— Конечно, Мел, конечно. Чувствуйте себя как дома. Всё моё — ваше.

В гостиной Энки разливает по чашкам какао, Эд с сыном на коленях сидит в кресле — маленький Питер сосредоточенно рисует цветы, дома и барашков, — Рон настраивает старинное рецанское пианино, Серамис и Луана возятся с куклами, а Джоэль уплетает булочки с изюмом. Астори целует сына в затылок и присоединяется к Энки, раскладывающей по тарелкам печенья и кексы. Мелли кладёт подбородок мужу на плечо.

— Астори, у вас чудный инструмент! — говорит Рон, приобнимая жену. — Отличный просто! Эта старушка ещё поработает…

Они рассаживаются по диванам и креслам. Рон профессиональным движением разминает пальцы, пробует то одну, то другую клавишу, откашливается и быстрым напористым движением начинает играть — по гостиной расплёскивается вихрь искристо-яркой, плясовой музыки, с ломаными линиями переливов от высоких, дрожащих, огненных нот к низким и глубоких, бархатистым. Рон закрывает глаза; пальцы летают по клавишам. Астори всем телом чувствует пронзительную силу музыки, такой же, какую играли в сайольский вечер в приюте, интернате, университете… этими ритмами пропитана её жизнь.

Прошлая жизнь.

Она закручивает волосы Луаны в неизменную дульку и размышляет. Традиции… у каждой семьи есть сайольские традиции, свой особый праздничный ритуал. Без них и семья — не семья. У Мелли и Рона — исполнение сайольских гимнов, у Энки и Эда — приготовление кексов с глазурью по домашнему рецепту… У них с Джеем тоже была традиция. Когда-то… была.

Астори подавляет вздох.

— Может, шарады? — предлагает Мелли, когда музыка стихает. Энки радостно кивает, и Астори, пожимая плечами, заставляет себя улыбнуться:

— Давайте шарады.

***

Метерлинк полон огнями. Над улицами протянули сеть ослепительных гирлянд, пенящихся светом; сверкают витрины немногих работающих магазинов и даже уже закрытых; падающие хлопья снега вспыхивают в бликах фар. Мимо тихо колесят редкие машины. Пешеходов мало; ближе к полуночи они сгрудятся на центральной площади, около громадной пихты, — запускать салюты и веселиться до утра. Тадеуш не торопясь шагает по тротуару. Цокая копытами, проезжает рядом полицейский на коне — конная полиция вообще очень распространена в Эглерте. Лошади экологичнее мотоциклов.

Тадеуш опирается на ограду. Набережная практически пуста. Внизу струится чёрными шёлковыми волнами, в которых причудливо отражено мокрое сияние вывесок, тихая Нуэ-Люиче, Светлая Река. Тадеуш смотрит в воду и думает, что это его последний год на посту — если, конечно, он не решит переизбираться — а он так и не уладил конфликт на Севере, как обещал. Не справился. Волнения усмирены, кровопролития не произошло, но Эглерт всё равно напряжён. Гроза лишь отложена на неопределённый срок.

Он разобрался с симптомами, а не с причиной.

Тадеуш знает, что народ его любит. В Совете к нему относятся благосклонно. СМИ отзывается о нём охотно и льстиво. И если он захочет, он станет премьером ещё раз.

А он этого хочет?

— Из… извините, я… прошу прощения…

Он оборачивается: невысокая девушка в пуховике, с волнистыми белокурыми волосами, плавными чертами лица и васильковыми глазами смущённо мнётся, потупив взгляд от робости.

— Я тут… потерялась… вышла из «Фракассии», думала прогуляться, а тут так красиво, я шла-шла и… я, кажется… я потерялась, вы не могли бы мне помочь?

Она конфузится, сцепляет перед собой руки и краснеет. Тадеуш оглядывает её с тактичным любопытством. На вид незнакомке лет двадцать или чуть больше, она почти ровесница Эйсли… девочка. Наверняка приехала в столицу на Снежную Неделю, заблудилась…

— Тут далековато. Смотрите, надо дойти до угла улицы, дважды перейти дорогу, свернуть направо, налево, потом снова налево и… нет, сначала налево, потом направо и опять…

Она сдвигает брови в мучительном недоумении. Тадеуш пожимает плечами со вздохом и отпускает перила.

— Лучше я вас провожу.

Незнакомка радостно улыбается, мгновенно протягивает узкую ладонь — почти ладошку.

— Ой, спасибо-спасибище! Не знаю, как бы я без вас… Я Леа. А вы?..

Он пытливо глядит ей в глаза — неужели вправду его не узнала? Нет. Или не подаёт виду. Что ж, пускай; так легче. Тадеуш дружелюбно стискивает ей руку.

— Тед. Идёмте.

Они бредут по улицам Метерлинка и разговаривают. Леа, не заставляя себя расспрашивать, охотно рассказывает, что родилась и выросла в Некроше, этой зимой впервые посетила Метерлинк, с трудом упросив мать позволить ей встретить Сайоль одной, вчера сняла номер и вот… Тадеуш слушает внимательно. О своей жизни он не особенно распространяется. Врать ему не хочется, а видеть, как эта миловидная открытая девушка шарахается, фотографирует его и просит автограф, не хочется вдвойне. Он предлагает ей опереться на его руку, и Леа доверчиво соглашается. Тадеушу просто с ней, как будто они тысячу лет знакомы.

Он наконец-то не одинок в Сайоль.

Их прогулка затягивается, но они только «за»: никогда ещё беседовать с первым встречным не было так увлекательно. Леа очень напоминает Тадеушу Эйсли, по которой он успел соскучиться. Надо ей позвонить, когда вернётся, и почему-то Тадеушу кажется, что это случится только ближе к утру. Он не хочет встречать Сайоль в пустой квартире. Не сейчас… Леа уютная и тёплая. Она что-то щебечет, подпрыгивая в такт его шагам, и Тадеуш посмеивается в шарф.

Этот шарф подарила Астори.

Они покупают большие картонные стаканчики с кофе в будке и устраиваются на скамейке около перил. Пьют. Болтают. Леа говорит о своём бывшем, с которым рассталась месяц назад, потому что он вечно опаздывал на свидания и не помнил день её рождения. А ещё носил безвкусные рубашки.

— А у тебя есть девушка, Тед?

Тадеуш отпивает и задумывается. Вряд ли королева — это, упаси Мастер, его девушка. Ей нравится слово «коллега». Будь его воля, он бы назвал её женой. Но…

— Есть, — глухо отвечает он, смотрит на высокие серебристые звёзды. Декабрьский воздух холоден и весел; снежинки тают на лацканах пиджака. — Но у нас всё сложно.

— Сложно в каком плане? — приподнимает бровь Леа. Тадеуш шмыгает носом, изучая свои ботинки, и нервно улыбается:

— Она не считает себя мой девушкой. Т-то есть мы встречаемся, я люблю её, очень люблю и, кажется, даже немного нравлюсь ей, но… Она привязана к своему парню, который погиб. До сих пор помнит о нём. И это… держит её.

Леа медленно пьёт кофе и изрекает:

— Понимаю её. Нет, реально, это… да, может держать. Но если твой парень погиб, это не значит, что ты должна хоронить себя заживо. И ты классный, Тед. Уж не хуже её парня, я уверена.

— Спасибо, Леа.

Она толкает его в плечо:

— Эй, брось! Однажды она поймёт… а если нет, то… всегда можно уйти. Правда?

Тадеуш вертит в руках стаканчик.

— Я… проблема в том, что я… не хочу уходить.

***

За шарадами, настольными играми, загадками и партиями в тау-ро время летит незаметно. Приближается полночь. Уже принесли и расставили еду, зажгли гирлянды на пихте и включили телевизор; аппетитно пахнет медовыми пряниками, запечённым гусем и рулетами с сыром, гудит сайольская музыкальная программа, повторяющаяся из года в год, а дети радостно распаковывают свои подарки, пока взрослые заканчивают приготовления. Мелли повязывает сопротивляющемуся Рону галстук-бабочку, а Энки причёсывает Эда, покорно терпящего болтовню жены. Астори надевает тонкую жемчужную нить. Она хорошо пойдёт к браслету.

— Астори, две или три бутылки ставить? — окликает её Мелли.

— Три. И ещё две под столом, если вдруг понадобится.

Подруга входит в комнату, и зелёные ласковые глаза осматривают Астори, которая тщетно пытается застегнуть пуговицы на левом плече. Такое неудобное платье… и вырез глубоковат. Зато расцветка прелестная — белый с серебряным.

— Помочь? — Мелли подходит, трогает распушившиеся волосы Астори. — Великолепно выглядишь, дорогая. Ты очень похорошела, знаешь. Год назад я боялась за тебя, ты исхудала, кожа да кости одни были. А теперь… наверняка от кавалеров нет отбоя, верно?