Когда тетя Роджера Уэйда, Белла, умерла, она оставила ему сорок тысяч долларов в пятипроцентных железнодорожных облигациях и шестьсот девяносто акров дикой природы, простирающейся от окраины деревни Дир-Спринг до восточного берега озера Уошонг в северной части Нью-Джерси. Она ухитрилась поссориться и порвать со всеми остальными своими родственниками. Это было нелегкое предприятие, и в его успехе была дань ее силе характера; ибо каждый из этих родственников знал о ее имуществе, тосковал по нему, надеялся на него и был готов терпеть, даже приветствовать любое оскорбление, которое она сочла бы нужным совершить. Роджера она не видела четырнадцать лет—с тех пор, как он, восемнадцатилетний юноша, художник по происхождению, длинный и худой, с копной темно-каштановых волос и мечтательными серо-карими глазами, покинул свой родной Олений источник, чтобы учиться в Париже. Они с ней не общались ни прямо, ни косвенно—счастливое для него обстоятельство, поскольку несколько самых ожесточенных ссор Арабеллы Уэйд начались и переросли в непоправимый разрыв по почте. Помимо того, что она не знала его, у нее была еще одна причина выбрать его своим наследником: за год до своей смерти и за неделю до своего последнего завещания она случайно прочитала на первой странице нью-йоркской газеты восторженную заметку о его картинах и его успехе в Париже. Поэтому облигации и земля перешли к нему, а не к миссионерскому обществу.

Большая часть американских газетных пустозвонств об американцах за рубежом – это чистое изобретение, предназначенное для того, чтобы дать нам дома приятное представление о том, что мы захватываем землю. Но в этом замечании о карьере Роджера Уэйда была правда. Для такого молодого человека дела у него шли необычайно хорошо. Его чувство цвета и формы было поднято до гениальности воображением и оригинальностью. Его способности не имели недостатка в дешевой и мелочной, и вопиющейэксцентричности, которая так часто входит в состав оригинального и смелого воображаемого темперамента, чтобы омрачить его достижения и замедлить признание его заслуг. Таким образом, он быстро занял достойное место. Он мог рассчитывать на то, что продаст достаточно картин, чтобы получать от пятнадцати до двадцати тысяч франков в год; и эта сумма была примерно столько, сколько он, простой во вкусах, беззаветно преданный своей работе и равнодушный к позе и притворству, мог найти время и возможность потратить. Он знал, что через несколько лет ему будут навязаны гораздо большие деньги, чем ему нужно,—перспектива, к которой у него хватало здравого смысла относиться с недоверием, когда он вообще думал об этом. Пожалуй, единственное, что стояло у него на пути, – это его внешность. Как сказал один из его друзей, Бертье, чьи панно будут восхищать до тех пор, пока сохраняется бледное, таинственное великолепие их неуловимых цветов, один на один, – Роджер, ты так похож на гениального человека, что трудно поверить, что ты настоящий.

Большой – это слово, наиболее близко выражающее его необычную внешность. Он был высок, широкоплеч и силен. Черты его лица были крупными, смелыми, красивыми. Темный цвет кожи, волос и глаз усиливал впечатление огромного роста. Отчасти дело было в реальных размерах, но только отчасти. Не самый случайный взгляд мог бы сообщить о суждении о простом объеме. Он казался большим, потому что его лицо, все его тело казалось усилием Природы адекватно выразить большую природу. Герберт Спенсер сказал о самом превосходном комплименте, который когда-либо делал один человек другому, когда он сказал о Джордж Элиот, что она предложила “большой интеллект, свободно движущийся”. В Роджере Уэйде было это качество большой птицы, парящей высоко в голубом эфире над грязью и ничтожеством обычной жизни. Его внешность причинила ему немало неприятностей, о которых он ни в малейшей степени не подозревал. Ибо большая часть его очарования заключалась в его детской неосознанности – черта, менее редкая у художников и скульпторов, чем у любого другого класса гениальных людей, вероятно, потому, что их работа заставляет их постоянно концентрироваться на людях и вещах, на их внешности, никоим образом не связанной с их собственным эго. Если бы Роджер был физически тщеславен, несомненно, его привлекательная внешность погубила бы его. Зависть мужчин и увлечение женщин сделали бы побег невозможным. Как бы то ни было, он делал свою работу, игнорировал своих врагов и не был порабощен женщинами, которые появлялись в его жизни и снова исчезали. К счастью для мужчин, особенно для мужчин, стремящихся к карьере, женщины воспитаны на слабости цели и предпочитают, чтобы их любили, а не они, чтобы ими восхищались, а не они.

Его долгое пребывание за границей и успех там затронули его американизм только для того, чтобы идеализировать его. Мечтой всей его жизни по-прежнему было построить карьеру дома. Он был слишком способен поддаваться глупостям оптимизма. У него не было иллюзий по поводу трудностей, с которыми он столкнется и которые будут его преследовать. Он заметил, что тем американцам, у которых были деньги на покупку картин, обычно не хватало широты, чтобы оценить свою собственную страну, они считали ее “грубой и коммерческой”, что бы это ни значило, и предпочитали иностранных художников и иностранные сюжеты. Но, как и многие другие талантливые американские художники, он стремился внести личный вклад в изменение национальной гордости и уверенности, которые рано или поздно должны были произойти. Поэтому, когда тетя оставила ему наследство, он почувствовал себя свободным и ввязался в опасное американское приключение. Через два месяца после того, как он унаследовал свое небольшое состояние, он приземлился в Нью-Йорке, а его парижская карьера закончилась инцидентом; несколько дней спустя он поселился в старом фермерском доме на краю своего поместья в дикой местности, в миле от почтового отделения и железнодорожной станции в Дир-Спринг. На холме у озера Уошонг, в конце его поместья, холме , который казался горой по сравнению с крутыми склонами, окружавшими его со всех сторон. Он поспешно попросил деревенского плотника построить для него дом из одной большой и высокой комнаты, свободно пропускающей свет через большие окна в стенах и сделать огромное окно в крыше. Такое небольшое впечатление, какое произвело его возвращение, было полностью ограничено его родным Оленьим источником. Там ходили слухи, что, не сумев заставить Искусство платить, он вернулся домой, чтобы “бездельничать” и жить на деньги своей тети. Поскольку он испытывал отвращение к обсуждению своих планов, те из жителей деревни, которым удавалось втянуть его в более длительные переговоры, чем вежливый обмен приветствиями, не услышали ничего, что противоречило бы сплетням.

Ближе к концу апрельского дня, вскоре после того, как студия была закончена, Роджер добрался до нее в разгар страшной бури с дождем и ветром. Как раз перед тем, как он укрылся за северной стеной, налетевший порыв ветра швырнул ему в лицо тяжелое облако древесного дыма, поэтому, когда он вошел, он был не совсем готов к зрелищу, которое предстало его глазам, когда он утерся от воды и дыма. В камине у южной стены щедрыми руками развели огонь. На длинной низкой скамье, параллельной внешнему краю широкого очага, лежал незваный гость, который, несомненно, искал единственное убежище в радиусе мили, когда полчаса назад внезапно разразилась буря. Роджер предполагал, что он найдет мужчину, но он не был сильно удивлен, увидев, что это была женщина, для которой его крыша сделала такой хороший поворот.

Сняв промокшую шляпу и непромокаемую куртку, он добродушно сказал, – я рад, что вы чувствуете себя как дома!

Ответа не последовало, и фигура не шевельнулась. Он бросил свои накидки на один из тяжелых простых стульев, которые вместе со скамьей составляли всю мебель, которая у него была или которую он хотел. Он подошел к углу камина, чтобы взглянуть на своего гостя. Это была девушка, молодая крепко спящая девушка. Ее голова удобно покоилась на тонкой круглой руке и сложенном жакете. Ее милое, здоровое нежное лицо было обращено к огню и раскраснелось от его тепла. У нее были густые желтые волосы, длинные ресницы немного темнее, очаровательный решительный рот, очень светлая кожа. С такой кожей женщина, в остальном гораздо менее хорошенькая, чем она, могла бы чувствовать себя в безопасности от любого вердикта невзрачности. Его натренированные глаза сказали ему, что она выше среднего роста и что у нее хорошая фигура, руки, ноги и тело хорошо сложены и находятся в правильной пропорции относительно друг друга. У нее были, по текстуре кожи, по виду волос, по рукам, те небольшие, но безошибочные признаки того, что она была воспитана в дали от труда и от тех волнений и беспокойств по поводу основных жизненных потребностей, которые так рано и так сильно воздействуют на тела масс человечества. Даже ее платье указывало на то, что она возвышается над обществом, хотя фетровая шляпа, небрежно приколотая на голове, простая блузка, короткая юбка из синей саржи, кожаные леггинсы и туфли – все это было сильно изношено. Есть разные способы состариться; путь дорогой одежды так же отличается от пути дешевой одежды, как путь дорого питаемых тел отличается от пути тел, плохо снабженных плохой пищей.