Северные провинции всегда были головной болью эглертианских правителей, раковой опухолью на теле страны, самой хлопотной областью королевства. Они меньше южных почти вдвое и во столько же раз беднее. Их движущая пружина, якорь, позволяющий оставаться на плаву — тяжёлая промышленность: на их территории находились короткие и невысокие пояса гор Эрко-Альбичче и Эрко-Ас-Малларас с богатыми залежами руд.

Астори прикусывает губу и думает.

Северные провинции. Больное место каждого эглертианца.

Она мельком слышала о них при жизни старого короля. Об этом велись ожесточённые споры в Совете и на всех телеканалах, на страницах даже самой захудалой газетёнки, но в семейном кругу эту тему затрагивали редко. Астори тогда в политику не вникала: она думала о Джее, своей семье и ещё не рождённых детях, которых носила под сердцем.

Теперь всё изменилось.

Родились дети. Нет короля — зато есть королева. Нет Джея… есть премьер-министр.

Всё изменилось. Ну, или почти всё.

Северные провинции по-прежнему — как бельмо на глазу.

Камердинер сообщает, что прибыл премьер-министр. Астори выходит его встречать. В кабинете тепло и уютно, шуршит под каблуками ковёр, мерно поскрипывает отворяемая дверь, в которой показывается кудрявая голова Тадеуша, а затем и он сам — целиком, с редкими веснушками, угловатыми плечами, неловкой робостью в движениях и ласковой улыбкой, от которой разбегаются мелкие морщинки вокруг глаз. Астори принимает его поклон, протягивает руку для поцелуя — Тадеуш плавно опускается на одно колено и касается губами её пальцев. Осторожно. Почти неощутимо.

Они садятся в кресла, и Астори расправляет бордовую юбку, не замечая — или позволяя себе не замечать — быстрый взгляд Тадеуша.

Одна секунда, ну, может, две, и он отводит глаза. Но успевает увидеть очень многое.

Например, как лежат небрежными волнами на плечах тёмно-каштановые кудри, как отражается солнце в карих, цвета горького шоколада, глазах, рассыпаясь золотистыми крапинками, как поджимаются губы и рука подпирает подбородок, когда она слушает его доклад… То, чего не следовало бы видеть. На что не стоило бы обращать внимание. Он утвердительно приподнимает брови, кивает, когда Астори задаёт вопросы. Тадеуш знает, что может взять себя в руки. Он политик. Он умеет контролировать эмоции.

И ему хочется понять лишь одно: она тоже умело сдерживает чувства… или сдерживать попросту нечего?

— Относительно пятничных дебатов… — протягивает он, листая бумаги и задумчиво щёлкая ручкой. — Вы уже решили, за кого будете голосовать?

— Я даже начала работу над речью. Позавчера днём. — Астори заводит прядь за ухо. — Я за Джемиша ди Марцесс. Однозначно.

Лицо Тадеуша вытягивается. Он закрывает папку и откладывает ручку, медленно выпрямляясь.

— Вы сказали… ди Марцесс? Который предлагает новые налоги для северных металлургических компаний?

— Именно, — спокойно кивает Астори. — А разве что-то не так?

— Но… но вы же не… вы…

Астори изумлена, растеряна, почти напугана и всё-таки пока ещё не рассержена: она впервые видит, как Тадеуш давится словами. Что она такого сказала? Она как-то… задела его? Обидела? Она хмурится, чувствуя неясную, но тяготящую вину. Наверно, стоит извиниться… непонятно, правда, за что, но…

Но она мгновенно чувствует: что-то между ними изменилось. И от этого не щекочуще приятно, не легко, не стыдно — от этого тяжело, словно наглоталась свинца. Глаза Тадеуша тускнеют. Улыбка гаснет. Астори осознаёт, как непривычно видеть его без этой постоянной лучащейся улыбки. Нет, он и прежде бывал в её присутствии напряжённым и сосредоточенным, да хотя бы на тех же прениях в Совете, Астори знает, как он выглядит в эти моменты — резче очерчиваются неявные скулы, стискивается челюсть, глаза становятся темней и жёстче, голос звучит непривычно отрывисто — но никогда не обращает внимания, потому что эта хлёсткая энергия направлена не на неё. Для неё у Тадеуша всегда припасена улыбка, тёплый кивок, редкое касание локтя — на ходу.

А теперь…

Неужели он злится на неё? За что?

— Может быть… чаю? — неожиданно предлагает она, не успев толком поразмыслить, и сама себе поражается. Тадеуш тоже удивлён. Что ж, отступать поздно.

— Вы…

— У меня есть. С мелиссой. Лимоном. Имбирём. И кексы есть. Хотите? Мы, кажется, почти закончили на сегодня…

Она дружелюбно изгибает левую бровь, словно упрашивая ошеломлённого премьер-министра принять приглашение, и встаёт. Чувствует интуитивно, что поступает верно. Сглаживает острые углы. Тадеуш покорно поднимается и идёт следом в гостиную. Астори указывает на кресло у стола.

— Сидите-сидите, я сама.

Тадеуш садится, не знает, куда себя деть, и потому скользит взглядом по стенам, шкафчикам и потолку с лепниной. Тихо кашляет. Исподтишка наблюдает за Астори. Она ставит перед ним кружку, даёт выбрать пакетик с заваркой и спрашивает, не хочет ли он шоколадку. Тадеуш отказывается.

От мысли, что его поит чаем королева, становится неуютно. К тому же… северные провинции. Разговор о них ещё не окончен.

Он совершенно нетактично пытается упомянуть об этом, но Астори вежливо прерывает его, размешивая сахар:

— Я помню. Давайте… давайте потом, хорошо?.. если вы не торопитесь… просто побеседуем. Мы давно этого не делали.

Тадеуш проглатывает изумление и чай. Астори и сама не до конца понимает, что ею движет. Она… берёт и делает.

Приглашает его на чай. Угощает шоколадом. Предлагает разговор ни о чём.

Это точно она?

Астори хочется думать, что это — часть хитроумного плана по разведыванию мыслей премьер-министра. Это было бы, конечно, погано и мерзко, но тогда она бы ощущала вину только перед собой.

А не перед мужем и детьми.

Они пьют чай. Беседуют о музыке и живописи. Тадеуш понемногу оживляется: искусство — явно его конёк, он говорит непринуждённо и увлекательно, перечисляет художников, расписывавших Серебряный дворец и Таффийскую намину, упоминает композиторов, скульпторов, слегка касается течений и школ… Астори слушает, почти не дыша. И откуда он это знает?

Её туфля упирается в мысок его ботинка. Ненарочно. Астори замирает на минуту, ждёт… ничего. Выдыхает. Она не отводит ногу. Мастер знает почему, это так неправильно… только сегодня. Только сейчас. Завтра она такого не позволит себе. Но сегодня… Особенный случай, она чувствует это. Сегодня можно.

Ей хочется в это верить.

Кексы съедены. Чай выпит. Она собирает чашки, шутливо приказывая сидеть протестующему Тадеушу, и достаёт коробку с тау-ро.

— Сыграем? Заодно и… обсудим… закончим обсуждать…

Он кивает, поправляет пиджак.

— Предупреждаю, я играю отвратительно.

— Я тоже, — доверительно улыбается Астори. — Тем интереснее.

Тадеуш хрустит пальцами, придвигает кресло ближе к столу, пока Астори расставляет фигурки. Эта версия рассчитана на двоих, не на троих, как обычно; Тадеуш разглядывает доску, берёт в руки остроносого советника из красного дерева.

— Что ж… — Астори передвигает белого крохотного пехотинца на две клетки вперёд. — Кажется, мы остановились…

— Да. — Один ход — и красный принц съедает белого пехотинца. Астори фыркает. Тадеуш улыбается одними губами. — Прения в Совете. Налоги.

Она неопределённо поигрывает бровями, и соглашаясь, и не подтверждая полностью. Она явно наступила на больную мозоль сорок минут назад. Теперь это очевидно для неё.

Астори привыкла учиться на своих ошибках. И она осторожничает:

— Так что… — Белый принц идёт на три клетки по диагонали. — Так что вы думаете об этом?

Тадеуш откидывается на спинку кресла. Его пальцы сжимают красного короля, его колено под столом соприкасается с коленом Астори — случайно, разумеется, случайно — и ей становится неожиданно тепло и страшно. Это так неправильно… и так прекрасно…

— Северным провинциям, — начинает он, тщательно подбирая слова, — безусловно, приходится очень… нелегко.

— Даже так?

— Именно. Ваше Величество, вы… вы…