Они успевают и вино, и торик, и потом опять вино и торик, и снова — по третьему кругу. Ночь длинна. У них много времени — времени, которое они могут провести друг с другом. Астори предлагает играть в «Угадай слово за полминуты»; со свойственной ей неугомонной энергией откапывает бумагу, ручку и ножницы, а вместо шляпы использует свою старую панаму. Пьянеющему Тадеушу весело. Они садятся на пол, и Астори, скрестив ноги, сбивчиво объясняет правила: написать по десять слов, скинуть в шляпу, перемешать, доставать по одному и объяснять другому за тридцать секунд. Кто объяснит больше всех, тот и выиграл. Тадеуш помнит эту игру, баловался в детстве, но ему просто нравится слушать голос Астори.

Играют они шумно и долго, и всё сводится вничью: Астори, оказывается, понятия не имеет, как за полминуты объяснить слова «девальвация» и «факсимиле», а Тадеуш не может разобрать её скачущий почерк. Правда, потом ему три раза подряд попадаются собственные слова («депривация», «чапельник» и «электика»), с которыми он не справляется и предлагает бросить это дело. Астори соглашается. Они перемещаются в гостиную и продолжают пить уже там. Но им скоро вновь становится скучно, и Астори опять предлагает поиграть: на этот раз в «говорилку». Тадеуш не протестует: он смотрит на разлёгшуюся в кресле Астори, напоминающую сейчас отдыхающую пантеру. Они раскручивают пустую бутылку из-под торика. Горлышко указывает на Астори.

— М-м-м… — Она улыбается, ерошит кудрявые тёмно-каштановые волосы. — Хм… давай так… твоя первая любовь?

— О, подожди, — шутливо отнекивается Тадеуш. — Плохая примета: говорить о бывших.

— Я не верю в приметы. И мне очень интересно, Тед. Но, конечно, если ты… если ты не хочешь… я не буду настаивать, если тебе это неприятно.

Он качает головой.

— Нет, не то чтобы… ладно. — Тадеуш махом опустошает стакан и шмыгает носом. — Это было… на первом курсе Академии. Мы с ней встретились в кафетерии, и она пролила на меня чай. Такая… смешная худенькая девочка. Её звали Офеми. Мы пересекались… и… в общем, она мне очень нравилась. Кажется, на её день рождения… я даже подарил ей цветы. Но мы так ни разу и не заговорили о любви, хотя, наверно, это была она… любовь. Я не знаю. Столько воды утекло…

— И вы ни разу не виделись с тех пор? — спрашивает Астори, склонив голову набок.

— Нет. Как-то… не случилось больше. — Он хлопает себя по коленям, натянуто улыбается. — Ну, а ты? Что насчёт тебя?

Она разводит руками.

— Забавная история. Тоже первый курс… университет… это был мой одногруппник. Пандион. Ну… милый, помогал мне с конспектами. И как-то… знаешь, мне тогда немного надо было. Я считала, что вряд ли… вряд ли вообще стою чьей-то любви. Ну и… и смотрела на него как собачка на хозяина. И… он воспользовался этим.

Тадеуш складывает брови домиком, наблюдая, как ироничная усмешка Астори прекращается в оскал.

— То есть?

— Ну, решил, если девушка говорит «нет», она имеет в виду «да», — пожимает плечами Астори, словно речь идёт о чём-то само собой разумеющемся. — И её можно зажать в углу… да. Смешно, правда?

Её брови подёргиваются. Тадеуш приоткрывает рот; Астори не даёт ему заговорить, машет рукой в сторону бутылки:

— Выпьем ещё?

Он кивает. Торик разливается по бокалам. Они несколько минут пьют в напряжённой тишине; Тадеуш сверлит пол отсутствующим взглядом, затем откладывает полупустой бокал и долго смотрит на Астори.

— Скажи… — неуверенно начинает он, — у тебя… что-нибудь было… с Вэрианом?

Астори распахивает глаза и давится.

— Н-не… нет, упаси Мастер! Конечно, нет! Не было, Тед, не было и быть не могло! О Мастер! К-кто сказал тебе подобную чушь?

— Да так, — бормочет он, отводя взгляд, — никто, я… так, сам…

— У меня ничего не было, — горячо произносит Астори, и Тадеушу хочется ей верить. Очень хочется. — О мой… милый…

Его подбрасывает на диване от этого непривычно нежного обращения.

— Мой милый, прости меня. — Астори опускает голову, мнёт пальцами хлопковую белую рубашку. — За то, что причинила тебе столько боли… за то, что заставила тебя… что хотела, чтобы ты ревновал… да вообще за всё. Я не знаю, заслуживаю ли твоего прощения, но я… я очень хочу простить себя. Пытаюсь, и… Тед… я умоляю, извини меня. Мне бесконечно жаль, потому что я… люблю тебя, мой милый, мой чудесный, мой… ненаглядный… и знаю, что я… я заставляла тебя страдать…

— Ты разбила мне сердце, — глухо говорит Тадеуш и чешет бровь. — Несколько раз разбила, на самом деле.

— Я знаю, мой дорогой. — Астори тянется к нему и не решается приблизиться. — И прошу прощения за это, и… за то, что было сегодня, тоже. Я просто… я люблю тебя. И хочу, чтобы ты был счастлив.

Тадеуш смотрит на неё, и в его глазах появляется странное выражение.

— Я тоже хочу быть счастлив, — вполголоса произносит он, поднимается и одним движением усаживает Астори на диван. — С тобой.

Она теряется, когда Тадеуш невозмутимо снимает пиджак, отбрасывая его на спинку стула, и касается пальцами её щёк.

— Но ты же… но я…

— Я не хочу быть счастлив без тебя, Астори. Если моё счастье не включает тебя… это не счастье, моя любимая.

Он целует её; Астори норовит отпрянуть, легонько отталкивает его, мягко придерживая за плечи.

— Но как же твоя… невеста?

— Она не слишком волновала тебя два часа назад, в машине, — фыркает Тадеуш. — Радость моя, ты так непоследовательна… и я люблю тебя за это.

Он скользит губами по её виску и, прикрыв глаза и обняв Астори за талию, кладёт голову ей на плечо. Его дыхание щекочет шею Астори.

— Родная, я хочу спать. И если ты никуда не торопишься… мы можем договорить завтра.

— Конечно, можем, — рассеянно говорит Астори, поглаживая его по предплечью, и добавляет:

— Мой милый.

Утром Тадеуш просыпается на диване, и, что самое восхитительное, — он не сразу вспоминает, как здесь оказался. И здесь… это где? Он не помнит эти ковры, потолок, окна… Тадеуш приподнимается на локтях, смаргивает сон и щурится, оглядываясь; тело ломит, шея затекла, и на щеке красновато и бугристо отпечатался узор диванной обивки. Выглядит премьер-министр Эглерта потерянно и слегка помято. А может, и не слегка. Он, пошатываясь, встаёт, чешет кудрявую шевелюру и, позёвывая, нетвёрдыми шагами спускается по широкой лестнице вниз. Понемногу возвращаются воспоминания о вчерашнем вечере.

Тадеуш ни о чём не жалеет. Ну… почти. Ему неловко и стыдно перед Сабриной, но она будет потом, через две недели, в столице, а здесь и сейчас… есть только он и Астори.

И они любят друг друга — Тадеуш впервые за много лет в этом уверен.

На кухне просторно и светло; Тадеуш останавливается в дверях, трёт глаза: облачённая в эту невозможную белую рубашку с вышивкой и синие брюки Астори сидит на столе, болтая ногами и поглощая черешню. Закипает чайник. Тадеуш недоумённо морщится, глотая зевок.

— Доброе утро, соня, — улыбается Астори и сплёвывает косточку в блюдце. — Как спалось? Кстати, ты… ты пьёшь кофе с сахаром или без? Просто мы никогда… я подумала, что никогда не делала тебе завтрак и не знаю, как тебе нравится.

— С с-сахаром, — заикается Тадеуш. Он не верит собственным глазам и ушам. Это не… сон? Не мечта? Это реальность? — Две ложки.

Астори склоняет голову набок.

— Ты очень красивый. Я никогда не говорила этого тебе, верно? Думаю, стоит начать сейчас. Ты очень, очень красивый, мой дорогой.

Тадеуш смущённо молчит, улыбается несмело: двигаются уши, лучатся зелёные глаза, яснее обозначается сеть морщинок. Астори облизывает сладкие от черешни губы.

— И ещё я очень люблю твою улыбку.

Этого оказывается слишком много; Тадеуш теряет почву под ногами, качается, а потом неожиданно в три шага приближается к Астори, заграбастывает её в объятия и целует так полоумно и отчаянно, что ненароком локтем спихивает на пол пиалу с черешней. Крупные ягоды рассыпаются по паркету.

— Ну что ты… что ты делаешь… — задыхается Астори, не пытаясь, впрочем, вывернуться их хватки тёплых ласковых рук.