– Здравствуйте! – Войдя с солнца в полутемный проем под колокольней, Вера вслепую попыталась определить источник голоса. – Я – следователь из города. Приехала по делу гражданки Торниной. Мне необходимо побеседовать с вашей руководительницей… э-э-э… Еленой Степановной Робусовой – Херувимой.

– С матушкой игу-у-уменьей? А она благословила? А то много тут всяких…

– Да, наше начальство все согласовало. Вот мое удостоверение.

«Да что же это за каменный век? Что за сфинкс тут такой поселился?»

Отделившаяся от темной стены бравая старушка в черном подслеповато вперилась в корочку следователя, разве только не попробовав ее на зуб, и внезапно сменила гнев на милость.

– Из области? Ой, голубушка! Да что ж вы сразу-то не сказали? Ох, путь-то неблизкий. А я думала, это паломники опять батюшку нашего тревожить хотять! А батюшка только с дороги, отдохнуть бы ему… Да, и правда! Вот тут у меня от матушки записка лежит, что вы приедете. «Шульгина», точно! На обчественном транспорте ал и на своей автомобиле? Так заезжайте, что снаружи стоять, заезжайте!.. Ох, скромная какая автомобиля. И не скажешь, что важная персона! Заезжайте…

Ворота с механическим скрежетом снова стали медленно открываться.

Напротив изящного белого двухэтажного домика рядом с внедорожником стоял высокий, плотного сложения мужчина лет за шестьдесят, в черном балахоне до пят под черным же пальто, и что-то задумчиво рассматривал в смартфоне. Ветер слегка касался его одежд и длинной седой бороды. «Похоже, это и есть тот батюшка, тревожить которого нельзя».

– Здравствуйте!

Седобородый повернулся с легким удивлением в глазах, сложил пальцы каким-то особенным образом и размашисто перекрестил Веру, после чего привычным жестом сунул ей руку под нос, видимо, для поцелуя.

– Нет, спасибо, – почему-то покраснев, ответила она, – я атеистка.

– Нехорошо! – нахмурив густые брови, пробасил седобородый. – Нехорошо! Неверие от лукаваго! Ну, это до поры до времени. Зачем же вы к нам в монастырь тогда?

– Вера Георгиевна Шульгина – старший следователь, капитан полиции. Расследую несчастный случай с гражданкой Торниной.

– А-а-а, с Фаиной… Да, тяжелое, конечно, событие, тяжелое. Ну, милости просим.

– Спасибо. Как я понимаю, вы – местный священник?

– Да, грешный схиархимандрит Трифон. Но вам все наши звания ни к чему выговаривать. Зовите просто: отец Трифон. А если для протокола что надо, у помощницы моей данные возьмите: имя гражданское и все прочее. Сестра Лариса! – окликнул он женщину в черном, которая носила из машины в дом чемоданы и сумки. – Это следователь из области, потом, если что надо, – объясни, расскажи!

– Да, благословите, – коротко отозвалась женщина низким, грудным голосом, на мгновение остановившись, глядя в пол, и снова понесла какие-то кульки и пакеты дальше в дом.

– Спасибо, отец Трифон. Как я понимаю, вы знали Торнину… Фаину?

– А как же не знать? Дочь моя духовная. По благословению моему в обитель пришла года два назад, от рук моих и постриг принимала… Беда, конечно, такая беда! Это какой же позор на монастырь! Тяжкий грех – самоубийство, тяжкий грех. Но я Фаину не виню, от горя это у нее. Сие есть не тайна исповеди, скажу свободно. Пришла она ко мне за день до… смерти, да. Да прямо в келье и разрыдалась: врач наш местный – тот еще безбожник и богохульник – выдал ей результаты МРТ, а там в голове у нее нашли опухоль. Ну что? Женщина – немощное естество. Страхи, тревоги, слезы…Утешил, благословил молиться, готовиться к смерти. От Господа ведь и жизнь, и смерть! Впрочем, и провериться еще раз не помешало бы, мало ли, ошибка какая. Люди часто ошибаются. А она, получается, отчаялась, мучительной смерти испугалась, смалодушничав. Решила руки на себя наложить… Грех, грех это! И смертный, непростительный!

– Вы так уверенно говорите о самоубийстве, отец Трифон. У вас есть основания это утверждать?

– Так а что же это еще? Вскрытие же уже было, как я понимаю? Факт самоубийства доказан?

Веру словно обжег умный, внимательный, выпытывающий взгляд.

– Следствие пока продолжается, отец Трифон, однозначно говорить рано… А где ее хоронить будут, вы уже решили? Ну, то, что осталось, конечно. Не в монастыре?

– Что вы! Нет, Вера Георгиевна, тут нельзя, нет! Не нами уставы писаны. Пока остается подозрение – нельзя. Самоубийц на освященной земле не хоронят. А то, может, и правда не было никакого самоубийства? Уснула за рулем или отвлеклась? Или, как у вас говорится, «в состоянии аффекта», может, приняла она что перед поездкой для храбрости?..

Опять этот пронзительный взгляд. Вера промолчала.

– Да, ну если без аффекта, то сложно все… От маловерия, такое бывает, неискренней молитвы, гордыни, конечно. Усердная она была, но чересчур дотошная, любопытная, во все дела влезала, искала правды. А что правда-то? Нет ее у человеков. Жила бы себе в послушании да молитве. А так вот только болезнь заработала…

– О! Я вижу, вы уже приехали? И с нашим батюшкой познакомились? Вот и слава Богу!

По ступенькам домика легко спустилась женщина средних лет, одетая в черное длинное платье и белую накидку, скрывавшую седеющие волосы. Золотистый крест на груди у монахини изысканно сверкнул на солнце камнями. Беглый умный взгляд оценивающе скользнул по Вере.

– Здравствуйте, – приветливо проговорила монахиня. – Вы, я так понимаю, следователь из Нижнего Волочка, Шульгина?

– Да, здравствуйте!

– Звонили уже из города, предупреждали о вашем визите, просили встретить честь по чести.

Очень рады. А я – игуменья сего богоспасаемого места. Можно просто – матушка Херувима. Надеюсь, наша грозная привратница, сестра Галактиона, вам лишнего не наговорила? Она у нас старой закалки, из серии «враг не пройдет!». Не обижайтесь, так-то она добрая, – снова обезоруживающе улыбнулась игуменья. – Машину лучше в гараж переставить. А то ночи сырые, мало ли что. Место есть. Рады вас приветствовать в нашей обители, пойдемте, чайку откушаем. Устали, небось, с дорожки? Прохладно сейчас. Так баньку натопим!

– Да ничего, ничего, не беспокойтесь, пожалуйста. Что вы…

– Да какое же тут беспокойство? Обычный долг православного гостеприимства, как испокон веку в русских монастырях принято!

К чайку нашлась и булочка с красной икоркой и деревенским маслицем «со слезой», и фрукты, и душистая ушица, и запотевший графинчик. От водочки Вера отказалась, но поела с удовольствием, неожиданно поняв, что действительно устала с дороги.

Говорила больше игуменья, много, приветливо. Рассказала об истории монастыря, о том, как по капризу строителей – Курихина и Штольца – вырубили лес на холме, отчего между собором и колокольней часто ветрено и неуютно. О том, как нелегко приходится поднимать святое место в наше бездуховное время. О том, как живут сегодня сестры, какие отношения с местной администрацией, жителями поселка.

В чистой, уютной гостиной горел настоящий дровяной камин, было тепло, даже жарковато. После уличной прохлады Веру немного сморило, и слушала она игуменью вполуха. На стенах висели портреты неизвестных ей людей в необычных одеждах, иконы, картины южного города в разных ракурсах с большими буквами «Jerusalem», на окнах – дорогие шторы.

О погибшей монахине Херувима отзывалась только хорошо. И послушная была, и работящая, и смиренная. Да вот только болезнь ее превозмогла и, видимо, довела до такой беды…

После сочных рыбных котлеток с картофельным пюре на сливках и с домашним сыром игуменья позвонила в небольшой колокольчик, и девушка в черном лет двадцати пяти, читая нараспев какую-то молитву, снова внесла поднос с красивыми тарелками: на десерт сегодня был домашний пирог с творогом, орехами и вареньем.

Хоть Вера и не выпила ни капли, вскоре почувствовала себя захмелевшей от духоты, обильного угощения, необычной терминологии и непривычного гостеприимства.