Доктору это было только на руку. Никаких лишних свидетелей — только его собственные куклы и он, их кукловод. Каждый день он подводил несчастных зверушек к верной, кровавой и мучительной гибели, заставляя их мучиться, кричать, испытывать боль и желать скорой и безболезненной смерти. Он дышал этим, он пил агонию и ел отчаяние. С каждым днем он становился сильнее и сильнее. Вскоре он смог добраться даже до Сплендида с Кро-Мармотом, заставить умереть и эти образцы.
А когда вернулись Флиппи и близнецы… Началась самая настоящая веселуха. Военный с шизофренией, убивающий всех в районе досягаемости, и воры-клептоманы, крадущие все, что плохо лежит, стали одними из лучших источников Доктора. Первый, сам не зная того, давал своему кукловоду огромную силу животной ненависти. Последние тоже питали ненавистью, но другой, к тому же они умирали чаще всех остальных. И это играло огромную роль в развитии в Хэппи-Долле самой настоящей аномалии.
Так прошло пять лет. Доктор уже набрал достаточно сил, чтобы потягаться со своим средним братом, захватившим под свой контроль Хэппи-Полис и Хэппи-Форест. А потом… Он планировал сразиться и со старшим братом, владевшим Хэппи-Биг-Тауном, Хэппи-Нью-Сити и Хэппи-Нейс-Форестом. И тогда…
Но этого «тогда» не произошло. Вместо этого Доктор теперь сидел в своей больнице. И смотрел на ошейник, в который он был закован.
В больнице было тихо. Тишина была мертвящей, впрочем, удивляться не приходится. В таком месте, где царит одна смерть, не может быть ничего живого. Флуоресцентные лампы, ранее горевшие достаточно ярко, теперь почти вывелись из строя: какие-то сгорели, какие-то слабо мигали, какие-то еще держались, но тускнели. Кафель, до того бывший чистым и блестящим, теперь кое-где треснул и потемнел от пыли и грязи. Койки, обычно безупречно прибранные и стоящие строго на своих местах, сдвинулись, одеяла с них слетели, клеенки порвались. Столик с приборами покрылся кое-где ржавчиной и противно скрипел от любого движения.
И зеркало. Прекрасное зеркало, покрытое настоящим серебром, обрамленное золотой рамой. Оно теперь было уничтожено. Разбито.
А сам Доктор ослабевал. Он терял свою силу и мощь. Причем столь же стремительно терял, сколь и приобретал в свой первый день в этом захудалом городке. Смерти перестали быть для него столь хорошим источником. Во-первых, они поредели. Если раньше погибало от пяти до десяти зверушек (в некоторых случаях доходило до полного населения) каждый день, то теперь коэффициент смертности упал до одного-трех животных раз в два-три дня. Во-вторых, в них не вкладывалось столько боли и отчаяния, сколько Доктору было нужно. Жители Хэппи-Долла, эти тупые, никчемные, жалкие, никому не нужные существа, уже все знали. Они были в курсе собственной аномалии. И больше не страдали так сильно, как раньше.
Ошейник давил на демона. Душил. Сковывал его в движениях, не позволял разойтись и заставить погибнуть хотя бы пятерку животных в один день. Док провел целую неделю в тщетных попытках разорвать этот округлый кусок металла и еще четыре дня — в бесполезных стараниях управлять животными так же, как и до пленения ошейником. Все было напрасно.
— Во всем виновата эта кошка, — наконец сказал он после длительного молчания. — Это она посягнула на мою власть! Она пришла, и все пошло наперекосяк. Все стало идти не так, как я того хочу. Вон теперь у меня в трупах не Каддлс, как должен был, а его наивный, бестолковый и пустой характером дружок Тузи!
Действительно, двадцать пятого сентября, в пятницу, демон снова попытался вернуть себе былую мощь. А для этого ему нужен был тот, кто мог бы дать ему хорошую порцию агонии. До Шифти или Лифти он уже не мог добраться. К первому потому, что он в последнее время больше ошивался рядом с этой идиотской шелудивой девчонкой, постоянно утаскивая ее на свидания. Второй же словно надел на себя невидимую защиту… Видимо, она появилась сразу же после того, как эта скотина убила его, раздавив на машине. В любом случае, еноты стали доктору недоступны. Как и Флиппи. В нем просто умер Берсерк. И сколько бы демон ни пытался, он не мог вновь пробудить это прекрасное существо, способное убивать всех, не скрывая своего пристрастия, умеющее так смотреть в глаза своим жертвам, что те понимали — пощады им не будет, знающее тысячи и тысячи способов убить, а иногда придумывающее нечто новенькое и интересное.
Доктор проникался ранее симпатией к Берсерку. Можно сказать, это была для него родственная душа. Потому что этот монстр убивал других с не меньшей жестокостью, чем сам чешуйчатый. Он тоже пил эту агонию, заедая отчаянием. С явным эстетическим удовольствием созерцал, как медленно и мучительно умирают жертвы, как они сами смотрят в его ярко-желтые глаза. В общем, Доктор видел в Берсерке не только своего «коллегу», но и, возможно, своего продолжателя.
Теперь этого монстра больше не было. Вернее, он был… Но он больше не убивал. Он просто грызся, раздражался, лишь иногда поднимал нож, но только в качестве угрозы, не более. Даже не оставлял царапин. Это было настолько странно, что на какой-то момент Доктор позабыл о своей профессии, пытаясь «откачать» Берсерка. Однако, как и все остальные попытки, это было тщетно. Альтер-эго Флиппи умер, услышав песню детства ветерана. Да еще и в исполнении умиравшей Кэтти-Блэк.
— Как? — спрашивал демон себя. — Как она могла это спеть? Ведь насекомые проели ей легкие, почти добрались до альвеол! А диафрагма? Ведь именно она помогает дышать, контролирует давление. Она была тоже уничтожена! Я уже не говорю о плевральной полости и мышцах грудной клетки… Но все-таки она спела! И убила Берсерка! Как?!
Топот ног огласил больницу. Доктор отчаянно пытался понять, как эта ненавистная ему кошка смогла исполнить столь сложную в плане пения мелодию, имея в наличии продырявленную плевру, съеденную плотоядными членистоногими мышцу под легкими и разодранные в клочья сами легкие. Но ответ ускользал — как только чешуйчатый вроде бы и понимал, как тут же он чувствовал тяжесть на шее. Ошейник давил на него все сильнее и сильнее, словно говоря: «Э, нет, дружок, уж что-что, а этого я тебе не позволю узнать».
— Проклятье! — вскричал демон. — Проклятье! Ненавижу эту кошку! На помойке я ее видал! Кто же она такая?! Кто?!!! Я должен знать ответ на этот вопрос! Должен! Обязан!
Статуэтка, обрамленная серебряным кольцом вокруг головы, стояла под деревом. Выжидала. Прошло очень много времени, никто не приходил. Но божок все еще стоял, не шелохнувшись, словно боясь потревожить севшего неподалеку кузнечика, который чуть позже, куда-то неловко прыгнув, оказался прямо на дороге и был раздавлен колесом. Это насекомое не знал о такой своей гибели, а потому перед тем, как окончательно перестать дергать своими прыгательными лапками, помучился, попытался куда-то еще поскакать. Казалось, что кузнечик тоже испытывал страх преждевременной смерти, бился в мучениях и конвульсиях, из последних сил борясь за жизнь.
Эта небольшая порция агонии и отчаяния немного улучшила настроение Доктора, даже несмотря на жжение ошейника. В конце концов, это же не трагедия. Ну, раздавило кузнечика лихой машиной, что с того? Ну, помучилось членистоногое — это же не преступление века. В конце концов, это насекомое было в принципе никому не нужно. К тому же во всем Хэппи-Долле можно было найти кучу таких зеленых прыгунов, так что ничего страшного не будет, если в городке на одного кузнечика станет меньше. Конечно, жалко, может, какой-то птичке не достанется ничего на ужин именно потому, что этот кузнечик должен был стать частью трапезы. Да и как-то было болезненно смотреть на эту смерть. Вроде бы и привычно, но все равно…
Демон вдруг остановился в раздумьях. И ужаснулся… Не могло быть сомнений — ошейник перешел в какую-то новую стадию! Теперь это кольцо для шеи действовало на образ мышления своего невольного носителя. Доктор жалел мертвого кузнечика! Жалел! Думал о том, какие последствия могла вызвать его смерть! Думал о какой-то пичужке, которая сегодня сядет на диету из-за погибшего насекомого…
