— Прекрати! — Она схватила его за запястье.

Он не обратил никакого внимания на это восклицание и продолжал глядеть на нее, зажатую между полом и его телом.

— Я помню, что уже видел это, — твои распущенные волосы в свете яркого пламени и тебя такую же, но совсем раздетую.

— Что-то на мне все же было! На мне было… — Она умолкла. Слишком поздно. Он вполне удовлетворенно улыбался.

Эдлин выпалила совершенно неожиданно для себя:

— Что ты еще помнишь?

Он не нашел нужным ответить. Лишь наклонился вперед и слегка коснулся своими губами ее губ. Она не закрыла глаз и, когда он, оторвавшись от ее рта, поднял голову, устало сказала:

— Сначала ты пытался увлечь меня. Потом решил соблазнить меня нежным обращением. Какой твой следующий шаг?

Ей надо было бы получше скрывать выдающие ее эмоции, поскольку он ответил:

— Нежностью можно добиться всего, чего я хочу.

Она еще держала свое тело в сильном напряжении, но знала, что он, конечно, прав. Одиночество монастырской жизни отдавалось эхом в ее душе. Безусловно, вокруг всегда были люди, но в таком месте, где плоть считалась порождением греха, презрительно относятся к любому проявлению ласки. Конечно, сыновья обнимали ее, но она не могла забыть жизнь в замке Джэггера, да и виделись они редко. Она скучала по импульсивным объятиям девочек, которых воспитывала, по приветственным, вежливым поцелуям, которыми она награждала своих гостей. Но больше всего, надо сознаться честно, она скучала по объятиям своего мужчины, и неохотный ответ на ласки Хью был ни чем иным, как неудержимо вырвавшимся на волю желанием.

А может, она и вправду была именно такой безнравственной, как на это намекала леди Бланш?

Рука Хью лежала под ее головой, и он зачарованно смотрел на нее, что, как ей казалось, было совершенно непозволительно. Под его взглядом она испытывала мучительную неловкость, но она взяла себя в руки и ехидно поинтересовалась:

— На что это вы так смотрите, рыцарь?

— На леди, которая скоро станет моей женой и вместе с тем на женщину, которая спасла мне жизнь.

Его сердечность против ее воли подействовала на нее.

— С Божьего благоволения, — произнесла Эдлин уже значительно мягче.

— Да, Господь избрал тебя своим ангелом, приносящим жизнь. — Он погладил ее по волосам. — А разве меня не наградят привилегией избавить этого ангела от отчаянной нищеты, разве нет на то воли Господа?

Ее доброжелательность мгновенно испарилась.

— Я сама вполне способна заботиться о себе.

— О да, конечно! — Он картинно обвел взглядом ее любимое хранилище трав и снадобий. — Очень даже неплохо.

Она прекрасно знала, что он увидел: низкие потолки, грязный пол, ее короба и ящички с травами, которые она заботливо сортировала. Что собой представляло это место, если сравнить его с замком, где окна со стеклами в рамах, с деревянным полом, устланным камышом, где стены увешаны великолепными гобеленами? Однако именно благодаря ее щедрости, так разумно проявленной ранее, она смогла прийти в монастырь вместо того, чтобы заниматься бродяжничеством. Ее дети имели кров и пищу, они учились, а не побирались под окнами. По словам священников, это награда Господа за дела праведные. Когда Хью смотрел на нее, он видел леди, для которой настали трудные времена. Сама она думала о себе, как о женщине, которой кое-что удалось.

Отчаявшись хоть что-то объяснить ему, она произнесла вслух столь распространенную жалобу женщин всех веков и народов:

— Ну что за ослы эти мужчины!

На это он ничего не ответил, да и глупо было бы. Он только притянул ее к себе ближе и снова стал целовать. Нежными, короткими поцелуями, легкими касаниями он давал ей возможность расслабиться, забыться, войти во вкус. Она полагала, что ничего не хочет, во всяком случае, от него, поэтому она крепко стиснула зубы, но его язык довольно быстро проник сквозь преграду и она почти сдалась.

Его дыхание успокаивало ее, как и его мерно вздымающаяся и опускающаяся грудь, на которой теперь лежала ее голова. Она все это несчастливое время испытывала голод по мужской ласке, всячески скрывая это от себя и особенно от окружающих. Ее охватило блаженное чувство защищенности и доверия, казалось, уже давно забытое. От этого безотчетно росло желание, которое Хью умело раскалял.

— Эдлин, — прошептал он. За время болезни он оброс бородой, которая приятно щекотала ее подбородок, крепкий мужской запах его тела необыкновенно возбуждал ее.

Вплотную прижатая к нему, она почувствовала, как его сердце пульсирует у ее груди и этот ритм ускоряет ее собственное сердцебиение, заставляя кровь быстрее двигаться по венам.

— Эдлин, отдайся мне. — Его рука ласкала ее шею, затем он запустил пальцы в ее пышные волосы и медленными, гипнотическими круговыми движениями слегка поглаживал кожу. Это кружило голову подобно вину.

Ее глаза были закрыты, но она видела все внутренним зрением. Разум изменил ей, но она услышала где-то далеко собственный отказ, который ничего не значил. Она почувствовала, как Хью торжествовал, когда заполнил языком ее рот. Затем — его разочарование, когда она позволила делать ему все, что он хотел, никак не отзываясь на его попытки.

Он прижал ее к себе еще теснее, хотя ближе уже было некуда, сплетая свои ноги с ее ногами, ритмично надавливая коленом между ними, пока это не принесло ей знакомых ощущений. Он понял, что одержал еще одну победу, и последовали новые возбуждающие движения. Она слабо пыталась отвергнуть их, но он двигался настойчиво и хитро.

— Почувствуй меня, — проникновенно нашептывал он прямо ей в ухо. — Это Хью обнимает тебя, доставляет тебе удовольствие. Это твой старый друг, твой новый любовник, твой будущий муж.

— Нет.

— Что за слабый, едва различимый звук! Я не слышу его.

Он шутил, и это нисколько не выводило ее из себя, как прежде. Его руки — сколько их у него? — блуждали по изгибу ее шеи, по ее плечам, по всему ее телу, спустившись к бедрам, где вдруг замерли. Она настолько прониклась им, что даже ощутила острую боль его раны. Она почувствовала, как оба они слились в одно целое. Он был чародеем, который всецело поглотил ее. Эдлин, кажется, полностью растворилась в его желаниях, в его крови, в его душе.

— Я освобождаю твою страсть, — едва слышно говорил он. — Так долго гонимую, такую голодную и требовательную. — Его колено снова ритмично задвигалось. — Когда ты ощутишь…

Она с усилием заставила себя сказать:

— Никогда.

Он неожиданно перестал двигаться, перестал дышать и вообще замер в такой неподвижности, что она открыла глаза и изумленно посмотрела на него.

Она видела его лежащим без сознания. Она видела его страдающим от боли. Она видела его выздоравливающим. Она видела его любопытствующим. Но она никогда не видела его столь непреклонным, однако теперь он был именно таким.

Его спокойный пристальный взгляд встретился с ее глазами. Он бесстрастно промолвил:

— Я не собираюсь оставлять тебя. Я Не собираюсь позволить тебе уйти. Я буду держать тебя до тех пор, пока ты не ответишь на мои ласки со всей страстью, на какую ты способна, или до тех пор, пока мы оба не умрем здесь от голода и жажды.

Ей хотелось сказать ему, что это невозможно. Кто-нибудь явится за ней, когда понадобятся новые лекарства. И любовники на самом деле не умирают в объятиях друг друга, несмотря на романтические небылицы.

Однако, внимательно вглядевшись в выражение его лица, напоминающего мастифа, настигшего добычу, она подумала, что, пожалуй, лучше уступить. Тогда все закончится, она освободится, и он снова удостоверится в своей непоколебимой мужественности.

В конце концов, это именно то, вокруг чего все и вертится, не так ли? Женщина не поддается ему, и его хрупкое мужское достоинство мгновенно разбивается вдребезги. Хотя он и не выглядит особенно разбитым. Он выглядит терпеливым и настойчивым, а это еще хуже. Ей вовсе не хотелось сдаваться, но в своей жизни ей приходилось делать много такого, чего ей не хотелось. В конце концов, такова женская доля.