессионалы будут нужны любому владельцу и не надо лезть в приватизацию мелочовки, – услышал. Мелочовку потом всю заставили вернуть по суду, и ее приватизировали дети членов совета директоров. Велела согласиться на должность, которая и зубров, отработавших пару десятков лет, пугала ответственностью, – согласился. Обещала, что он потянет, – потянул. Тут нас ограбили. И этот сильный руководитель оказался слабым человеком. Какие-то ничтожества влезли в квартиру и забрали то, чем он, как выяснилось, дорожил и гордился. Это были дубленки, норковые шапки и пара бутылок французских коньяков. Представляешь? Я помню маму. Вошла в гостиную, посмотрела в угол с телевизором и видеомагнитофоном. Исчезли. Перевела взгляд на раскуроченный сейф в секретере, где лежали деньги. Пусто. Удовлетворенно пробормотала: «Фарфор на месте». С бесстрастным лицом отправилась в спальню – ее шкаф настежь, в нем ни двух шуб, ни сапог, ни туфель, ни платьев. Мерным шагом двинулась в мою комнату – кроссовки, куртки, джинсы испарились. Наконец добралась до кухни. Микроволновки, миксера еще чего-то нет. Она недрогнувшей рукой открыла шкафчик со стираными полотенцами и еще с какой-то ветошью. Обнаружила, что там порядок, и засмеялась. Я думала, бедная хозяйка оскверненного дома сошла с ума. Но мама пошарила за тряпками, вытащила шкатулку со своими драгоценностями и торжествующе сказала: «Не нашли, гады».
– Может, пойдем на воздух? – спросил бывший, подзывая официанта. Он явно заскучал от перечисления украденного у нас двадцать лет назад добра.
– Да, пора, – согласилась я.
Некогда родной мужчина недвусмысленно сжал мои колени своими и услышал от меня краткое и емкое:
– Не мечтай.
– Мечтать не вредно…
О, вспомнил пошлость нашей юности, которая уже тогда безвозвратно устарела. Но я еще не закончила:
– В общем, отчим вел себя безобразно. То утверждал, что квартиру обчистили мои друзья-приятели, которых я сама же и впустила, то обвинял маму в том, что она захлопнула обе двери и ни одну не заперла. Но хуже всего, что он начал прикладываться к бутылке. По мере того как милиция преуспевала в нераскрытии кражи, надирался все чаще и чаще. Мама, наученная горьким опытом с моим отцом, выставила его. Так что она не загубила двух мужей, наоборот, пыталась их спасти. Но не ценой же собственной жизни! Пойми, женщина, которой все только мешали, не сдалась. Чутье у нее на время, в котором она живет. Знаешь, что про девяностые говорит? «Провалились в мартовскую полынью, кто-то захлебнулся, кого-то утянуло под лед. Те, легковесные, кому удалось выбраться, в большинстве своем истерично метались и были не в состоянии определить направление. А я сразу побежала к берегу по трескавшемуся под ногами льду. В этой ситуации трещин не видишь, но слышишь какой-то угрожающий грохот и противный скрип. Жутко было, конечно, хотелось лечь и ползти. Но я неслась изо всех сил, потому что на руках у меня была маленькая дочь». Думаешь, после этого я позволю тебе говорить про маму гадости?
– Да, «Хижина дяди Тома» в детстве произвела на нее неизгладимое впечатление, – произнес бывший.
– Дурак! – не выдержала я. – Она чуть не утонула в такой полынье. Гуляли три подружки в запрещенном родителями месте. Одна неудачно поставила ногу на затянутую тонкой коркой и запорошенную снегом воду. Классика. Провалилась, конечно. В тяжелой советской мутоновой шубе. Девчонки перепугались и убежали. Даже взрослым не сказали, чтобы те не наказали за прогулку. Мама сама выбиралась в полном одиночестве.
– Извини.
– Извиню, конечно. Ты тоже за «дурака» не сердись. И будь добр, ответь мне на последний вопрос. Почему тебя так бесили мои контакты с людьми? Ты же со мной не общался. Казалось, наоборот, должен радоваться, что я занята трепом и не пристаю к тебе.
Мы вышли из бара, пересекли улицу наискосок и остановились у дверей гостиницы. Почему-то рядом с бывшим она не казалась мне убогой, скорее уютной. Даже легкая обшарпанность ей шла. О чем я ему без связи с вопросом и сообщила.
– После четвертого бокала ты бы в нее влюбилась, – посулил он. – Давай я коротко и быстро отвечу, потому что смысла в нашей экскурсии в прошлое все меньше и меньше. Лично я уже сообразил, что мы были воспитаны не просто по-разному, а как-то непримиримо по-разному. То ли из-за семей, то ли из-за того, что я появился на свет в восьмидесятом, а ты в восемьдесят четвертом. И твоя мать родила тебя в свои двадцать три, а моя меня в тридцать. Вроде между мной и тобой четыре года, но зато каких.
– Не отвлекайся на анализ, – нетерпеливо попросила я. – У меня те же ощущения от разговора. Но хочется выяснить, напрасны были мои страдания или нет.
– В смысле?
– Ну, если ты обижал меня, потому что действительно возненавидел, значит, муки стоит считать муками. А если такая реакция обоснована чем-то в твоем прошлом, то это – не ненависть. Знаешь, это, наоборот, проявление любви. Ты хотел сохранить наши отношения и переделывал меня для дальнейшей жизни рядом. Следовательно, я могу перевести себя из мучениц в кого-нибудь другого. В кого именно, еще не придумала.
Я напомнила о любви, по которой мы поженились, автоматически. С таким же чувством могла сказать: «Ты тогда был худым парнем». Или: «Мне раньше нравилась красная губная помада». Разве можно было предположить, что он сочтет это намеком? Как и разрешение удобно пристроить свои ноги под столом, кстати. Да объясни едва знакомый мужчина, дескать, прости, никаких сексуальных поползновений, но угол тесный, мне некуда отодвигать стул, положение, когда твои колени сдвинуты, а мои раздвинуты, единственное, в котором мы помещаемся за этим столиком, я бы просто небрежно кивнула. Потому что это была чистая правда. Ведь никто и ничто не мешало мне в любую секунду сказать: «Нет, так неудобно. Давай пересядем при первой же возможности или выйдем и договорим на улице».
Терпеть не могу женщин, которые уверены, что мужчины живут ради того, чтобы их соблазнить. Словно не знают, как надо вложиться в прическу, макияж, одежду, обувь, украшения, манеры, чтобы кто-нибудь из противоположного пола хоть внимание на тебя обратил. Будто представления не имеют о статистике, по которой у нынешних работающих в офисах молодых мужчин с высшим образованием снижена потенция. А еще и они, и их менее ученые ровесники все реже занимаются сексом. Зато лихо управляются со своими гениталиями без партнеров и не скрывают этого. Потому что секс с человеком накладен материально и труден психологически. Потому что теперь выбирают не только они, но и женщины, которым есть с чем сравнивать. Это раньше за какого девственницу выдали, такой и нормальный, как все. А потом замужним обсуждать интимные детали было верхом неприличия. Заикнулась, и нет репутации порядочной дамы или бабы. Только и оставалось: «Не говори, кума, у самой муж пьяница». А сейчас: «У самой муж козел и импотент» – за милую душу.
В общем, я невинно, то есть бездумно, произнесла слово «любовь». И торопливость ответа моего бывшего восприняла как законное желание попрощаться и разойтись наконец по номерам. Не получился у нас разговор, лучше бы про американские сериалы болтали. Он же почти раздраженно скороговоркой объяснялся:
– Отец военный, родители мотались по стране. Это брат явил себя миру в Москве. А я на Урале. Когда переехали, мама заявила: «Все, начинаем новую жизнь. Младшего офицерским ремнем вразумлять запрещаю».
– А тебя били? – вклинилась в его торопливую речь я.
– В военном городке это было естественным. Не перебивай, ладно? Тебе безучастно слушать невыносимо, но ты терпи. Мне в год переезда исполнилось семь, и я пошел в школу. Там у меня сразу не заладилось. Я не умел дружить. То с няньками сидел, то менял детские сады. Даже к мальчишкам в песочнице толком не успевал привыкнуть: их отцы так же получали назначения. И потом, несмотря на успокоившийся ремень, я долго не верил, что мы больше никогда никуда не уедем. Как же так, катались на поездах, катались и вдруг осели? Пока сообразил, проворонил все – ребята определились, кто с кем играет на переменах и ходит домой. Первые два друга у меня появились только в Бауманке. И мне до сих пор их хватает. А у тебя к универу в друзьях был двор, группа детского сада и школьный класс. Остальные группы и классы числились в приятелях и знакомых. Это ваша московская особенность, нигде больше такой долгой памяти на людей из начала жизни нет. И способности мгновенно возобновлять отношения, прерванные в третьем классе, тоже. Проникнись, каково мне было каждый день слышать, как ты тратишь жизнь на болтовню. Да мой отец, когда мама не по делу с какой-нибудь знакомой больше минуты трепалась, просто нажимал на рычаг телефона и прерывал словоблудие. А ты безостановочно сплетничала со всеми обо всех. Да еще и мне голову забивала тем, что случилось у людей, которых я никогда не видел и не увижу. И раз уж вспоминаем, мы с тобой были единственной семьей, в которой не муж разбрасывал по всей квартире носки, а жена колготки. И я, я, я мыл за тобой посуду и пол раз в неделю. У тебя не было времени, ты поддерживала связи со всякой шушерой, как на поверку оказалось.
