Ее глаза наполнились слезами … и они выглядели очень мило … как залитые росой фиалки. – Если бы ты не сдерживался просто потому, что беден, я бы так легко тебя не простила.

Он убрал руки с ее плеч и резко отвернулся. Он подошел к краю озера и стал спорить сам с собой. Когда он вернулся к ней, он был безмятежен, хотя и серьезен. При виде выражения его лица, которого она с нетерпением ждала, она вздрогнула.

– Рикс, – сказал он, и вся искренность и простота его натуры были в его глазах и голосе, – тебе повезло, что я немного пожил, иначе мы могли бы втянуть друг друга в ужасную неразбериху. Ты думаешь, что влюбилась, не так ли?

– Я знаю это, Чанг, – бесстрашно ответила она.

– Ну, я знаю, что ты не влюбилась в меня. Ты просто влюбилась в любовь. Твое воображение было потрясено этим маленьким приключением, которое кажется тебе таким романтичным. И настанет день, когда ты поблагодаришь меня за то, что у меня хватило ума понять тебя и понять, что моя сильная симпатия к тебе тоже не любовь.

– Это то, что я называю любовью, – сказала она, устремив на него серьезный, задумчивый взгляд. – Разве ты не скучаешь по мне и не думаешь обо мне все время, когда мы не вместе, так же, как я? Разве ты не приходишь все раньше и раньше, так же, как я? Разве ты не боролся сегодня против того, чтобы идти под дождем, как и я? Разве ты не боялся, что будешь разочарован, как и я? И разве ты не должен был просто прийти…

Внезапно он вышел из себя. – Это слишком раздражает! – Воскликнул он. – Я поступил неправильно, позволив тебе прийти сюда. Я был достаточно невинен в этом…

– Ты не смог бы удержать меня, – перебила она с каким-то детским ликованием. – Вред был нанесен в первый же день-из-за шоколада. Не так ли, Чанг? Честно говоря, не так ли?

– Ты милая маленькая девочка, но…

– Если бы ты знал, как я боролась в тот вечер и ночь, и весь следующий день и ночь, и как рано я отправилась на поиски тебя. Неужели ты не начал охотиться за мной?

– Нет, – сказал он скорее резко, чем убедительно.

– Тогда о чем ты думал в то первое утро у водопада?

Он виновато покраснел. Действительно, Чанг был очень плох во всех видах обмана, за исключением, возможно, самообмана.

– Я наблюдала за тобой полчаса. Ты рисовал лицо, Чанг, вместо водопада. Чье это было лицо?

– Твое, – признался он, как будто это не имело никакого значения. С улыбкой терпеливой снисходительности он продолжал, – о, если бы у тебя был опыт! Но у тебя его нет. Вот почему ты так себя ведешь. А теперь послушай меня, дитя мое.

– Мне больше нравится Рикс, – вмешалась она.

– Неважно, – сказал он, нетерпеливо отмахиваясь. – Я не люблю тебя. Я не женюсь на тебе. И ты должна перестать делать мне предложение. Я никогда не слышал о таком тщеславии! Что подумают о тебе люди?

– Ты научил меня не обращать внимания на то, что думают люди. Ты сказал, что презираешь…

– Что бы я ни говорил! Что ты о себе будешь думать? Что я буду думать о тебе?

– Что я люблю тебя, – ласково сказала она.

Он безнадежно посмотрел на нее и в отчаянии развел руками. – Ребенок, просто ребенок. Иди домой и повзрослей! – Крикнул он и быстро зашагал прочь, громко хлопая подолами своего длинного плаща и громко шурша потревоженными зарослями дикой природы.

На следующий день, ближе к четырем, Уэйд услышал в студии стук в дверь. Он узнал его так быстро, что можно было почти заподозрить, что он ожидал его или, может быть, надеялся на него, что было бы более точной формулировкой? Вместо ответа он на цыпочках прошел по полу, навалился всем весом на дверь, так как там не было ни засова, ни вообще какого-либо крепления, кроме неиспользуемого наружного засова и висячего замка. Если это нападение должно быть отражено, он должен полностью полагаться на свои собственные силы без посторонней помощи. Он не удовлетворился силой своего веса; он напрягся и толкнул.

Стук повторился прямо между лопатками, между которыми была всего лишь дюймовая планка.

Как будто ее красивые костяшки пальцев постукивали его по спине, по спинному мозгу, который, как всем известно, немедленно излучает ощущения во все части даже такого огромного тела, как у Чанга. Он побледнел, потом нелепо по-мальчишески покраснел. Он пробормотал что-то вроде “чертов дурак” – и это, несомненно, было адресовано ему самому.

Стук раздался в третий раз, быстро. Торжествующий стук, как бы говорящий: “Так ты там, не так ли? Ну, сдавайся немедленно!”

Он удивился, как она узнала, потому что он, конечно, не издал ни звука, который она могла бы услышать. С четвертым и самым энергичным стуком он открыл секрет. Он заметил, что его тело, прижатое к двери, заставило стук звучать по-другому. Он поспешно отстранился, уперся руками в дверь высоко над тем местом, куда она, всего лишь человек среднего роста, и притом среднего роста женщины, могла дотянуться. Когда она постучала снова, он почувствовал себя нелепо. Ибо звук, снова глухой, должен был показать ей, что внутри действительно произошло какое—то изменение условий, без сомнения доказывающее присутствие какого-то разумного или, по крайней мере, использующего мозг, существа.

Его плохое мнение о себе и страх перед ее проницательностью были немедленно оправданы.

– Это всего лишь я, – крикнула она. – Значит, ты можешь открыть.

Какая наглость! Как будто ему не терпелось увидеть ее, как будто он тут же откроет для нее! Да она просто бесстыдна, эта милая, невинная молодая девушка. Нет, это было несправедливо. Только потому, что она была невинна, она совершала эти диковинные, возмутительные вещи. И все же, как могла девушка двадцати двух лет, чрезвычайно умная, как она могла не знать, что было прилично и скромно для молодой женщины, имеющей дело с холостяком? Как могла она отважиться, нет, не просто отважиться, а смело взяться за эту тему, на которую девушка никогда не должна даже намекать, пока мужчина не вынудит ее к этому?

– Не понимаю, – пробормотал он. – Она какая-то странная смесь мастерства и невинности. И где начинается одно и заканчивается другое, я буду счастлив, если узнаю. В этом есть какая-то тайна. У нее есть какое-то представление, какое-то ложное представление или что-то еще-Бог знает что. Все, что я знаю, это то, что она должна прекратить преследовать меня, и она не должна входить.

Как будто услышав эти сердитые, но осторожные нотки, она сказала, – ну, Чанг, не будь глупым. Я знаю, что ты стоишь по другую сторону двери. Я поняла это по тому, как звучали стуки. Кроме того, я только что заглянула в щель внизу и увидела твои большие ноги.

Тогда он действительно почувствовал себя ослом! Пойманный, держась за дверь, как десятилетний мальчик, он, большой, огромный, взрослый мужчина, не меньше тридцати двух лет! Тем не менее, из двух абсурдных путей, открытых ему – впустить ее и продолжать преграждать ей путь, – менее абсурдным было последнее. Встретиться с ней лицом к лицу с красным и застенчивым лицом, встретиться с ее насмешливой улыбкой – об этом не стоило и думать.

– Не бойся, Чанг, – усмехнулась она. – Со мной нет священника.

– Беги домой, глупое дитя, – крикнул он. – Я занят, и мне нельзя мешать.

– Я должна увидеть тебя … хотя бы на минутку, – взмолилась она, – такая мольба-это приказ. – Не будь таким тщеславным. Не воспринимай себя так серьезно.

Ее голос, в нем звучали насмешливые нотки. И он, безусловно, ставил себя в положение эгоистически поверившего до крайности ее вчерашним замечаниям, которые, вероятно, были не чем иным, как фантастическим настроением. Но он просто не мог открыть эту дверь и встретиться с ней лицом к лицу. Он на цыпочках отошел от двери на три-четыре шага, потом тяжело зашагал, крикнув тоном грубоватого безразличия, – но не забывай, что я занят. К счастью, он случайно взглянул на картину; у него как раз было время поспешно накинуть на нее штору. Он подошел к камину и занялся огнем, на следующий день после проливного дождя было почти по-зимнему прохладно. Он услышал, как открылась и закрылась дверь.