Я понял, что их смерть является частью окружающего мира, что их мертвые тела растворяются в окружающем мире, не оставляя после себя следа, не оставляя за собой мусора. Впрочем, как и все животные на суше, все эти ежи, лисицы, слоны, павлины, еноты, голуби. Они едят то, что вокруг них, переработанное выходит из организма, смешиваясь с миром бесследно, а когда умирают, то, распадаясь, становятся частью мира, сливаются с ним в одно целое.
Одно целое – ничего не приходит извне, ничего не уходит вовне, это замкнутая система, круг или шар. А человек, умирая, тоже становится частью земли, его тело тоже становится прахом, но за прожитые годы он оставляет гору пластика и прочего неперевариваемого мусора, и этим человек выталкивает себя из круга жизни. Человек производит на свет чудовищ-франкенштейнов – ядерный франкенштейн, пластиковый, токсический: все они, по существу, одно чудовище, огромный франкенштейн человеческой цивилизации. А франкенштейн, по сюжету, убивает своего создателя. Это новый архетип человеческой жизни, тень человеческого существования, точнее, существования человечества – один на всех, одно из объединяющих звеньев.
В эти выходные я решил понырять с аквалангом. В июне вода в озере хоть еще и прохладная, но самая чистая – еще нет цветения, и видимость лучше всего за лето. Конечно, погружаться с аквалангом одному не рекомендуется, но с другой стороны, если знаешь, что делаешь, знаешь, где находишься, не впадаешь в панику, можешь адекватно оценить реальность и не делать откровенных глупостей, то почему нет? Надо думать, осмысливать степень риска, принимать ответственность, не надо прятаться за кем-то написанные инструкции безопасности. Никто не будет беспокоиться о твоей безопасности больше, чем ты сам. Я решил, что погружаться в озеро одному не опасно, конечно, есть минимальный риск, но я его принимаю.
Видимость в озере ограничена, но со временем я ориентировался на дне так же хорошо, как и на поверхности: там есть свой ландшафт, свои температурные перепады, места, где света больше, и мрачные места, какие-то части озера любят рыбы, какие-то – лягушки, а некоторые участки почти безжизненны. У моего дома дно песчаное, пологое, ровное, по нему хорошо заходить в озеро, оно нежно, почти как на ладони, опускает тебя в воду, затем дно опускается до максимальной глубины, а потом резко поднимается к обрывистому берегу на другой стороне.
Противоположный берег под водой выложен гигантскими валунами, в этих валунах, в расщелинах, в небольших узких туннелях обитает много довольно крупной рыбы, мелкая рыбешка предпочитает мой берег. Рыба на другой стороне непуганая, ленивая, дремлет между валунами, не двигается, не обращает ни на что внимания. Я подплыл к одной близко-близко, заглянул прямо в ее рыбий глаз, а она даже жабрами не пошевелила. Захотелось ее потрогать, ткнуть пальцем ее чешуйчатый бок – но нельзя.
Максимальная глубина – десять метров, ближе к центру почти нет жизни, там пусто – ни рыб, ни растений, только покрытое тиной дно. Там из-за глубины мрачно и холодно, там пузырьки из респиратора звучат ясно и особенно близко, как бы изнутри самого себя.
Так, пора подниматься на поверхность. Воздуха еще много, но по времени я засиделся. Я посмотрел вверх. Сквозь толщу воды мутно пробивался свет. Надо подниматься медленно, размеренно, метр в три секунды, дышать ровно и спокойно, надо смотреть вверх и держать вытянутую руку над головой, чтобы ненароком не въехать в лодку или пловца на поверхности. Когда проходишь термоклайн – зону разделения холодной глубинной воды и теплой поверхностной, то кажется, что ты помочился на себя теплой мочой от груди до коленок. И возникает странное чувство – смесь стыда, веселья и чего-то физически приятного.
Стыд и веселье – это понятно: сначала первая реакция стыда – мимолетная, доля секунды, но потом понимаешь: да нет, не описался я, просто иллюзия – тогда становится смешно. А приятно? Просто теплая вода после холодной? Или подсознательная память о времени, когда мы родились из невесомости амниотического океана материнского чрева и, завернутые в пеленки, писали на себя, а потом материнские руки обмывали и переворачивали нас, это ощущения-воспоминания вне памяти, на уровне физиологии.
Мы тогда не слышали, толком ничего не видели, но могли чувствовать прикосновение, и это было ласковое, избавляющее от неудобства, подносящее к утоляющей голод груди прикосновение материнских рук, единственное соединение с неприветливым миром гравитации.
Вот, наконец, я вынырнул на поверхность, последний метр – озеро нежно выталкивает меня, затем свет, воздух. Не выпуская загубника, нажимаю кнопку, чтобы наполнить воздухом жилет, воздух с шипом заполняет его, и я непотопляем. Вынимаю загубник – и первый вздох на поверхности, такой легкий, доставляющий животное блаженство, полной грудью, до самого диафрагмального дна легких, его хочется задержать, насладиться им подольше. Воздух пахнет водой, лесом, солнцем, дыхание – это удовольствие.
Запрокидываюсь на спину, глаза упираются в небо, начинаю медленно работать ногами, загребая воду ластами, и толкать себя к берегу. Лежа на спине, я не вижу своего берега, но вижу противоположный берег, от моего движения ластами плывет небо, вода тихонько журчит у самых ушей. Я понимаю, что мой берег совсем близко, но не хочется поворачиваться на живот раньше времени, надо проплыть еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, вот поворачиваюсь на живот, глаза поверх воды видят мой берег, близко, но ноги дна не достают. Лежа на животе в надутом жилете, с аквалангом, чувствуешь себя как черепаха на спине, неуклюже и некомфортно. Еще пара неловких гребков, и дно под ногами. В ластах трудно идти по дну, поэтому я подвешиваю себя в невесомости на воздушном жилете и, поджав ноги, снимаю ласты, а затем встаю на твердь дна полными ступнями и, овладев собственным центром тяжести, начинаю идти к берегу.
Тело с каждым шагом все больше поднимается из воды, и каждый шаг делает мое тело тяжелее, ноги ощущают возрастающий вес туловища, и вот на плечах виснет тяжесть акваланга, свинцовых блоков в карманах жилета, сам жилет: все – я на суше. Тяжело иду к деревянному столу на берегу, ласты бросаю на траву, подхожу вплотную к столу, поворачиваюсь спиной, откидываюсь назад, пока акваланг не встает на стол, и тяжесть спадает с плеч. Расстегиваю замки на груди, присев, вызволяю левое плечо и, поворачиваясь лицом к столу, вынимаю из жилета правое плечо и осторожно, медленно кладу акваланг с жилетом на стол. Все, я налегке.
Затем сдираю с себя неопреновый костюм. Это борьба – костюм толстый, семь миллиметров, пропитанный водой, на суше он становится тяжелым, облегает тело плотно, как кожа, воздуха между ним и телом нет, руки и ноги приходится вытягивать из рукавов и штанин с усилием, каждую по отдельности, изворачиваясь плечами и всем телом, чтобы освободить одну руку, затем вторую, сев на лавку около стола, надо сдирать каждую штанину обеими руками, выворачивая ее наизнанку и одновременно вытягивая конечность на волю, как из трясины, и вот, наконец, тело на свободе.
Стою совсем голый, ветерок и солнце ласкают кожу, которая покрывается мурашками, и легкая дрожь от озноба пробегает по всему телу. Я беру полотенце и быстро растираюсь, так что кровь начинает рваться на свободу, она горячей волной наполняет каждую клеточку, каждый капилляр, и только тоненький слой эпителия не позволяет ей выплеснуться наружу, в окружающий меня воздух. Дышится так легко, что кажется, что я вдыхаю не воздух, а чистый кислород.
Я сажусь за стол у самого берега и просто любуюсь озером. Озеро, отражающее деревья и небо с облаками, периодически покрывается зыбью от ветра, который дует на него, словно на блюдце с чаем. Это подвижное зеркало, которое отделяет зазеркалье глубины от остального мира.
Озеро для всех живущих на воздухе – это поверхность воды, а то, что под поверхностью, в глубине, как бы нереально. А я знаю, как выглядит глубина. Первый раз я услышал ее зов, ее притягивающую, гипнотизирующую силу, когда нырял в океане вдоль коралловой стены и подо мной была километровая пропасть. Нежно-голубая вода на поверхности незаметно темнела, увлекая взгляд вниз, все глубже и глубже, и невольно хотелось следовать за траекторией взгляда.
