– Простите, что я вмешиваюсь, но что вы делаете? – спросила девушка, отложив скрипку.

Монг обернулся на голос и сразу почувствовал себя застигнутым врасплох. Девушка смотрела на него непонимающе, как на чудака, но по-доброму.

– Я… – замялся Монг, – я пытаюсь разобраться с арфой. Девочка сказала, с ней нужно разговаривать, я попробовал на всех языках и жестами, но ничего не выходит.

– Ах, вот оно что, – девушка улыбнулась. – Она милая девочка, очень добрая и очень хочет вам помочь. Она хоть и маленькая, но по внутреннему развитию опережает многих из нас. Уверена, что ее слова не нужно воспринимать буквально. Не думаете же вы, что арфа будет с вами разговаривать?

– Наверно, вы правы, – ответил Монг, – должно быть, со стороны я выглядел, как полный придурок. Просто здесь все так необычно, инструменты сами играют… И я решил, что, может, они живые.

– Нет, все гораздо проще. Попробуй прислушаться к своему инструменту, почувствуй его, сроднись с ним. И тогда, может, услышишь, что он тебе говорит. Меня, кстати, Миа зовут.

– Миа – это тоже сокращение от имени? Можно, я попробую угадать? Марина?

– Нет.

– Мария?

– Ладно, перестань. Все равно не угадаешь. Раньше меня звали Маргарита Игоревна Антипова. Гобс поначалу предлагал разные варианты, более длинные, но мне они не понравились, а Миа мне самой пришло в голову. Я вспомнила, что именно так подписывала раньше письма. Всегда сокращала до инициалов. Мне казалось, в этом есть какая-то уверенность и скромность одновременно.

– Я бы не догадался, – ответил Монг.

– Вот видишь, не нужно усложнять то, что и так сложно.

И с арфой твоей нужно попроще, – сказала она. – Ты знаешь, когда я была маленькой, я очень любила дождь. Никто не любил, а я любила. Нравился он мне потому, что после дождя всегда лужи. А прыгать через лужи – самое большое удовольствие. Когда дождя долго не было, можно было прыгать через что-то другое: через ямки, кочки, да что угодно. Но в этом не было никакого смысла. У ямы дно всегда видно, и ты понимаешь, что она неглубокая. Упади ты в яму, выбраться из нее труда не составит. Летом мы жили в деревне, где вода, попадая в лужу, смешивается с песком, землей и дорожной грязью и становится мутной и непрозрачной. Сквозь такую воду дна не разглядеть. Вот я и представляла, что в этой луже живет чудовище, которое меня обязательно съест, если я не перепрыгну ее.

Ноги у меня длинные, и с маленькими лужами я справлялась легко. Но стоило мне оказаться перед лужей побольше, меня начинали одолевать сомнения, смогу ли я ее перепрыгнуть. И как только эти сомнения меня побеждали, ноги у меня становились как будто ватные и, стоило мне оттолкнуться от земли, подкашивались. Гравитация меня притягивала с двойной силой. И в результате, я приземлялась прямо в воду, не долетев каких-нибудь десять сантиметров до суши. Причем дело было не в ширине лужи. Дело было в моем сомнении, что я могу это сделать. Как только я переставала сомневаться, у меня все получалось. А сомнение возникало только перед новой лужей.

Мне кажется, что и у тебя сейчас сомнения берут верх над тобой. Для тебя эта арфа как новая большая лужа. Ты не знаешь, с какой стороны к ней подойти, чтобы перепрыгнуть. Ты не знаешь, хватит ли у тебя сил это сделать. Я когда не знала, как перепрыгнуть лужу, ходила вокруг нее и представляла свой прыжок. С разных сторон этот прыжок мог бы привести к разным результатам. И я выбирала наиболее короткий. Вот и ты походи вокруг арфы, понаблюдай, может быть, ты увидишь ту самую короткую траекторию прыжка.

– Мне кажется, что перед любым человеком время от времени возникают такие лужи, – ответил Монг. – Идешь по грязной дороге с мелкими лужами, подходишь к огромной, и видишь, что за ней чистая дорога с цветочками по краям, деревьями и прекрасными бабочками. И если я один на пути, я понимаю, что никто мне не сможет помочь, у меня нет другого выбора, как прыгать туда к бабочкам. Я не сомневаюсь в своем выборе, так как он единственно возможный. А раз так, то я не смогу промахнуться.

Но если рядом найдется кто-то, кто засомневается во мне и обязательно скажет, что у меня не получится и безопаснее было бы обойти эту лужу, а лучше вообще пойти другой дорогой, то всё, пиши пропало. В меня посадили зерно сомнения. Сложно не слушать другого, особенно если это твой близкий человек. Он говорит тебе: давай останемся здесь, здесь спокойнее, хоть и есть лужи, но я тебе помогу, если что. Зачем тебе туда, зачем тебе эти бабочки, ты ведь и сам не хочешь, я знаю. У нас тут и так неплохо. Роз нет, но зато полно ромашек. Соловьи не поют, но зато ворон сколько угодно. Что бы ты делал без меня, я ведь тебе желаю только добра. Здесь мы вместе справимся как-нибудь.

И семя сомнения прорастает в огромный куст, если его регулярно поливают к тому же. Именно поэтому я давно перестал советоваться с кем-либо перед прыжком через очередную лужу. Вот перепрыгну, тогда скажу. И с тобой бы не стал советоваться, хотя ты отличаешься от остальных.

– Ты, наверно, просто привык уже доказывать другим, что у тебя все должно получиться. И даже если рядом никого нет, ты на автомате доказываешь сам себе, что сможешь. В этом и ошибка. Доказывая себе, ты допускаешь возможность провала. Не нужно доказывать даже себе. Ты же сам сказал: вот перепрыгну, тогда скажу. Просто бери и прыгай. Просто иди и настраивай арфу. Не думай как, просто делай. Решение сложных вопросов обычно оказывается намного проще, чем предполагаешь, – сказала Миа.

– Но ты тоже пока не настроила свою скрипку, – поднял брови Монг.

– Нет, но здесь ключевое слово «пока». Нет ничего невозможного. Все упирается в силу желания и время. Времени у меня целая вечность. И у тебя, кстати, тоже.

– Целую вечность я здесь торчать не собираюсь, – ухмыльнулся Монг. – Меня Монг зовут, кстати.

– Да знаю я, – улыбнувшись, ответила Миа, – если ты не против, сегодня могу составить тебе компанию на обеде.

– С удовольствием, – Монг тоже улыбнулся, как оказалось, впервые за сегодняшний день, – я буду здесь рядом. – Он как будто побоялся, что она его потеряет.

Миа кивнула ему и принялась вслушиваться в звуки скрипки, такой непредсказуемой и своенравной. Монг опять остался один.

Он часто оставался один еще в детстве, да и во взрослой жизни тоже, перед неразрешимыми вопросами. В детстве, когда бабушка уже умерла, его проблемы никто не воспринимал всерьез: какие могут быть проблемы у ребенка. И никто не мог ответить ему на вопросы: в чем разница между «в земле» и «под землей», инопланетяне называют нас тоже инопланетянами или как-то по-другому, и почему море и небо голубого цвета, когда на самом деле вода и воздух прозрачные. Взрослые отшучивались и говорили, что меня интересует какая-то ерунда. Но разве это ерунда? Они просто не знали ответа.

Во взрослом возрасте сфера интересов Монга сместилась, и его стали интересовать другие вопросы: где кончается бесконечность? она ведь где-то должна заканчиваться, где находится наша Вселенная? очевидно, что в каком-то пространстве, а оно где? если Вселенная все время растет, как говорят ученые, значит, раньше она была меньше, значит, ее границы были ближе к центру, значит, они где-то были, что тогда за этими границами?

И Монг искал ответы сам. Находил не всегда, но искал. Иногда ему встречались люди, такие же ищущие, с таким же открытым всему новому сознанием. Но их было крайне мало, не все из них надолго задерживались в его жизни. По большей части он был один. Вокруг были семья, друзья, но чувство одиночества, непринадлежности именно к этому миру не покидало его на протяжении всей его жизни. Ему всегда казалось, что его дом где-то в другом месте. Когда-нибудь он туда обязательно попадет, а пока придется пожить здесь.

А как жить, если ты совсем один, если тебе не с кем поговорить о том, что тебе интересно, а другим – неинтересно? А разговаривать о том, что интересно другим, а тебе нет, неинтересно вдвойне, пресно, скучно. Такое чувство, что из тебя вытягивают сознание и заполняют пустоты тягучей липкой массой, которую потом сложно выковырять.