«Со святыми упокой, Христе, душу рабы́ Твоея́, иде́же несть болезнь, ни печаль, ни воздыха́ние, но жизнь безконечная».

Созванные монотонно-печальным зовом колокола, немногие пришедшие на богослужение люди не могли скрыть слез и недоумения. Поверить в случившееся было невозможно. Казалось, уж кто-кто, но не Фаина – бодрая, молодая, всегда готовая прийти на помощь – могла уйти из жизни так неожиданно, так трагически. А еще этот мерзкий слушок…

– От самого рождения Господь привязывает нас к земле невидимыми нитями любви, родственных отношений, веры, надежды. Дает нам познать, что такое любовь и вера, а потом постепенно обрывает эти связи, готовя нас к Небу…

Голос священника дрогнул. Надгробные проповеди отцу Павлу и так давались нелегко, а как говорить в прошедшем времени о человеке, с которым еще утром молились на полунощнице?

Красивые слова застревают в горле. Перед лицом торжествующей смерти они кажутся пустыми и легкомысленными. Но и промолчать нельзя. Люди смотрели на него, требуя утешения и объяснения. Все хотели понять, как же такое горе стало возможным? Почему же это случилось здесь и сейчас, а не где-то далеко, среди далеких от Церкви людей?

– Никто из нас не останется на этой земле, все мы рано или поздно пройдем путем смерти. Но это – лишь врата. И ведут они нас туда, куда мы искренне стремились всю свою жизнь: либо к вечной славе, либо к погибели. Конечно, мы надеемся, что наш жизненный путь оборвется не так… не так трагично… Тут болтают всякое. Я не знаю, что произошло сегодня утром, но не верю, что наша сестра Фаина могла решиться на самоубийство!.. Не верю в это! Да и как нам сейчас бросить без молитвы душу человека, с которым каждый из нас хорошо знаком уже много лет и о ком не может сказать ничего плохого? Помолимся, чтобы Всеблагой Господь простил новопреставленной монахине Фаине все ее прегрешения и упокоил в вечных Своих селениях. Ей сейчас как никогда нужна наша поддержка…

Спину Сергея грело заходящее солнце, отбрасывая перед ним на пол храма длинную черную тень, вписанную в яркий оранжевый прямоугольник. Крепко сжатая в руке свеча надломилась, и горячий воск янтарными каплями медленно капал на руку, а с нее – на каменный пол. Но участковый не замечал боли. Удары сердца отзывались в висках, безжалостная память напоминала о страшной утренней находке. Казалось, если он пройдет вглубь храма, ближе к панихидному столику, то снова увидит то, что хотел бы забыть больше всего на свете: обгоревшее тело своей бывшей жены посреди начинающей оживать после долгого зимнего сна природы.

Молился ли он? Был ли верующим? Сергей и сам затруднился бы ответить. В храм он ходил редко, да и не чувствовал в этом особой необходимости. Но сейчас… Сейчас он где-то в глубине души понимал, что все происходящее нужно и важно, пусть даже он и не может объяснить почему.

А еще его душу глодало чувство вины. И сделать с этим он уже ничего не мог.

Стихло пение панихиды. Люди неторопливо подходили к панихидному столику, ставили догорающие свечи на подсвечники, брали благословение у отца Павла и молчаливо тянулись из храма, крестясь на выходе.

– Спасибо, отец! – сдержанно произнес Сергей, неумело прилаживая сплюснутую свечу на канон[3]. – Ради ее памяти – спасибо. Она была бы рада, наверное… Не будет у тебя потом проблем?

– Не знаю, Сергей Семеныч, надеюсь, нет. Бог не выдаст, как говорится, а совесть моя чиста… Ну не могла она сама так, не могла! И кто только слухи эти распускает? – Волнуясь, проговорил отец Павел. – Она нас всегда ободряла, поддерживала и чтобы так, без всякой причины опустила руки… Да и от чего? Нет! Не знаю, как ее поступок объяснить, скорее всего, сердечный приступ, поломка какая, но чтобы самоубийство – нет! Запретит владыка – не буду в храме поминать. Но кто может запретить помнить и молиться?

– Правильно, батюшка! Не могла она сама! – уверенно встряла в беседу бойкая румяная старушка лет восьмидесяти. Даже в такой момент Никитишна не могла не быть в центре внимания, зная все и про всех, неизменно собирая вокруг себя кружок удивленных слушателей.

– Я поначалу и в храм-то идти не хотела, потому что грех на ней и на всех тех, кто за нее молиться вздумает! А потом поняла: да не виновата она! Не виновата! Это все происки нечистой силы. Это проклятие! Нет, не перебивайте, батюшка! – решительно пресекла она едва заметное движение священника. – Бес попутал ее, не иначе! С толку сбил. Не слушаете меня, а я вас всех уже не раз предупреждала. Сны не лгут! Проснулось старое проклятие, проснулось и коснулось Фаинушки нашей, голубицы чистой! Вот рассудок-то ейный и помрачился, и к погибели ее лукавый бес привел! А я знала, что так будет, я же всем давно уже говорю! Да вы ж разве слушаете? Что, дескать, глупая старуха болтает? А вот что случилось! Не к добру было знамение, не к добру! И сны тревожные были! А сегодня ночью опять огни в заброшенной часовне играли! Это бесы ликовали перед смертью Фаинушкиной!

– Ну что вы говорите такое, Мария Никитична? Какие бесы, какие огни?

– Самые натуральные бесы, батюшка, из преисподней! А кто ж еще в ту часовню ночью пойдет? Людям там делать нечего! Страшные вещи там творятся! Недаром старики говорили, что проклята она, и в незапамятные времена монах там повесился от запретной любви. Вот душа его неприкаянная и мается, мается и других к себе в ад зовет! И Фаиночки-то нашей душа теперь маяться будет и вокруг нас летать. Еще придет, попугает! А кого и с собой заберет! Особенно деток берегите, водичкой святой кропить не забывайте!.. И не затыкайте мне рот, пожила на свете, знаю, что говорю! Весь наш поселок прокляли, порчу навели. Есть у бесов помощничек-подельник! И я знаю кто, знаю!

– Да ладно тебе, что говоришь такое! Кто же это у нас такое сделать-то мог?

– Кто? А то некому? Безбожников – полсела! Да хоть бы и Кошкин ваш, блудник безбожный… Но не только он, похабник! Я же все вижу. Вижу, кто из вас чем занимается! Вижу, кто всех обманывает, невинной овцой прикидывается, а о великом грехе мечтает! Вот результат, смотрите: монашку с толку сбили, до смертного греха довели! – Бросив победоносный взгляд на нахмурившегося участкового, она бодро продолжила: – Все в свое время скажу! Никто не скроется от суда Божьего! Смерть Фаины – это только начало. Не просто так в часовне огни мелькают да завывают жуткие голоса…

– «И мертвые с косами стоят», да, Никитишна? Старушка аж побагровела от негодования.

– Вот вы все смеетесь, а ведь досмеетесь! Еще попомните мое слово: прокляли и монастырь, и все Курихино! Люди бесовские дела делают, с нечистой силой играют! Но чаша Божьего гнева переполнилась! Много теперь смертей будет. Много!

Глядя на величественные очертания Свято-Спиридоньевского монастыря близ затерявшегося в средней полосе поселка Курихино, сегодня трудно даже представить, что когда-то этой обители не существовало – так солидно смотрятся издалека уцелевшие зубцы монастырских стен, высится белая свеча изящной колокольни с пламенеющей над окрестными лесами золотой главкой, впечатляет благородством пропорций пятикупольный собор, сошедший, казалось, с проникнутых сказочным русским духом иллюстраций Билибина[4].

Но, как это частенько бывает, древним кажется то, что возникло совсем недавно.

Согласно местному преданию, история монастыря насчитывала всего две сотни лет. Говорят, что прежде здесь, на одиноком холме среди лесов, близ речки Тязьмы, ютилась горстка монахов, молившихся в простом деревянном храме. Паломники в такую глушь заглядывали редко, поэтому братия жила бедно, но спокойно. Чтили святого Спиридона, ловили рыбу, собирали грибы и ягоды. Воду брали в источнике неподалеку, даже мельницу небольшую соорудили у реки, чтобы была своя мука для просфор и душистого заварного хлеба. Как-то Господь хранил: не роскошествовали, но и не голодали.