Пока катили к Пастуху по заснеженным холмам, Валя нудел про свою нелегкую жизнь, которую можно было бы охарактеризовать кратко: «Загоняли». С добавлением бранного слова, само собой.

Издали, с возвышенности, пастушье хозяйство показалось набором игрушечных домиков, сарайчиков, изгородей на фоне бескрайней холмистой степи. Однако вблизи оно произвело иное впечатление. Круглая юрта Бурята оказалась не «палаткой» – каркасом, обтянутым войлоком, как я ожидал, а добротным срубом. Плюс хозяйственные постройки, тоже из дерева. Кошара была заперта, овцы сидели «дома». Просторный загон пустовал, не считая собаки. Лохматый, черный с подпалинами, монгольский волкодав посмотрел на меня устало-добродушно. Поднялся, и не спеша побрел знакомиться. Его спокойствием я решил на всякий случай не обольщаться. Кто знает, сколько волков на счету этой милой собачки, помимо лис и сусликов..? Пес замер, глядя, что буду делать. Стоило приблизиться вплотную к забору, он гавкнул пару раз, припав на передние лапы. Получилось забавно, однако я прекрасно понял, что лучше оставаться со своей стороны забора. Конечно, в бушлате и ватных штанах своих я мог бы некоторое время продержаться в роли «нарушителя» для натаски служебной собаки. Только зашивать одежду потом придется ведь своими личными руками. Припомнилась песенка, которую распевали девчонки в институтской общаге, когда счет тостам бывал потерян:

Была я белошвейкой и шила гладью,

Теперь я – в политехе. И стала… ла-ла.

Парам-пам-пам. Парам-пампам-пампам!

На лай волкодава открылась дверь овчарни, и на свет вышел бородатый мужик с раскосыми глазами в толстом и, чувствовалось, очень теплом халате, похожем на длинную не по росту солдатскую шинель. Обратила на себя внимание эта его бородища – густая, как у абрека. Обычно у бурят и монголов я наблюдал три волосинки в два ряда… Пастух пошел ко мне. Один глаз его казался «подкрашен» сильнее другого из-за небольшой родинки у виска, на том месте, где ресницы сходились. Художника-портретиста во мне и забайкальскому холоду не убить!

– Здравствуйте! – поздоровался с хозяином овчарни. Он по-свойски поднял руку в знак приветствия, будто приятели с ним.

– Я от Ермака, – назвал ему пароль, понизив голос, словно кто-то меня слышать мог. – Нам бы водочки. Две. – Я изобразил пальцами рогатку. – День рождения у приятеля.

Пастух внимательно посмотрел на меня. Точно пытался определить, можно ли мне доверять? Понятно, статью за спекуляцию никто не отменял. Видимо, осмотр гонца по каким-то признакам удовлетворил спекулянта. Отвернулся, ушел в юрту. Какое-то время его не было, – видать, полез в закрома. Его собака тем временем все так же сидела передо мной по ту сторону забора, стерегла.

– Да не нужны мне ваши овцы! – сказал лохматому сторожу. Пес прислушался, приподняв уши.

Бурят вернулся с матерчатой сумкой в руках. Протянул ему деньги. Он сунул их в карман. Лег грудью на жердину забора, раскрыл сумку. Я извлек из нее, одну за другой, две поллитровки «Русской» – точь в точь такие же, как в нашем с Пашей тайнике, розлива Улан-Удэ, как определил потом. Рассовал добычу по глубоким карманам штанов, поблагодарил Бурята, сказал: «До свидания», – и пошел к машине. Пастух так же, как при встрече, лишь поднял руку. Какой-то странный осадок остался у меня от этого акта купли-продажи. Не сразу, но все же понял, в чем дело. Не услышал голоса Пастуха. Одни жесты. Может, немой?

– Готово дело, – доложил Вале. – Едем обратно?

– Ну, сейчас! – чему-то обрадовался Гудок. – Хочешь, чтобы нас спалили на ровном месте, что даром по степи бензин жжем? Едем в Кяхту за почтой. Потом кое-что в часть завезем и тогда уже – обратно, в лагерь.

«Ну, покатаемся, – подумал я. – Отчего бы не покататься? Конечно, на оленях было бы лучше…»

К вечеру благополучно вернулись в лагерь.

– Ну как тебе Бурят? – спросил меня Ермак, пока Берестов ныкал водку.

– Карабас-Барабас, – ответил я.

– Да, – согласился Ермачев. – Бородища у него знатная.

– Обычно, у местных такой не бывает, – заметил ему. Ермак как-то странно-внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал.

После отбоя разогрели на печурке ужин, принесенный с походной кухни, и подняли тост за именинника. Потом проговорили до полуночи. Сенин, слава богу, по-прежнему отсутствовал. Ермак был нынче в роли тамады. Я при нем как-то больше помалкивал. Видел, что маленький сержант просто влюбил в себя и молодого дурачка-Берестова, и хмурого водителя Бугрова, и остальные его слушали, раскрыв рот. Правда, он мало что рассказывал о себе, зато помнил кучу приколов о сослуживцах. Ермак собирался оставаться на сверхсрочную, по собственному признанию. Правильно. Что ему делать на своем Дальнем Востоке? Для него наша Бурятия – шаг ближе к центру. Стать профессиональным военным у него, чувствовалось, очень даже получится. Мне он, в общем-то, лишь одним был не по душе – тем, что держал дистанцию. По возрасту я этого «старослужащего» старше года на три буду, а он передо мной все «деда» включает!..

Я всегда умел замечать в людях красивое. Оставаясь при этом реалистом, хотелось бы надеяться, поскольку некрасивое видел тоже. Только старался на последнем не зацикливаться. Для злословия ума много не требуется.

Полевой выезд закончился. К сожалению, нельзя было сказать, что без потерь… «Крылья сложили палатки, их кончен полет…», – машинально напевал про себя Визборовское «Солнышко лесное» под бледным бурятским солнцем. На складывание «крыльев», снятие фонарей, смотку кабелей, разбор каркасов и полов ушло некоторое время. Колонна двинулась в Кяхту, в свои красные казармы.

Сдав все лишнее Ермаку, который теперь вновь выступал в роли каптерщика, прибыл на пункт управления начальника ПВО. На меня сразу напал с расспросами Хотабин.

– Ну что, Смелков, стряслось там у вас, рассказывай…

Я стал рассказывать про чепе, акцентируя внимание на странностях: почему сержанты поехали за дровами без молодых? Почему – невзирая на буран? И дрова-то во взводе обеспечения, как выяснилось, в запасе еще были.

Мне хотелось возбудить интерес у будущего прокурора, что оказалось несложно, поскольку Хотабин итак уже проявлял любопытство, – видно было.

– Моим друзьям в прокуратуре сигнал был, – рассказал мне взводный, – что Абовян – не простой солдат, а родственник кое-кого. Дескать, работайте на полную катушку. Есть шанс отличиться и продвинуться по службе. Однако ребята понимают: если история дойдет наверх в самом неприглядном виде, командир части на своем посту может не устоять. А полковник Санкин – настоящий офицер. И, полковник Санкин тоже не лыком шит, – заверил Хотабыч меня. Как понял, он не раз уже лично общался с командиром части напрямую, прыгая через головы своих начальников рангом пониже – Сенина, Шмоляра. Возможно, сам командир слегка поощрял данное нарушение субординации, потому что ему тоже нужна была информация из «низов». Свои, так сказать, источники. Это была моя гипотеза.

– Санкин поднял свои связи в Москве, – продолжал хвалить командира части Хотабин. – Выяснилось, что Абовян брехал насчет того, что сын генерала, прикинь, Смелков!..

Я не стал говорить, что уже знаю это, поскольку пришлось бы объяснять, откуда…

– …Однако это все равно хреново, поскольку имени генерала Абовяна все же коснулось. Командиру из Москвы пальчиком погрозили. Но, такого эффекта, какой мог выйти, не получилось…

«В лице Хотабина у меня появился в среде офицеров друг по интересам, – порадовался мысленно я. – Теперь Хотабина можно будет расспрашивать о новостях без лишних объяснений, зачем интересуюсь?»

Вечером отпросился у «друга по интересам» сгонять в казарму. Имелись у меня некоторые вопросы к своему однокашнику из учебки, Павлику. Он же теперь – главный столяр и главный слесарь стал. Решил к Павлику клинья подбить.

Паша рассказал мне, что обустраивает мастерскую по новой. Вставил окна, пол настелил. Станки, верстаки только привезли, а надо для стрельб кучу всего готовить. Зашивается!