До отъезда в Голливуд господа из "Юнайтед артистс" разрешают мне провести три дня в Нью-Йорке. Уже по меньшей мере на второй день они явно жалеют об этом. Я задеваю самое чувствительное для американцев место: снимаясь в Париже в фильме "Мулен Руж" и, помимо прочего, танцуя с шестью цветными парнями темпераментный чарльстон и степ, я подружилась с хореографом и его женой, черными из Нью-Йорка. Я пообещала прийти к ним в гости, если когда-нибудь пересеку океан.
И вот я здесь и иду к ним в гости. Мы выходим погулять, в том числе и по негритянскому кварталу. Настоящие джазовые оркестры этих музыкально сверходаренных людей чаруют меня...
Мы прощаемся, "so long..."*.
На следующее утро мои опекуны из "Юнайтед артистс" осыпают меня упреками. Я в некотором смысле просто сбежала от них. Если бы они хотя бы отдаленно предполагали, с кем я собираюсь провести вечер, то меня бы "заперли". Если пресса пронюхает, что мне - известной европейской актрисе с голливудским ангажементом - нечем заняться, кроме как разгуливать с неграми, то для "Юнайтед артистс" будет достаточно оснований, чтобы пересмотреть мой контракт:
- Мы не имеем ничего против газетных сенсаций, мадам, даже наоборот, но подобного скандала допустить не можем...
Я совершенно не понимаю "подобного скандала". Я качаю головой, замолкаю и только поражаюсь. И это передовая Америка!.. Несчастные!
Экспресс на Санта-Фе, пыхтя, четверо суток везет нас через весь континент. Я еду с комфортом, почти роскошно. Мое первоначальное раздражение от инцидента в Нью-Йорке постепенно сглаживается.
У меня отдельное купе: постель на день превращается в кабинетное кресло, встроенный кондиционер и умывальная комната. Кроме того, в поезде есть парикмахерская.
Утром я заказываю шеф-повару одно из своих любимых блюд, и вечером он обязательно подает его на обед. В течение дня я читаю в вагоне для отдыха или слушаю музыку.
В индейском городе Альбукерке длительная стоянка. Туземцы, живописно разукрашенные перьями, обступают поезд. Мы в большом количестве покупаем сувениры. Я особенно долго торгуюсь со старым, изборожденным морщинами вождем из-за красивой скульптурной группки индейцев для дочки. За приличную сумму в 60 долларов она становится моей; без сомнения, это жемчужина среди кукол, за которую мне предстоит еще и на таможне выложить кругленькую сумму. Только в Германии я обнаруживаю, что на пятке одной из кукол выбито: "Made in Germany"*...
Что меня действительно поражает в Голливуде, так это передовая техника. Пока в Европе всерьез дискутируют, имеет ли звуковой фильм будущее, я стою здесь в студии перед движущейся камерой, которая наезжает на меня, следует за мной и кружит вокруг. Не только звук, но и сама звукозаписывающая техника ушла на много лет вперед. Чистое удовольствие...
Я снимаюсь в фильме с двумя версиями, на немецком и французском языках, на английский же меня переозвучат.
Вне "фабрики грез" мои впечатления противоречивы и разнообразны. Я вижу великолепные резиденции великих звезд - роскошь их превышает все мыслимые представления, - например, виллы Дугласа Фербенкса, Чарлза Чаплина или Гарольда Ллойда. Знакомлюсь со знаменитыми коллегами: Глорией Свенсон, Эрролом Флинном, Жаном Габеном, Марлен Дитрих, Гэри Купером, Кларком Гейблом, Адольфом Менжу, Мэри Пикфорд и многими другими. У них у всех, как и у любого человека, свои "маленькие причуды".
Чарли Чаплин любит подчеркнуто непринужденно прогуливаться по бульвару Сансет, при этом он почти без остановки грызет русские семечки, бесцеремонно сплевывая шелуху. "Ведь так делают в России, правда?" - лукаво улыбается он мне.
Адольф Менжу, напротив, из еды делает культ. Он не знает меры - по американским понятиям, не французским.
С Кларком Гейблом, ставшим знаменитым благодаря "Унесенным ветром", я могу немного поболтать по-русски; он из Польши, немного знает и Россию, а в Польше был простым рабочим, пока его не открыл Голливуд*. Его любимое место устричное кафе американского боксера Джека Демпси.
Гэри Купер - звезда Голливуда 30-х годов - снимается в соседнем павильоне. Я еще не видела человека, который читал бы столько газет. Он читает во всех перерывах между съемками, читает стоя и на ходу, буквально в любую свободную минуту - каждую заметку и каждую статью. Газеты для него - островки отдохновения и покоя среди лихорадки Голливуда.
Правда, однажды он терпит фиаско: одна из его подруг, испанка, по темпераменту - что за чудо! - полная ему противоположность. Испанка говорит охотно и много и находит молчание Гэри за его вечными газетами ненормальным.
Гэри придумывает потрясающий, как ему кажется, трюк: он покупает ей украшения. Каждый прелестный браслет, рассчитывает он, заставит ее хоть на некоторое время в восхищении умолкнуть. Напрасные надежды. При каждом новом подарке она задерживает дыхание лишь на секунды, а затем от восторга тараторит и сыплет словами еще быстрее, чем прежде. При счете в 3000 долларов Гэри наконец сдается. "Придется мне с ней расстаться", - вздыхает он. Это самое длинное предложение, которое я от него слышала.
Во время пребывания в Голливуде я живу в прелестном бунгало, окруженная трогательной заботой супружеской пары цветных. У меня часто бывают в гостях знаменитости. Почти все гости хотели бы попробовать настоящую восточноевропейскую кухню. И здесь интересуются "русским"...
Но акклиматизироваться, по-настоящему почувствовать себя дома мне не удается. Досаждает не только климат, я не готова к американскому образу мыслей и стилю жизни и прежде всего к оборотной стороне этого волшебства: "фабрика грез" беспрерывно притягивает к себе толпы милых девушек и молодых людей с прекрасной наружностью. Они хотят, чтобы их открыли, ради этого идут на огромный риск. Из сотен одной или одному, возможно, удастся пополнить список статистов; один или двое из двух или трех сотен станут "привилегированной массовкой" - на несколько дней... Все остальные ждут, голодают, влачат жалкое существование и шаг за шагом опускаются все ниже, пока не оказываются на обочине жизни, не погибают под каким-нибудь мостом - совсем неподалеку от пышных фасадов дворцов-кинотеатров, в которых звезды и другие знаменитости помпезно празднуют премьеры.
Продюсеры на вопрос о жалких силуэтах на улицах недоуменно пожимают плечами: никто ведь их не звал...
Я не понимаю, как такая нелюдимая и своенравная личность, как Грета Гарбо, даже и уединившись, могла так долго жить в этом городе.
Сразу же после завершения моего первого американского фильма я хочу вернуться в Европу. Но не так это просто, ведь я связана условиями договора. И все-таки мне удается сняться для американцев в трех фильмах в Париже вместо Голливуда.
ПРИХОД ЗВУКОВОГО КИНО
В Берлине я должна играть в "Ночь принадлежит нам", первом немецком звуковом фильме, с Хансом Алберсом в главной роли. При этом возникают сложности со сроками. Позднее я буду партнершей Алберса в фильмах "Пер Гюнт" и "Желтый флаг". Я хорошо знаю его еще со времен немого кино, в течение многих лет он играл эпизодические и совсем крохотные роли. Его родители простодушные коммерсанты из Гамбурга, - похоже, были правы в своих опасениях, что "их младший связался с этими комедиантами".
С точки зрения фотогеничности, как считали режиссеры немого кино, он никуда не годится: мол, пусть "сначала изменит свой слишком длинный нос". Алберс не соглашается на пластическую операцию и вскоре опровергает свою репутацию бесперспективного актера. Его дебют на берлинских театральных подмостках признан блистательным: в "Преступнике" Брукнера, в "Соперниках" с Фрицем Кортнером. Помогло все - его естественность, способность к перевоплощению (самое тяжелое для любого актера) и голос, короче говоря, талант все играть с "непричесанной башкой", как это называет режиссер Карл Фрёлих.
И звуковое кино "открывает" актера Ханса Алберса; после фильма "Ночь принадлежит нам"* его родителям уже не приходится сокрушаться, что "мальчик связался с комедиантами".
