Что ж, хорошо. Он прав. Астори барабанит пальцами по столу, отстранённо глядя в сторону и соображая, и говорит быстро:
— Я люблю бананы.
— Нет-нет, — трясёт кудрявой головой Тадеуш. — Не так. Вспомните, как я вам показывал.
Астори кивает, кусая губы, и злится на себя — так опростоволоситься! И перед кем? Надо попробовать снова. Она всегда поступала так — делала опять и опять, стучалась лбом об стену, пока не ломалась стена или лоб не разбивался в кровь. Трудно сказать, что случалось чаще.
Она выпрямляет спину, сцепляет пальцы. Вдох.
— Я…
— Нет, — произносит Тадеуш, невесомо касается пальцами её запястья — Астори слабо вздрагивает — слава Мастеру, не чуткой кожи между перчаткой и рукавом, немного ниже, иначе она не знает, что бы с ней сделалось. И почему? — Смотрите мне в глаза… нет, посмотрите… Ваше Величество, пожалуйста.
Астори отчего-то не хочет смотреть, но надо — и она поднимает взгляд. В сгустившемся мраке глаза Тадеуша — как поблёкшие изумруды.
— Смотрите — вот так, да — чтобы я вам верил, — говорит он тихо. Астори всё ещё чувствует его прикосновение. — Чтобы мне захотелось вам поверить. Понимаете, Ваше Величество? Сделайте так, чтобы мне захотелось.
Астори слышит своё дыхание, приоткрывает рот, сглатывает — и смотрит в глаза.
— Я…
Мгновение. Она моргает.
— Люблю…
Горло сдавливает, но она превозмогает спазм. Должна превозмочь.
— Бананы.
Это почему-то звучит так пошло и глупо, что впору или расплакаться, или разбить тарелку. Тадеуш лучисто улыбается, но замечает свою руку, спешно отводит её и неловко извиняется. Астори качает головой: ничего — и прячет руку под стол.
Они практикуются ещё несколько дней подряд, и у Астори получается всё лучше и лучше, но что-то беспокойно жжёт ей сердце. Она садится в спальне и долго смотрит на фотографию Джея: он там улыбается, глаза голубые, ясные, волосы всклокочены. Астори не отрывает взгляд и что-то ищет. Или ждёт.
Ей почему-то хочется просить прощения.
========== 1.6 ==========
Астори осторожно придерживает бойкую Луану, которая копошится у неё на коленях, беспардонно обсасывая бордовую юбку, мягко вынимает ткань у дочери изо рта и пикает её по носику. К ним ползёт Джоэль: пыхтит, перебирает ручками и ножками по ковру. Няня стоит в стороне, улыбается.
Астори прижимает пушистую головку дочери к груди и протягивает руку к сыну:
— Иди сюда, зайчик. Вставай. Иди к маме.
В последнее время ей не слишком часто удаётся проводить время с детьми — разговоры с премьер-министром, дела, работа с документами постоянно отвлекают, и хоть и дают Астори возможность чувствовать себя живой, но не могут заменить её тёплых маленький комочков. Её дочки и сынишки. Лу и Джо.
Они подросли, быстро-быстро ползают и даже начинают ходить: два одуванчика с голубыми глазками. Как у отца. Совсем как у их отца. От Астори им не досталось, кажется, ничего, но она не обижается. Она каждый день видит в не определившихся до конца детских чертах отпечаток Джея, и от этого становится и больно, и как-то светло. И ещё — тоскливо.
Вибрирует телефон: мобильный, а значит, это не Тадеуш, тот всегда звонит на старый громоздкий аппарат в кабинете. Астори глядит на номер и радостно поднимает. Энки. Подруга из приюта.
— Астори, привет! — слышится жизнерадостный знакомый голос. — Как ты? Как жизнь во дворце течёт, как детишки?
Будто живой, встаёт в памяти её образ: непослушные короткие волосы цвета воронова крыла, вздёрнутый нос, упрямый подбородок и чёрные проницательные глаза. Они вместе росли в приюте и крепко дружили с самого детства, сколько помнили себя; в одиннадцать Энки удочерили, однако она уговорила приёмную семью отдать её в тот же интернат, где училась Астори. Поступление в университет развело их по разным уголкам страны, но они продолжали тесно общаться.
— Хорошо, Энки. — Астори прижала телефон щекой, целуя сына в висок. Он пах яблоками — вернее, яблочным пюре. — Дел много, а весной должно прибавиться ещё: вхождение в Совет, я рассказывала…
— Ага. Слушай, как там с этим, кстати? Твой министр ничего определённого не говорил?
— Пока нет. После бала, я думаю, ситуация прояснится… мы с ним надеемся на это.
— О, бал, ну конечно!
В голосе Энки слышится откровенный интерес — ещё бы, это ей гораздо ближе рассуждений о политике, от которой она всегда была далека. Энки поддерживает разговоры о советниках, Уолрише и выборах только потому, что это волнует Астори — ну и потому, что уверена: этот Уолриш — премерзкий тип, все советники — дутые болваны, а министр — так и быть, ничего, и, судя по фотографиям, ещё и красавчик. Астори не спорит. Но и ничего не подтверждает.
— Да, сейчас с минуты на минуту должен прибыть Бартон… мы обсудим детали.
— Какие такие детали? — ехидно переспрашивает Энки. — Он к тебе зачастил, ты не думаешь?
— Я сама его зову.
— Ах, ещё и сама?
Астори начинает сердиться — не то в шутку, не то всерьёз. Ну что за детский сад, в самом деле! Они взрослые люди, и их связывают лишь деловые отношения, не больше. Это… это просто глупо, в конце концов.
— Перестань. Это уже несмешно.
— Ну не буду, не буду, ладно, — сдаётся подруга. — Как скажешь. Не смею тебя дольше задерживать, у меня самой сейчас клиент, только звякни мне потом, ага?
— Конечно.
Энки так до сих пор и не определилась, кем работает: выучилась на юриста, закончила курсы по маркетингу, отучилась где-то ещё, бросив пару факультетов, гадает всем желающим, подрабатывает фотографом и время от времени устраивает детские праздники. Ещё и успевает заниматься семьёй: у неё милый муж, весёлый и работящий, денно и нощно трудящийся в собственной пекарне, и сынишка, на год старше Лу и Джо. Энки крутится как белка в колесе. Но ей весело. А вот Астори, королеве и без пяти минут советнице, как ей хочется верить, отчего-то не весело совсем.
Астори смотрит на часы: и правда пора. Она передаёт детей няням, чмокнув напоследок Лу и Джо в щёчки, и уходит. В гостиной её нагоняет камердинер.
— Господин Бартон уже здесь, Ваше Величество.
— Благодарю.
Она проходит мимо зеркала, подавляя позорное желание остановиться и поправить сбившиеся волосы. Да и зачем? Она не на подиуме… ей нечего стыдиться того, что она — мать. Детишки поиграли с причёской… С кем не бывает.
Тадеуш ждёт её в приёмной; слегка улыбается ей, кланяется и, опустившись на колено, целует руку — и Астори снова чувствует, как впивается в палец кольцо. Она носит его как замужняя жена, а не вдова, — всё ещё не может отпустить Джея. Не может поверить, что его нет.
Наверно, она никогда полностью с этим не смирится.
— Сегодня кратко, Ваше Величество, — сообщает Тадеуш, усаживаясь в кресле и расстёгивая папку. Астори кивает. Она знает, что им предстоит поговорить о Сайольском бале.
Сайоль, праздник Духов Щедрости и Веселья, приходится на Новый год, и их обычно отмечают вместе: зажигают свечи — обязательный атрибут, неизменный символ праздника — развешивают ленты, поют гимны, украшают пихты… Астори любила Сайоль в детстве, когда они праздновали его всем небольшим приютом. А потом закончилось детство… она стала жить одна… и с каждым годом очарование Сайоля сходило на нет.
Пока не появился Джей… и не подарил ей семью и тепло. Астори вечно будет ему за это благодарна.
По традиции Сайоль в Эглерте отмечают с размахом: ставят крупную наряженную пихту на площади, устраивают уличные выступления, а в Серебряном дворце задают грандиозный бал. Этот обычай берёт начало то ли в тринадцатом, то ли в четырнадцатом веке. Родовая знать и самые видные люди страны в одну из предсайольских ночей веселятся в королевской резиденции, а простым людям остаётся лишь наблюдать за ними по телевизору или попытать счастья в лотерее, где разыгрываются пятнадцать пригласительных билетов.
Астори смутно помнит, как проходил этот бал при покойном короле: много блёсток, конфетти, звон бокалов, свет, музыка и несмолкающий смех. Шумно и весело. В этом году должно пройти так же, если всё сложится, как надо. Единственное отличие: теперь она будет в роли хозяйки. И Астори немного страшится этого.
