Она добилась, чего хотела.

Они с Тадеушем не разговаривают до следующей аудиенции в пятницу, и Астори ощущает стену, выросшую между ними. Премьер-министр избегает встречи с ней. Пересел на другое место в зале совещаний. Астори понимает, что первая же беседа между ними должна расставить всё по местам, и она ждет и страшится этой беседы.

Их отношения уже никогда не станут прежними.

Тадеуш приходит в пятницу ровно в семь, и даже его обычная пунктуальность сегодня пугает Астори. Он холодно кланяется с порога, быстро целует её костяшки пальцев и крепко пожимает ей руку. У Астори тревожно сосёт под ложечкой. Они рассаживаются в кресла, с минуту не произносят ни слова, разглядывают друг друга. В зелёных глазах Тадеуша появилось отчуждённое равнодушие.

— Мне на днях звонил министр транспорта, — начинает Тадеуш, расстегнув папку. — Он обеспокоен наводнением в Сар-да-Орло: нанесённый ущерб дорого обойдётся казне и притормозит строительство железной дороги минимум на полгода…

— Тед… — моляще тянет Астори. Премьер-министр вздрагивает, прячет взгляд. — Тед, пожалуйста… давай поговорим об этом…

По его губам расплёскивается горькая усмешка; он передёргивает плечами и вскидывает темноволосую голову, смотрит на Астори с вызовом.

— А что ты хочешь услышать? Что победила? Получила своё? Мои поздравления, Астори. Ты выиграла. Да, правительственные войска введут на Север. Да, отлично. Молодец.

Он хлопает в ладоши; его очевидно лихорадит. Астори мотает головой.

— Тед, послушай, я не…

— Перестань, Астори! Я сыт по горло твоей ложью! — Тадеуш глотает ртом воздух. — Просто ответь — чего ты добиваешься? Когда ты наконец будешь довольна?

Астори стискивает зубы и царственным гибким движением поднимается с кресла. Её задевает интонация Тадеуша. В конце концов, ему ли не знать, что она вынесла.

— Когда Север сгорит дотла или присягнёт мне на верность, — цедит она. — Я хочу, чтобы я и мои дети жили в безопасности, и ты не можешь меня за это осуждать. Я не из тех королев, которых вешают. Я из тех, которые вешают сами.

Тадеуш глядит на её снизу вверх, судорожно улыбается.

— Прекрасно… значит, мы сгорим дотла.

— Что? — теряется Астори. Испуганно моргает. Тадеуш раздражённо елозит в кресле, ослабляя душащий галстук.

— Эти отношения были ошибкой с самого начала. Давно следовало прекратить их.

— Нет, я… подожди… подожди, о чём ты? — непонимающе частит Астори. Дурное предчувствие змеёй свернулось на сердце. Тадеуш вскакивает и хватает папку, направляясь к двери. — Постой, мы…

— Хватит, Астори! — выкрикивает он, развернувшись. — С меня довольно! Я ведь просил тебя не делать этого, умолял не заставлять меня выбирать между тобой и Севером… но ты никогда меня не слушалась. Ты развязала ноги смерти, Астори, и теперь она будет ходить за тобой по пятам.

Она беспомощно смотрит на него.

— Я слишком долго был на твоей стороне, Астори. — Тадеуш тяжело дышит. — Так долго, что почти забыл, что у меня есть своя.

Она робко шагает вперёд.

— Тед, мы ведь можем…

Он останавливает её жестом.

— Нет, Астори, уже не можем. Я делал всё, что ты хотела, я был твоей собачкой, твоим послушным мальчиком, но так больше не может продолжаться! Я этого не хочу. Тебе ясно?

Астори молчит: ей слишком больно, чтобы отвечать. Тадеуш сводит брови и говорит — её собственным — стальным — безапелляционным — тоном:

— Я не слышу: вам ясно?

Она сглатывает накипающие слёзы. В глазах Тадеуша нет жалости.

— Я устал, Астори, и я хочу, чтобы ты меня отпустила. Иначе мне придётся уйти самому.

Она в слепом отчаянии трясёт головой, сдерживая всхлипы.

— Нет, нет!.. Ты… ты не можешь уйти сейчас, когда ты так мне нужен! Я не смогу без тебя, Тед! Мы найдём… найдём выход, как всегда находили… вместе…

— Нет больше никаких «нас». И мы… не вместе.

Астори порывается схватить его за руку, но Тадеуш отстраняется.

— Но мы… мы в одной команде! Мы хотим одного и того же!

— Я тоже так думал, — произносит Тадеуш. — Но мы оба ошиблись друг в друге. И я прошу, Астори: отпусти меня.

— Я не хочу, я… — Она нервно ловит воздух. Глаза застилают слёзы. — Я не отпущу тебя, Тадеуш.

Он медлит и затем понимающе кивает, словно ожидал этого.

— Значит, я сам. Прощай, Астори.

— Подожди! — выкрикивает она. Сердце разрывается по изломанным линиям тонких сосудов; кровь перепуганно стучит в ушах. — Не надо, пожалуйста!.. Мы… мы найдём…

Астори захлёбывается слезами. Не верит. Это было бы слишком. Её единственный устойчивый якорь… её оплот. Её крепость. То, что удерживало Астори на плаву все эти годы и что она сама отняла у себя в порыве необузданной жажды мести. Тадеуш смотрит на неё, и Астори тщетно силится запомнить его лицо до малейшей чёрточки: зелёные настороженные глаза, сеть морщинок, линия ожесточившегося рта, нос в незаметных веснушках… Слова — ударом плети:

— Мне очень жаль, Ваше Величество.

И он уходит. Её надсадный крик догоняет его в дверях, толкает в спину:

— Тадеуш!..

Он не останавливается. Комната пустеет, раздаётся в пространстве, и Астори беспомощно удерживается за спинку кресла. Ноги подгибаются. Она остаётся одна — может быть, впервые за эти семь лет по-настоящему одна. Якоря подняты. И она почти слышит, как с треском догорают подожжённые ею мосты.

Ей следовало это предвидеть. Но она, как дура, до последнего надеялась, что обойдётся.

Она победила… она проиграла.

Победителей не судят.

Горе побеждённым.

Астори плачет в одинокой холодной комнате одинокого холодного дворца.

========== 8.1 ==========

Тусклый и мутный свет единственной люстры, горящей в соседней комнате, падает и тает расплывчатыми каплями в бокале с ториком. Поздняя ночь — настолько поздняя, что её уже можно назвать утром. Через несколько часов начнёт светать. Беспокойный мир бурь и войн чутко спит; в королевском парке неслышно бродит зябковатая осенняя темнота. Тихо. Астори дрожащими руками открывает новую бутылку; её ощутимо качает из стороны в сторону, перед глазами пляшут чёрные точки, голова раскалывается, и мозг плавает в разноцветном бесформенном тумане. Она в таком состоянии давно… или совсем недавно. Астори щурится, пытаясь сосчитать пальцы на руке. Не получается: то ли от усталости, то ли от бессонницы, то ли от вбрызнутого в жилы алкоголя — она мешала торик с вином, до этого с коньяком, а до этого…

Астори тошнит. От себя и от количества выпитого.

Но она наливает и наливает, пьёт и пьёт, и ей вовсе не жаль себя. Хватит. Жалела, жалела тридцать один год подряд и вот до чего дожалелась — королевство разваливается, дети далеко, Тадеуш… что уж тут говорить о Тадеуше. И так всё ясно. Астори думает о том, когда она успела стать такой идиоткой, как умудрилась настолько бездарно загубить свою жизнь. Где она просчиталась? Какой поворот оказался неверным? Она неслась на бешеной скорости, выжимала педаль газа в пол — не останавливаться, не останавливаться, на красный свет, через кирпичные стены, лобовая атака, вперёд и вперёд… разбивалась, вставала, мчалась дальше… не видела, куда сворачивала. И теперь — тупик. Бетонная ограда, которую ей не пробить.

Она оказалась жутко невезучей дурой. И что самое ужасное, она поняла это слишком поздно.

Астори цокает языком, пробуя на вкус тягучий, вязковато-терпкий торик. Морщится. Ей, кажется, ещё никогда не было так хреново, даже после смерти Джея, даже после атак террористов… тогда она была моложе и увереннее в себе. О, эта безнадёжная вера в собственные силы, которая вела её через отчаяние и смрад, служила щитом от ударов судьбы, вытягивала из болота, когда ничто другое не вытягивало, — эта вера её и сгубила. А сейчас веры нет, и детей нет, и Тадеуша нет… да и государства, по большому счёту, у неё нет тоже.

Королева без королевства.

Пол уплывает из-под ног; Астори напевает гимн Эльдевейса.

— Вперё-ё-д, сыны Оте-е-ечества, во сла-а-аву праотцо-о-ов,