Наши личности являются частью окружающего нас мира, и их тайна так же безгранична.

Карл Густав Юнг

Зеркала всегда бьются к несчастью. Так считала моя бабушка Клэр.

Я возражал ей:

– Не придумывай, ба. Это всего лишь суеверие.

Но она оказалась чертовски права. Я сам убедился в этом, когда мое зеркало разлетелось на тринадцать рваных осколков. С того момента изменилось все. И как бы ни было сильно мое желание собрать фрагменты, первозданную целостность вернуть, увы, невозможно. Сколько зеркало ни склеивай, оно останется разбитым. Навсегда.

Реальность пошатнулась.

Первое воспоминание, которое я помню… Мне было тринадцать или около того. Я забился в темный чулан, наполненный страхами и липкой паутиной, и рыдал, как девчонка, пряча лицо в ладонях. Я будто не хотел, чтобы незримые обитатели пыльных полок видели мои страдания.

– Сынок, милый, ты где? У тебя все в порядке? – за дверью послышался встревоженный голос мамы, которая вернулась с работы пораньше.

Я затаился. Заткнув рот кровоточащей рукой, я почувствовал вкус железа на губах, точно язык прилип к ржавой металлической перекладине на морозе. Крик жаждал прорваться наружу. Я мог управлять телом, но не разумом.

– Я Майкл. И я алкоголик.

– Здравствуй, Майкл, – разношерстная компания поприветствовала меня нескладным хором.

Напротив на скрипучем стуле сидела красотка с раскосыми глазами. Она отличалась от остальных. Отутюженные волосы черным лоснящимся водопадом ниспадали на грудь, ограненную глубоким вырезом делового костюма. Ее взгляд обжигающе манил и пугал одновременно.

Я стыдливо опустил глаза, будто нашкодивший щенок, уставившись на руки, сложенные на коленях. Под обкусанными ногтями виднелись черные прожилки земли. Большой палец правой руки был перевязан посеревшим бинтом. Я никак не мог вспомнить, где я умудрился порезаться. Предплечье обвивала гидра с шипящими змееподобными головами.

– Майкл, ты хочешь чем-то поделиться?

Услышав свое имя, я вздрогнул. На секунду показалось, что оно не мне принадлежит вовсе.

Престарелый вояка, сидевший рядом, дотронулся до моего плеча, словно услышал сомнения:

– К тебе обращаются.

Я очнулся, торопливо заговорив, чтобы скрыть свое отсутствие.

– Я алкоголик. Я пью, когда чувствую себя плохо. А хорошо мне, в принципе, не бывает. Поэтому я всегда немного навеселе. Абсурдно звучит «навеселе», не правда ли? Честно я впервые на таком собрании и не знаю о чем нужно говорить…

– О том, что у тебя на душе, – подсказала Сара – та самая девушка напротив. Ее имя я узнал позже тем же вечером.

Даже не поднимая глаз, я понял, что говорит именно она. Ей очень шел этот мелодичный звенящий голос с едва различимым акцентом.

– На душе… Простите, но я не верю в существование души. Если она и была у меня когда-то, наверняка я продал ее дьяволу. Я совершенно ничего не чувствую, кроме ноющей боли. Иногда мне удается отгородиться от нее стеной алкоголя, и в эти редкие моменты хочется жить. Но очнувшись наутро, о тех счастливых минутах я не помню. Я отдаю себе отчет, что это путь никуда. Именно поэтому я здесь.

– Держись, Майкл.

– Мы тебя понимаем.

– Молодец, что пришел.

– Вместе мы справимся.

Фразы поддержки сыпались со всех сторон, только девушка напротив не проронила ни слова. Я все же осмелился взглянуть на нее, но стул, где она прежде сидела, к моему удивлению, оказался пуст.

В этот момент я почувствовал, как невесомые ладони легли на плечи.

– Я помогу тебе, – шепнула мне на ухо Сара.

И я ей поверил. Она стала моим спонсором, напарником, которому можно позвонить на рассвете, когда не сомкнуть глаз, с кем можно разделить неутолимую, почти смертоносную жажду. После наших разговоров действительно становилось легче. Я вливал в себя литр чистой воды, и она заполняла желудок, давая чувство насыщения. По крайней мере, физическое. Затем я открывал люк в потолке моего трейлера, ложился навзничь на кровать и смотрел, как там наверху в сизом небе Аризоны медленно плывут облака. Когда птицы завершали утренний концерт, я засыпал. Или мне так казалось.

Сара своим присутствием быстро вытеснила выпивку из моей жизни. Она стала мне не только другом, поддерживающим в трудные времена, она была для меня всем: пылкой любовницей, когда нужно – строгой мамой, совестью, в конце концов. Я не заметил, как одна зависимость сменилась другой. И я снова тонул, непроизвольно утягивая Сару вслед за собой. Я давил на нее тотальным контролем, заставляя отчитываться за каждый шаг, сделанный без присмотра. Я желал, чтобы она принадлежала мне одному. Принадлежала вся без остатка.

Сара в итоге не выдержала и сломалась. Тем злополучным вечером я застал ее в кабаке, безбожно надирающуюся за барной стойкой. Одним махом она перечеркнула все, что мы прошли вместе. Я слышал, как она кричала мне вслед:

– Это все ты! Ты! Ты виноват!

И я уехал. Вот так просто сел в трейлер и уехал. Да, я сбежал. Эгоистично. Мне хотелось быть подальше от эпицентра любых зависимостей. До меня, наконец, дошло, что я упивался Сарой, как наркотиком. И я все еще продолжал разрушать себя. Я знал, если останусь, у меня не будет вариантов – я не справлюсь. Я не винил себя за ее срыв, она сама сделала выбор. При этом я только-только учился брать ответственность за свою жизнь, и сил нести на руках кого-то еще у меня попросту не было.

Я никогда не жил в радужных замках. Мать и бабушка умерли в один год друг за другом. Отчим тогда сказал выметаться из дома на все четыре стороны. Раньше он терпел меня из-за матери, и больше у него не оставалось причин кормить шестнадцатилетнего бездельника. Я ненавидел его всем сердцем. Ведь мое зеркало разбилось благодаря этому омерзительному ничтожеству. И поэтому я был рад перспективе: никогда больше не видеть в отражении его похотливые смеющиеся глаза. Так я оказался на улице.

В конце лета 1999 года после затянувшегося путешествия я вернулся в Финикс. Этот город стал мне родным: за скитальческую жизнь именно там я задержался дольше всего.

Я прямиком направился домой к Саре. Мы не разговаривали с моего отъезда. Прошло почти три месяца. Я дико соскучился и многое переосмыслил с тех пор. Я держался уже самостоятельно, без поддержки, и был близок к следующему победному рубежу – блестящей фишке за полугодие трезвой жизни. Теперь я чувствовал, что сам был готов помочь Саре. Мое могущество казалось безграничным.

На стук в дверь никто не ответил. Я забарабанил сильнее.

Смена ее вот уже как пару часов закончилась, обычно в это время она должна быть дома. Неужели?!

Уловив догадку, я помчался в тот самый кабак, где мы виделись в последний раз. Завсегдатаи на мой вопрос ответили, что давно ее не встречали. Хороший знак. Я собрал по карманам измусоленные банкноты и соседнем магазине мобильной связи пополнил счет сотового. Но это не дало результатов, ее телефон был выключен.

На следующий день я повторил сценарий поиска: звонок, квартира, бар. На работу к ней соваться было бессмысленно – выходной день. Зато именно по субботам проходили встречи зависимых. Но и там она не появлялась с тех пор, как я покинул город. Это и немудрено. После бара по собраниям не ходят, логичней продолжить загул в ночных клубах. До рассвета. Глазами хлоп, и уже новый закат. И так по кругу. Я все это проходил. Но сейчас терялся в догадках, куда запропастилась Сара. Может быть, она решилась на клинику?

Ловкость рук и никакого мошенничества. Можно подумать, что речь идет о фокусах, и в какой-то мере это так. Между карманниками и иллюзионистами много общего: мы заставляем исчезать предметы на глазах у почтенной публики, при этом наши трюки не имеют ничего общего с магией – это мастерство, отточенное опытом.