Она едва ощущала боль в левой руке на предплечье из-за мороза и дождя. Она почти не чувствовала той слабой боли, которая возрастая раньше приводила ее в радость и заставляла мчаться вперед, не замечая дороги. Посмотрев на Родольфуса, который более не произносил не слова она поняла, что ей не показалось и что боль в метке — это не эфемерная иллюзия, которую она придумала сама себе, дабы духовно выжить.

На полупрозрачной коже, из-под которой выпячивались кости и были видны синие вены, едва-едва была заметна змея обвивавшая череп. Она была похожа на неумелый карандашный набросок, который в последствии мог бы стать величайшим шедевром искусства. Так и думала Беллатриса, смотря на нее. Знак болел, ноющей и очень слабой болью, слегка выявляясь, вырисовываясь на коже. Прикасаясь к нему дрожащими пальцами, она ощутила, как слезы выкатывались из-под ее век и как машинально ее губы приложились к собственному запястью в поцелуе. Ее поливало ливнем, который стеной прятал Беллу от всего мира — от этой тюрьмы, от Родольфуса Лестрейнджа, от голода и лишений, одиночества и страха и ускользавших от нее долгих мучительных лет заточения.

Она упивалась одной единственной для нее спасительной болью и смотря на метку увидела среди вечно темных облаков давно забытое для нее иллюзорное солнце, которое тут же скрылось.

****

«Блэк справился с этим за год! За год он нашел его! И теперь метка горит все сильнее с каждым днем!»

Она завидовала и радовалась одновременно! Радовалась тому, что ее надежды оказались не напрасными!

А завидовала самой темной частью своей души тому, что эти надежды поддержал ни она сама, а Сириус Блэк.

Метка болела все сильнее и сильнее и от этой порой неудержимой агонии она порой не могла спать. Ей было больно, но она надеялась на усиление этой боли. Царапала стены и плакала, видя то как рисунок на ее руке становился все четче и приобретал черный оттенок. Боялась и мечтала, мгновение ее мечты правда быстро исчезало пожираемое Дементором… и снова, снова возвращалось вновь. Каждый раз мгновение оживление ее мечты становилось все сладостнее и она, протягивая руки к не существовавшему тут свету, видела его.

Родольфус с той поры тоже замолчал, но Беллатриса видела, что тот тоже живет беспокойно и не спит ночами. Боль пронзала и его, и ее одновременно. Одновременно, как и всех остальных Пожирателей, что находились тут в заточении. Они все прислонялись к мокрым и грязным стенам, взвывая от боли и все, как и она, были нетерпеливы. Ждали так далекой им свободы.

Между тем все происходившее на свободе могло указывать на то, что будущая принадлежность к ней — не иллюзия. Пророк писал о происходивших странных исчезновениях (например, пропажи одной важной чиновницы), смерти никому неизвестного маггла и многих других страшных вещах, которые чередой свершались непонятно кем и все это очень напоминало Беллатрисе подчерк преступлений Темного Лорда. Методологию, с которой он сам когда-то совершал нападения.

Однако она еще сомневалась и боялась… боялась того, что-либо боль в метке — это ее предсмертный бред, либо того, что даже если Темный Лорд вернется, то из тюрьмы он ее не освободит. Оставит в наказание. За то, что она не смогла найти его сама.

Если же первое она еще как-то могла опровергнуть, то второе… тот страх усиливался каждый раз, когда метка увеличивалась и темнела, и она вжималась в стену, прижимая к груди болевшую руку.

Из-за газет Белла болезненно чувствовала, как мимо нее проходит жизнь, с тоской читала, как Пожиратели Смерти устроили беспорядки на Чемпионате Мира по Квиддичу и разбежались в страхе, когда кто-то запустил в небо черную метку. Читая это, она вспоминала, как когда-то давно, она могла читать газетные заметки и с ухмылкой думать, что она виновна во многих описанных в ней страшных происшествиях и завидовала свободным еще сильнее. Мир менялся каждую секунду: чемпионат мира по Квиддичу, назначенный в Хогвартсе Турнир Трех Волшебников, Аластор Грюм — преподаватель защиты от Темных искусств, применяющий империус на учениках… сидя тут взаперти она представляла, какое же это счастье быть свободным, сильнее даже самого свободного человека в мире. Являясь несчастным человеком, она понимала, какого же это счастье даже сильнее, чем тогда, когда она имела его.

Каждое утро она просыпалась, завтракала в молчании, ибо Родольфус тоже не разговаривал. Ела свой скудный завтрак, ставила посуду обратно на поднос и взбираясь на спинку тянулась к решетке, закрывавшей ее маленькое окошко. Если же раньше она могла сутками сидеть, прислонившись к выходу из своей камеры, ведшему в туннели тюрьмы, то теперь она, пока темнота еще не успевала сожрать пепельные облака и не превратить их в черные, смотрела на горизонт и ждала, когда пелена облаков спадет и просочиться сквозь них невиданный здесь никогда солнечный или лунный свет. Когда звезды тут будут сиять, и словно маленькие серебряные рыбки будут отражаться в водоеме, который тогда утихнет…

Ее запутанные мысли и сны сливались с реальностью с каждым днем все плотнее. Надежда слабо трепыхалась в ее сердце… она тихо существовала в своей камере, лишь ела и спала, смотрела в окно пустыми глазами и почти не оживала. Дни шли, сменяясь неделями, а недели же в свою очередь сменялись месяцами, но ничего не менялось, а помощь не приходила. Беллатриса вспоминала свою радость по поводу первой боли в метке с горькой усмешкой и прислонившись к стене целовала надписи на своей стене и прикладывая руку к сердцу думала о своем Повелителе, чувствуя, как ее собственное сердце слабо бьется в груди.

Она почти не могла шевелится. Наступила зима и ее тело начинало неметь. Она мерзла, не шевелясь под одеялом, голодала потому что почти не могла дотянуться до еды. А Родольфус совершенно не замечал этого, съедая свою еду он отворачивался к стене, как будто бы его не существовало. А Беллатриса, голодая, худела, теряла сознание и бредила. Несмотря на то, что в тюрьме обитали морозы ее колотило от жара, отнюдь не согревавшего ее для оздоровления. Бледнея и в полубреде, она молила в слезах лишь о том, чтобы дожить до того момента, как Темный Лорд придет за ними в Азкабан. Если этому вообще суждено когда-нибудь исполнится… а потом уже умереть.

А когда она была в сознании она держала в своей дрожащей ладони ту самую фотографию семейства Нарциссы и едва различая их лица смотрела на них, на их расплывавшиеся перед ней силуэты. Ей казалось, что по ночам кто-то ползает по ней, одежда сжимала ее и она рвала ее на себе, чтобы не задохнуться и лишь только тогда, когда возвращалась в сознание связывала рваные части своего платья с теми что, остались целы и ложилась на постель, глотая в безумии суп, который приносил Дементор, облизывая тарелку. А потом роняла посудину на пол, и та разбиваясь пронзала ей слух, пугала своим звоном… в своих слабых руках она мало что могла удержать и потому-то грохот в камере стоял каждый раз, когда она находила в себе силы поесть. Газет она читать не могла и лишь только пластом лежа на койке смотрела на потолок и ждала… ждала чего-то того, что обязательно должно было сбыться. Мысли о собственной кончине не оставляли Беллу ни на секунду, и она ждала ее — смерть со всем возможным для нее терпением, даже не в силах плакать от того, что не дождется своего Хозяина. Потому что знала, что заслуживает именно такой смерти.

Месяца тянулись один за другим. Она часто видела его, пропадавшего во вспышке зеленого света и видела себя, падающей замертво рядом с ним. Она хотела хоть на мгновение увидеть его лицо перед смертью, но понимала, что не увидит. Это была бы слишком прекрасная смерть для нее, слишком счастливая смерть… Снежинки покрывали ее распластанное по кровати тело, и она глотала их вместе со слезами. Со сменой времени года на снег сменялся дождем. Она не видела неба за решеткой, лишь каменный, прогнивший потолок и потому старалась не открывать больше глаза…

Боль в метке уже давно перестала усиливаться и стихла и Белла приняла это как должное, как признаки отмирания собственной надежды, зная все равно что последняя ее встреча с Волан-де-мортом была и будет больше десяти лет назад.