Это сказал Юлиус, потому что вместе с кофейником и вазоном Зинуша скинула со стола и свою сумочку, наконец она отняла от лица руки и взглянула на мир. Перед ней стоял Юлиус, протягивая ее сумочку, и повторял: мадемуазель… ваша сумочка… Так, как будто признавался в любви. Так оно и было. Зинуша вышла из оцепенения. И увидела и румянец на его щеках, как в тот раз, и неповторимый свет его всегда светлых глаз, теперь опять лиловых… Она тихо сказала «мерси» и пошла к выходу, не заплатив за кофе. И только на улице вспомнив об этом, она готова была тут же вполне серьезно лишить себя жизни, но вернуться и заплатить — не смогла. И Зина пошла в парк. Шла будто во сне, не понимая, отчего вместо стыда и горя у нее на сердце радость. А назавтра Юлиус отказался уехать. Отказался легко, из-за трех-пяти минут в кофейне… Потому что именно в эти минуты отказался Юлиус от поездки, которая и раньше тревожила его и радости не приносила, а теперь стала просто невозможной, а не в те долгие часы, которые провел он после, один в детской, глядя на амуров на потолке; эти долгие часы лишь утверждали, сами по себе ничего не решая. Все было решено.
В кофейне, передавая Зинуше сумочку, Юлиус увидел в ее глазах что-то, какую-то просьбу, которую только сейчас понял. Она просила его не уезжать. Зинаида Андреевна, его ангел, его мечта и идеал, недостижимый и сладчайший, Зинаида Андреевна не хочет, чтобы он уезжал! Юлиус даже засмеялся от счастья, что понял этот взгляд. Однако же знал, что недостоин Зинаиды Андреевны. Он не любил свое лицо, не мог смотреть на себя в зеркало. Разве это мужское лицо?! Откуда он, Юлиус, такой? Неужто его мать, о которой дед сказал, что она умерла в Петербурге, была такой вот и он вышел в нее… Но снова мысли его обращались к Зинаиде Андреевне, и он становился счастлив. И вот тут обрел он в себе ту уверенность, с которой сообщил, что никуда не поедет. Разве мог он уехать отсюда? Не видеть больше никогда ангела Зинаиду Андреевну! А теперь, и завтра, и послезавтра, и еще, и еще, еще, он будет доставлять себе это счастье — видеть ее, здороваться с нею, проходить мимо ее дома по утрам, когда она гуляет в саду, и украдкой наблюдать за ней, а потом днем снова идти к ее дому и слушать, как Зинаида Андреевна поет. Однажды, на каком-то из благотворительных вечеров — дед взял его с собой, дед был участником этого вечера, как один из самых крупных вкладчиков, — Юлиус слышал, как она пела. Ему тогда было лет двенадцать-тринадцать. Тут он подскочил: да ведь именно в тот вечер он и влюбился в нее! Юлиус ощутил тогдашний свой трепет, который, оказывается, не ушел и не забылся, а скромно ждал своего времени. Не нужна Юлиусу Европа, не нужен Петербург. Он ничего не хочет и ничего не просит. Он будет гулять по улицам их городка и смотреть на Зинаиду Андреевну. Будет помогать деду по кофейне и булочной. Ах, не все ли равно, чем он будет заниматься! Он будет ЛЮБИТЬ.
Юлиус вытянулся на диване и вперил взгляд в амуров на потолке. Но вдруг ему показалось, что делает он все преглупо, что надо бежать отсюда, куда глаза глядят, в Европу ли, нет, поступать в Университет, изучать оптику, которая есть его вторая мечта, и оставаться там до тех пор, пока не выветрится из головы образ девушки взрослой, которая, говорят, не выходит замуж по причине ужасного характера. А он еще решил, что она неравнодушна к нему! Юлиус закрыл глаза. Он едет. Для него не существует в мире взаимной любви. Он никогда не женится. Он приедет в этот город седым, умудренным и увидит Зиночку, окруженную внуками. Тогда-то он и расскажет о своей великой — не состоявшейся взаимно — любви.
Тут начался рассвет, и Юлиус, как был в пиджаке, брюках, жилете, так и заснул. Мгновенно.
Проснувшись же, он резонно рассудил, что ехать он может когда угодно, однако перед отъездом никто и ничто не запретит ему прогуляться по городу… Это решение заставило его тщательнейшим образом одеться и в ранний час, выпив лишь чашку кофе, отправиться в парк. Там он и встретил Зинаиду Андреевну, которая, как и он, заснула под утро, и это вновь отразилось на ее внешности. Она снова была серой и некрасивой, но Юлиус видел только то, что хотел видеть, и потому поразился как всегда нежности ее облика.
Он встретил ее в тополиной аллее, которую, как и все, не любил из-за летящего все лето липкого серого пуха, но тем не менее сегодня не миновал, почуя — уж как, неизвестно, — что любимая Зинаида Андреевна там. И точно. Вдали увидел он мелькание розового платья и белый кружевной зонтик.
Они встретились на выходе из тополиной аллеи и медленно поклонились друг другу. Нет. Замедленно. Когда успеваешь пристально взглянуть в глаза и увидеть ту же пристальность и то, что тот, другой, тоже рад несказанно, как и ты, а ведь уже считал день никчемным и потерянным — без свидания с любовью, лишь с ей принадлежащей тоской. Ах, как же они поздоровались! Пронзительно и сладостно. Так не целуются и — уж конечно — не любят в постели. Они и опомнились-то нескоро. Зинуша зачем-то подходила к кладбищу, которое раскинулось за городком в чистом поле, а Юлиус продефилировал мимо Зинушиного дома мерным шагом.
Скоро, очень скоро я прерву рассказ о юных Юлиусе и Зинуше и перескочу через много лет. Но пока не могу оторваться от них, все тянусь за моими героями, все не хочу их оставить, и выходит старомодный роман, который нынешнему моторному поколению и читать-то скучно станет. Ну что ж… Наверное, и пишу я не для них, а просто исполняю навязанное мне кем-то и откуда-то жгучее желание углубляться в жизнь моих знакомцев, положительных или отрицательных, я не знаю, — кто есть кто. И вот я цепко удерживаю их, пытаюсь это сделать, а они выпрастывают свои текучие руки и, как пролитая на землю вода, уходят в никуда, и я смотрю, как они утекают, и ничего не могу с этим поделать. И, увы, расстаюсь с ними, вернее, не с ними самими, а с тем отрезком времени, в котором они сейчас, влюбленные, сияющие, юные, идут тополиной аллеей в старинном парке (которого в нашем времени уже нет…), с зонтами, медленно, улыбаясь, вдыхая свежий воздух начала лета, предвидя счастье впереди, и только счастье, слыша жужжанье ос, видя пронзающих синеву ласточек, все в том, том времени… Прощайте же, прощай ТО время, ибо наступает другое, которое тоже текуче уйдет в землю, в никуда…
Двадцать лет прошло. И вот новая картинка.
В столовой Болингеров собираются пить утренний чай. Юлиус, то есть Алексей Георгиевич, Зинаида Андреевна, его жена, и две девочки, их дочери, шестнадцати и семнадцати лет. Некрасивая и хорошенькая — Тома и Эвочка. И опять перевертени имен: Антонина и Улита. Эвочка по внешности ближе к Юлиусу (хотя черненькая) — хорошенькая, Тома — к Зинаиде Андреевне — некрасивенькая.
Вы помните своевольницу Зинушу? Выйдя замуж за своего обожаемого Юлиуса-Алешу, она ничуть не изменилась, осталась столь же взбалмошной, чем всегда и по сей день восхищает влюбленного в нее вечно мужа.
Зинаида Андреевна, родив первую дочь, сказала, что назовет ее Эвангелиной — имя она вычерпала из нашумевшей тогда в России переводной книги американской учительницы Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Тут всполошились все. Мать Зиночки плакала, пугаясь, что внучка будет несчастна с этим именем и что не пристало дворянке, русской, так, прости господи, обзывать девочку. Как сказала Зина — именем из книжки, да еще барышни, которая всю книгу болеет, а потом умирает от чахотки. Старый Эберхардт, то есть Иван Егорович (его, увы, уже нет, он умер…), был в ужасе, ему казалось, что с этим нерусским именем в жизнь Юлиуса и Зиночки ворвется несчастье, боязнь которого стала в старости уже почти болезненной. Он вместе с Зиночкиными родителями уговаривал невестку не менять обычаев, а крестить ребенка как полагается, по-православному, Зинуша сердилась, Юлиус смотрел отрешенно на все, что не было ею самой. Зинуша сердилась все больше и кричала, что если они все такие глупые, то хорошо же, она назовет девочку по святцам, хоть Эвпидоксией, а звать будет Эвочкой, Эвой — Эвангелиной. Назвала она девочку действительно по святцам. День был Кирика и Улиты. И стала дочь Юлиуса и Зинуши по документам — Улитой Алексеевной Болингер. Мать Зинуши опять плакала, потому что ей не нравилось имя, но уже втихомолку, чтобы не рассердить снова строптивую дочь.
