Уже стемнело. Юрка лежал в постели раздетый, сердце билось внутри по ребрам с силой молотка, и ждал. А ее все не было и не было. Наконец она пришла без джинсов и кофточки, в халате родственницы, который ей был великоват, в полусумраке комнаты наткнулась на стул, ойкнула и прошептала:

–Ты не спишь?

–Нет.– прерывающимся от волнения шепотом ответил Юрка.

–А где ты?-водила по сторонам руками Вика, не видящая со света.

–Здесь.-взял он ее за руку.

–Подожди, я халат сниму.

Она сняла халат, потянулась белым телом к стулу, чтобы его положить, изогнувшись нащупала ягодицами край кровати и села. Юрка обхватил ее за талию сзади, прильнул головой к спине и стал бешено целовать между лопаток.

–Ой, мамочки, не щекочи! Я щекотки боюсь! – смеялась Вика, извиваясь в его объятиях.

Ночь пролетела, как пуля, а рано утром она провожала его на первый автобус. Цвели деревья в обрамлении молодой клейкой зелени, где-то за домами нежно розовела утренняя заря и жизнь, казалось, налаживалась. В душе у Юрки все пело. Рядом была любимая женщина, такая простая и понятная. Но почему же тогда до этого было все так сложно и непонятно! Об этом он и спросил. Вика какое-то время шла молча, а затем ответила как-то буднично, безразлично, очевидно стараясь не возвратить себе уже ушедшую боль:

–Я была беременна…Но уже все позади…Я сделала аборт.

Юрка на какое-то время превратился в робота, механически отмеряя расстояние ногами, сознанием никак не мог переварить услышанное, наконец спросил:

–Зачем ты это сделала?

–А ты что, женился бы на мне?

–Почему нет?

–И какие мы родители, если сами сидим на шее у своих родителей, да и твоя мать никогда не примет меня в качестве невестки.

–Да это твоим подавай богатого жениха, а не бедного студента. Женились, работать бы стал… -он еще какое-то время спорил на эту тему, но в глубине души понимал, что не женитьба, не ребенок ему, студенту только первого курса, не нужны, и она все сделала правильно, приняв решение самостоятельно. И от того, что она избавила его от всех этих мук выбора, Юрка преисполнился такой нежной жалости к ней, что аж дыхание перехватило. Он обнял Вику, стал говорить ей какие-то нежные слова, просить за что-то прощение, успокаивать, а она стояла с поникшей головой и молча слушала.

Больше они не виделись. Почему так произошло, он до сих пор не понял. Дважды приезжал к ней в институт, но не заставал. Она была то на соревнованиях, то на сборах. Потом началась летняя сессия, какие-то обязательные работы в институте. Когда освободился, лето было в полном разгаре. Приходил к ней несколько раз домой. Один раз открыла мать и сказала, что ее нет дома, в остальных случаях никто не открывал. Жизнь брала свое: со временем появились новые женщины, другие привязанности и в памяти постепенно стал стираться ее образ.

Лет через десять он ехал в городском автобусе, и кто-то за спиной спросил у него билетик. Когда, протягивая билет, обернулся, увидел ее. Она в ответ протягивала пятачок. Рядом стоял мальчуган лет пяти, стреляя с любопытством глазенками снизу вверх на незнакомца. Юрка попробовал было отказаться от монеты, но Вика нервно всучила ее ему в руки, взяла билет и быстро отошла, всем своим видом показывая, что не приближаться, не пытаться заговорить с ней не стоит.

«Сколько же лет прошло с той последней встречи?– считал Юрий Михайлович в очередное обострение памяти и угрызение совести- Выходит, что более тридцати. Вот время летит!»

Вспоминая тот фантастический день в Сочи, вдруг подумал: «А как 18-летняя девчонка умудрилась устроиться в такой элитный номер?» В своей жизни он помотался по командировкам, помыкался по гостиницам и понимал, что в то время устроиться в гостиницу и в такой номер, да еще и в Сочи было очень трудно. Правда, был зимний период, но тем не менее…Вспомнилось, что устроил ее в эту гостиницу таксист. Опять же бутылка недопитого коньяка. Откуда? Не цедила же, в самом деле, она одна долгими зимними вечерами это коньяк в номере. А не мог ли этот самый таксист посетить ее потом. Вот и объяснение появления коньяка! А что? В те времена таксисты- люди разбитные и при деньгах, пользовались уважением дам. А раз так- то и беременность, может быть, этим объясняется?!

Юрий Михайлович аж опешил от такой догадки. Надо же, как, оказывается, могло быть! И ведь все сходится. Ее последующее поведение красноречиво свидетельствует в пользу этой версии. Вот почему она не сказала ему про свою беременность. Сама, выходит, не знала от кого. А ведь он переживал и на старости лет все сильнее и сильнее страдал по так и не родившемуся ребенку, его ребенку. Бог потом так и не дал ему детей.

В последующие дни он вновь и вновь обкатывал мыслями детали тех событий, выискивая в памяти все новые и новые мелочи, которые вносили сумятицу в сознание, и взлелеянный некогда образ любимой им женщины начинал качаться на пьедестале.

Как-то в семейном альбоме он наткнулся на ее фотографию, подаренную в свое время даже и не ему, а сестре. На ней Вика с модной в те времена прической бесстрастно смотрела в упор взглядом молодой, уверенной в себе женщины, не склонной к каким-то предосудительным поступкам и заподозрить ее в безнравственности было невозможно. Но червячок появившихся сомнений и подозрений вскоре вырос до омерзительных размеров гадючьей уверенности в ее моральной и всей остальной нечистоплотности. И эта гадюка стала пожирать его самого. В мозгах прямо чесалось от желания узнать наконец правду. Юрий Михайлович понимал, что смешон, но поделать ничего не мог.

Для начала решил обратиться к сестре, полагая, что та может знать правду о своей подруге. Ведь должны же они были делиться друг с другом секретами. Однако, предпринятая для этого поездка ничего не прояснила. Только однажды удалось невзначай коснуться интересующей его темы, но сестра ничего конкретного не знала.

–Любила она тебя очень. Мне кажется, что даже что-то маниакальное в этом было- вспоминала сестра- Все разговоры только о тебе. Думаю, что и дружила со мной ради того, чтобы тебя видеть. Когда служил ты в армии, постоянно выпрашивала письма твои. А когда узнала, что та, ну, которая тебя провожала, вышла замуж, то от счастья просто плясала. Спрашивала, можно ли тебе написать. Я говорю- пиши, а она все сомневается. Не хотела быть навязчивой. После школы дорожки наши разошлись. Виделись мы редко, и душу свою она мне уже не изливала. Видно прошла любовь.

Смысл задавать прямые вопросы пропал сам собой.

–А где она сейчас?– как можно безразличнее спросил Юрий Михайлович.

–Да там же, в детской спортивной школе. Карьера спортивная у нее не задалась. Получила травму на каких-то соревнованиях, и списали ее. Пошла тренером, детей учит. И возраст уже пенсионный, а все не угомонится.

–Семья есть?

–Есть. Муж, какой-то таксист. Ребенок, сын. Уже, наверно, взрослый, мужик.

При слове «таксист» Юрий Михайлович чуть было не поперхнулся чаем и еле сдержался, чтобы не подать вида, как поразило его это известие.

Визит к сестре хоть и не дал ничего конкретного, но худшие его догадки укрепил. В мозгах уже не просто чесалось, а прямо зудело от желания узнать все до конца. Решил при случае встретиться с ней лично и поговорить откровенно, как говорится- «без всяких яких».

Случай вскоре представился, а может он просто его выдумал. Поди разберись в себе, во всех этих сознательных и бессознательных течениях. Под предлогом проведать родственников поехал в родной город с тайным умыслом случайной встречи, но на случай полагаться не стал и в один из дней прооколачивался несколько часов около ДЮСШ. Видел, как она вышла из дверей школы и пошла по тротуару. Хотя после их последней встречи и прошло много времени, он узнал ее сразу. Фигура несколько потяжелела, налилась, да и походка была не такой легкой, как в те дни. А во всем остальном угадывалась прежняя Вика, броская, заметно выделяющаяся среди окружающих.

Юрий Михайлович дрожащими пальцами повернул ключ в замке зажигания, запустил мотор своей «Ауди» и тихим ходом поехал вслед. Затем обогнал, вышел из машины и пошел навстречу. Она его узнала тоже сразу и остановилась. Это вселило в него определенную надежду на то, что разговор получится. И как когда-то в сочинском троллейбусе он произнес осипшим от волнения голосом: