Флавьен сидел и смотрел в глаза своему отражению в зеркале, не мигая.

— Как ты? – спросила я, чтобы как-то начать разговор, и села рядом.

— Я красивый и тупой, — не отрываясь от созерцания собственного отражения, ответил он. – Знаешь, я два раза в жизни влюблялся. Впервые, когда мне было семнадцать. Я был еще совсем глупый и неопытный. Хотя уже тогда выступал по разным низкопробным клубам и сомнительным барам. Та девушка желала видеть меня минимум Полом Маккартни. Она очень любила его. Даже больше, чем меня. И вот однажды, назвав меня неудачником и никчемным музыкантом, она ушла. Больше мы никогда не виделись. Хотя подозреваю, потом она жалела, что бросила меня. Но это первая любовь. Такие отношения никогда не длятся долго. Второй раз я полюбил уже будучи старше. Это были прекрасные взаимоотношения. Мы мечтали о семье, о жизни в тихом уютном местечке вдали от большого города, где никто не будет нам мешать. Там я мог бы писать свои песни, а она занималась бы домом и детьми, которых было бы непременно трое. Все прекратилось в один миг, как только я стал знаменитым. По злой иронии моя вторая любовь не смогла пережить проверку славой. Множество поклонниц и всенародного признания изгнали из моей жизни всю ее личную составляющую. Тогда я поклялся, если снова полюблю, ни одна живая душа, кроме самых близких мне людей, никогда не узнает об этом.

Он замолчал и перевел взгляд с зеркала на меня.

— Не против, если я закурю? — Он достал сигареты и пепельницу из-под стола, за которым сидел, и прикурил. – Мануэль рассказывал тебе, почему мы тогда пришли к вам в отель?

Я промолчала, желая услышать его версию событий. Флавьен продолжал:

— Незадолго до того, мне нагадали, что моя настоящая любовь будет издалека. Я никогда не верил в гадания и прочую чушь. Тогда я лишь посмеялся. Но потом я познакомился с Иленой. Помнишь тогда, у театра, когда ты подошла ко мне? Мы поговорили, сфотографировались. Но я никогда не забуду это ощущение, когда мы стали расставаться. Мне казалось, что я теряю нечто очень родное и близкое. Я смотрел тогда вам вслед и не хотел, чтобы вы уходили. Либерте сказал мне, что я последний тупой шизофреник. Но я и сам был поражен. Встречая множество людей каждый день уже который год подряд, я никогда не испытывал ничего подобного. Я уговорил его найти вас, благо знал, где вы остановились. Это оказалось даже легче, чем я думал. И вот тогда, сидя рядом с Иленой в одной комнате, я начал сходить с ума. Мое сумасшествие продолжается до сих пор. Каждый день, чем дольше я провожу время с ней, тем больше я уже не принадлежу себе. Это чувство сильнее меня. Но еще сильнее страх потерять ее. Я готов пойти за ней хоть на край света, лишь бы только она выслушала меня и простила. Я не изменял ей. Я даже не мог помыслить такого. Все это было так глупо.

Видя боль в его глазах, слыша дрожь в голосе, я поверила этому человеку, как самой себе. Обняв его, я провела рукой по его растрепанным волосам. Он посмотрел на меня взглядом полным мольбы. На его глазах блестели слезы.

— Что мне делать, Талья? Я не могу ее потерять…

— Она простит тебя. Просто дай ей время. Ей очень больно, не меньше, чем тебе. Она обязательно всё поймет. – Я отошла от него. – А теперь, будь благоразумным. Не губи себя и всех нас. Выйди сегодня на сцену. Ты должен петь. У тебя еще есть время переодеться.

Он кивнул.

— Да, ты права. Я должен петь. А потом я что-нибудь придумаю. Я сделаю все, чтобы доказать ей свою любовь. Она простит меня, обязательно простит.

С этими словами он встал и, на ходу снимая куртку, вылетел из гримерки. Я не смогла сдержать вздох облегчения. Из коридора доносились крики Дейва, гримеров и костюмеров, с неслыханной быстротой готовящих Морана к выходу на сцену. Вспомнив, что и сама должна скоро выступать, я заторопилась переодеть костюм и поправить грим.

В коридоре меня перехватил Мануэль:

— Что ты ему сказала?

— Что все будет хорошо, — улыбнулась я и пожала плечами.

К удивлению многих, Флавьен действительно вышел на сцену. Хотя Кристиану запретили уходить из-за кулис на случай, если у Морана опять снесет крышу, все шло как обычно. Как и полагается Сальери, он расхаживал по сцене с надменным равнодушным видом. Когда говорил, его красивый голос звучал ровно и твердо. Лицо же оставалось невозмутимым. Ни один мускул ни разу не дрогнул. Ничто не могло подтвердить дисгармонию, в которой находились сейчас его разум и чувства, его внешняя и внутренняя составляющие. В его репертуаре было четыре песни, одна из которых – о душевных мучениях человека, близкого к победе, но потерявшего самого себя – и выдала все его чувства.

Настолько проникновенно он не пел еще никогда. Все муки ада, испытанные им за прошедшую ночь, отразились на его лице. Голос звучал с какой-то особой интонацией, заставившей замереть весь зал и людей за кулисами. Вокруг кружились девушки из массовки, приставая к нему. Он отталкивал их с небывалой ненавистью и жестокостью. Среди них была и я. Мне не в первый раз довелось выступать с Мораном, но такого искреннего отчаянья, ненависти к окружающим и откровенного желания убежать, которое читалось в его глазах, я не видела больше никогда. Носясь по сцене в попытке укрыться от тянущихся к нему рук, он сбежал в зрительный зал, и вся толпа актеров и танцоров устремилась за ним. По замыслу режиссера Флавьен обычно пробегал по залу и в конце, когда свет гас, все мы уходили через служебный выход, скрытый за музыкантами. Но сейчас я отчетливо видела и понимала, что он идет не туда. Проследив глазами за его движением и немного вперёд, я всё поняла и чуть не замерла от удивления, но вовремя опомнилась. И чтобы не отходить от сценария, последовала за ним. Остальные танцоры, немного сбитые с толку поведением Морана, тоже свернули в другой проход между рядами. На секунду представилось лицо Дейва за кулисами, который уже, наверняка, рвал и метал, что не заменил Флавьена Кристианом, но было слишком поздно. Вся наша дружная процессия догнала Флавьена, который в изнеможении от переполнявших его чувств, сел на ступеньку у одного из рядов зрительного зала. Все вокруг смотрели на него, пока он допевал последний припев с выражением боли и страха потери. А я смотрела на сидящую в крайнем самом ближнем к нам кресле девушку. По ее щеке скатилась слеза, которую она поспешно смахнула. Зазвучали последние аккорды музыки, и Флавьен поднял на нее свои несчастные глаза, в которых тоже блестели слезы. Но этого никто не заметил. Свет погас. А когда снова зажегся, в зале уже не было ни одного актера, а с краю ряда освободилось одно место.

Воспользовавшись темнотой, девушка вышла со злополучного мюзикла, который смотрела уже далеко ни в первый раз. Она быстро оделась и покинула здание театра. Только на улице ей стало легче. Она, наконец, успокоилась и вытерла последнюю слезу. Это была Илена Бейли — объект страсти последнего месяца и мучений сегодняшнего дня Флавьена Морана.

Тронутая до глубины души всеми произошедшими событиями, уставшая физически и морально, я вернулась домой. Илена сидела у меня под дверью, которую захлопнула уходя, а ключей от нее не имела.

— Давно ждешь? – спросила я, открывая, и зашла, на ходу стягивая куртку.

— Нет, я гуляла и думала, — ответила она.

Я сняла сапоги и без сил рухнула на кровать. Хотелось есть, но было нечего. Я молча позавидовала Илене, которая наверняка поужинала в каком-нибудь хорошем ресторане. Но я устала настолько, что даже идти куда-то, чтобы поесть, казалось бессмысленным издевательством над собой.

— Не ожидала увидеть тебя сегодня на спектакле, — лениво протянула я, наблюдая за подругой, которая достала свой недопитый с вечера коньяк и теперь искала стакан. – Как тебя пустили?

— У меня уже появились знакомые в охране, так что это оказалось несложно, — ответила Илена и, наполнив стакан, села рядом. – Я очень хотела его увидеть. Ты говорила с ним? В каком он состоянии?

Я без труда поняла, кого она имеет в виду, и вздохнула.