– Вроде нормально, – отвечаю я и сажусь по-турецки, поправляя потрепанное покрывало. – Это было похоже на вспышку. Как будто фрагмент из прошлого, нарезанный из кусочков разных кинопленок, склеенных вместе, но не совсем чёткий.

– Наверное, это хорошо, да? – нерешительно поднимает он на меня глаза. – Значит, воспоминания возвращаются?

Я пожимаю плечами:

– Мне кажется, мы никогда по-настоящему ничего не забываем. Моя жизнь всё еще там, – дотрагиваюсь я пальцем до виска, – но погребена под ментальными развалинами. Кто-то специально разрушил всё внутри, я в этом уверена. Вопрос только кто? И зачем?

Шон откидывается назад, опираясь на руки, и внимательно меня разглядывает. В желтом свете лампы я замечаю несколько широких шрамов на его груди. Ник тоже говорил, что его ранили не впервые. Что это – настоящие боевые отметки или следы военных экспериментов, о которых парни ничего не помнят?

– Знаешь, с одной стороны, я мечтаю, чтобы тебе больше не было мучительно больно вспоминать, но с другой – хочу, чтобы ты меня помнила. Я, наверное, эгоист? – Небольшое смущение пробегает по его лицу, но он моментально его прячет.

– Ты не эгоист, – улыбнувшись уголками губ, отвечаю я. – Обещаю, что постараюсь вспомнить. «А если не вспомнить, то узнать заново», – добавляю мысленно.

Шон укладывается на кровать и, сложив руки за голову, глядит на растрескавшийся потолок.

– Артур не звонил? Как там Ник? – спрашивает он.

– Нет. – Я подтягиваю сумку к ногам, высыпая её содержимое на кровать и принимаюсь внимательно рассматривать. – Кстати, я хотела поговорить с тобой про Ника…

– А что с Ником?

– Тебе не кажется странным, что он один из вас? – спрашиваю я, повернувшись к Шону. – Разве солдат может выглядеть таким образом? Пирсинг, татуировки, его прическа. Ты же понимаешь, о чем я? Ни в одном военном подразделении не станут такого терпеть.

– Да, я тоже об этом подумал, – взъерошив свои коротко стриженные волосы, отвечает он. – Но у Лаванта такой же жетон, как и у нас. И он тоже ничего не помнит.

– Или притворяется, что не помнит, – бурчу я, перебирая содержимое сумочки и рассматривая каждый предмет, потому что хочу узнать, кто она – я. Вряд ли состав косметички может много сказать о хозяине, но нужно хоть чем-то занять руки. – Мне кажется, не стоит ему доверять.

– Что ты предлагаешь? Выгнать его?

– Не знаю, но надо быть осторожными.

– Он один из нас, Ви, а солдаты своих не предают, – бровь Шона дергается вверх, словно осуждая.

Я демонстративно закатываю глаза. Господи, до чего же Рид правильный! И наивный!

– Шон, не все такие, как ты.

Я открываю кошелёк и вытряхиваю оттуда все содержимое. Внутри одного из отделов лежит небольшая фотография, и я подношу её к лицу, внимательно разглядывая.

Тут я еще совсем девчонка, худая, несуразная, с забавным хвостом на макушке. Ссутулившись, я стою возле старого каменного фонтана, часть бортов которого разрушена временем, а основание затянуто коркой малахитово-зелёной плесени. Рядом со мной четверо мальчишек не старше двенадцати. Пасмурное небо, затянутое низкими грозовыми тучами, создает гнетущее впечатление, но несмотря на погоду, все весело улыбаются в камеру. Ребята одеты в одинаковую защитную форму и коротко подстрижены. Я узнаю как минимум трех из них! Прищурившись, я рассматриваю их лица, пытаясь отыскать черты сходства со взрослыми версиями.

Шон, как и сейчас, выше остальных. Он смотрит прямо в камеру, улыбаясь своей фирменной широкой улыбкой. Ник, в отличие от себя нынешнего, выглядит почти нормально. Одна его рука перекинута на плечи Арта, а кисти замотаны белыми бинтами. Кавано же, помимо светлых волос, выдают светящиеся круглые глаза с расходящимися от них лучиками и фирменные ямочки на щеках, придающие парню вид шкодливого младенца. Но мой взгляд останавливается на четвёртом мальчике. У него темно-русые волосы и широкие густые брови. Он стоит ближе всех ко мне, и я с удивлением обнаруживаю, что держу его за руку, переплетая пальцы.

Странно, что из всех фотографий, которые могут храниться в бумажнике, я выбрала эту. Бессмыслица какая-то! Я со стоном падаю назад на подушку, закрывая лицо ладонями.

– Ты в порядке? – Шон осторожно прикасается к моей руке, будто хочет успокоить, но на самом деле скорее опасается моей реакции. «Клянусь, если он ещё хоть раз спросит все ли в порядке, я его ударю», – мысленно раздражаюсь я, но, убирая руки от лица, мило улыбаюсь и киваю. Тут же, в ответ на моё лицемерие, в голове раздается голос: «Мы с тобой абсолютно одинаковые. Вот почему я вижу тебя насквозь. Никто из нас не показывает свою истинную сущность. Так что мы оба притворяемся». Чёртов Ник! Я отмахиваюсь от его слов, как от назойливой мухи.

Шон наклоняется вперед, опасаясь нового приступа, и не сводит с меня глаз.

– Взгляни, – протягиваю ему фотографию и ожидаю реакцию, покусывая губы. Пару минут он молча рассматривает карточку, не произнося ни слова. Его губы поджаты в раздумьях. И пока он анализирует ситуацию, я прихожу к выводу: все, что делает этот парень, имеет цель и необходимость. Каждый его дальнейший шаг планируется заранее. Каждое слово тщательно продумывается и взвешивается. Словно цель всей его жизни – ни минуты не потратить на лишние действия или пустые рассуждения.

А я не такая. Мне кажется, что не такая. Но не зря ведь говорят, что противоположности притягиваются?

– Зато мы теперь знаем, что Николас действительно один из нас, – возвращая мне фото, Шон откидывается обратно на подушку. – По крайней мере, в том возрасте он выглядел нормально.

Я фыркаю.

– Прекрасно! Но когда я окажусь права, не говори, что я тебя не предупреждала!

Шон вздыхает, а я поворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову, и пользуюсь возможностью получше его рассмотреть.

– Ты что-нибудь помнишь из своего детства? Родителей, друзей, может, свою собаку?

– Нет. – Шон протягивает руку к ночнику, выключая его, и комната погружается в темноту. – Такое чувство, будто я только родился. Сразу взрослым. Звучит глупо, но это так.

– А вот Ник помнит, – намеренно делая ударение на имени, говорю я.

– Снова ты за свое, – усталость явственно проступает в его голосе.

Ну почему так? Миллион вопросов, как пчелиный рой, атакует мой разум, Рид же, как остров невозмутимости, молча продолжает пялиться в потолок.

– Подумай сам, ведь это странно, что у меня в кошельке лежит ваше фото. Ни отца, ни матери. А фотография многолетней давности. Что-то важное случилось тогда… в детстве. И Ник единственный его помнит.

– Я не знаю, Ви, – кажется, терпению приходит конец. – Спроси его сама, раз уверена, что он помнит.

– Пф-ф, несмотря на то, что сейчас я не доверяю своей памяти, словам Ника я не доверяю ещё больше!

– Давай спать, – произносит Шон, зевая. – Через пару часов рассвет, а утром надо решить, что делать дальше. Поговорим после.

Он прав. Мой разум сейчас так устал, что вряд ли я смогу заставить его разобраться в случившемся. Возможно, в предложении Шона обратиться к Нику есть разумное зерно. Вдруг тот и правда что-нибудь расскажет. «Конечно, если подфортит нарваться на его хорошее настроение, – думаю я, натягивая повыше одеяло. – А если уж совсем повезет, то, может, он даже врать не будет».

«Ладно. Выясню завтра», – решаю я, ставя окончательную точку на своих размышлениях. Откидываюсь на подушку, наполнитель в которой свалялся колом, и пытаюсь заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, считая ребрами впивающиеся пружины, но сон так и не идёт. После обнаруженной очевидной связи между мной и ребятами я еще больше задумываюсь о четвёртом парне. «Где он сейчас? Все ли с ним в порядке? А вдруг он тоже был в поезде, и мы просто разминулись?»

Я закрываю глаза, мечтая, что утром проснусь в своей постели (где бы она ни была), а все произошедшее окажется дурацким сном. Перед глазами ещё несколько мгновений мелькают мутные образы, а потом разум отключается.