Алина вздыхает и погружается в воду по самый нос напоследок, прежде чем решается: садится быстро и вылезает так же, расплёскивая воду, пока обтирается полотенцем и кутается в одеяния, чтобы вздрогнуть и дёрнуться, когда полог шатра вдруг отодвигается.

Она едва не швыряет разрез.

Никто бы не посмел войти без разрешения.

Кроме врага.

И Дарклинга.

Алина так и застывает в комичной позе: просовывая одну руку в рукав длинного и тяжёлого халата, надеваемого поверх сорочки, а вторую вскинув над головой.

Дарклинг тоже замирает, смотря на неё. Румяный, с наледью инея на ресницах и волосах.

Алина понимает, что первым заданным вопросом будет не «что ты тут делаешь?», а «где шапка, Морозов?».

Он и его часть войска, куда более малая, чем у самой Алины, должны были прибыть двумя днями позднее. Если, конечно, Дарклинг не отправил ничегоев с грузом из гришей. Мысль смешная и дурацкая.

Алина запоздало понимает, что всё ещё дрожит и судорожно кутается в халат, пока Дарклинг подходит ближе. От него веет лютым холодом, и иная бы отстранилась с визгами, но Алина не может сдвинуться с места, зачарованная его ликом.

— Мне нравится, как ты меня встречаешь, — голос хриплый, уставший. Будто он загнал своих лошадей и себя вместе с ними, пока добирался до неё.

— Почувствовал, что я вот-вот превращусь в ледяную фурию? — Алина хмыкает, а затем касается ладонями его лица. Холодный. Такой холодный. И она сейчас снова замёрзнет.

Дарклинг едва качает головой.

Отстраняется, чтобы стащить с себя тяжёлые одежды.

Алина забирается под шкуры и одеяла, наблюдая за ним. В сон клонит так, что она едва подавляет зевки и держит глаза открытыми. У неё не остаётся сил на удивление или вопросы. Только хочется закрыть глаза и уткнуться носом в шею Дарклинга. И чувствовать его пробивающееся сквозь наледь тепло, его дыхание. Минутами ранее Алина думала, что будет спать одна, неспособная прогреть свои окоченевшие кости. Только если бы не решилась сжечь весь лагерь к святым.

Дарклинг коротко умывает лицо, шею и грудь. Чёрная рубаха липнет к его коже, пока он сам дышит глубоко, склонившись над лоханью, прежде чем стягивает с себя и этот кусок ткани. Алина смотрит на его выступившие позвонки и не знает, от чего холодом прошибает сильнее: от того, что он рубаху снял, или же от этого зрелища.

— Что случилось, Александр? — она не повышает голоса, хотя снаружи всё ещё шумно от голосов, топота, ржания лошадей и прочего гомона, который на части разбирать не хочется.

Дарклинг молчит, всё ещё смотря в воду. Его кожа не покрывается мурашками. Он вдруг кажется полностью изо льда сотворённым.

— По пути сюда до нас донесли весть, что вы попали в засаду. Что тебя схватили.

Алина замирает.

— Что?

Дарклинг поворачивается. Он не ледяной, вдруг понимает Алина. Он бледный. Обескровленный. И пятна румянца на его лице кажутся следами лихорадки. Алину прошибает дрожью.

— Я пытался прийти к тебе. Но не мог пробиться, так плотно ты закрылась от меня.

Ей было так холодно, что она думала: вот-вот настигнет смерть. Алина не слышала ничего, кроме воя ветра; не видела ничего иного, кроме метели и снегов, куда ни взгляни.

— И мы бросились к вам.

Дарклинг бездумно облизывает губы.

Алине же вдруг становится жарко: тепло подкатывает к лицу, разливается на щеках. Глаза жжёт.

— Ты испугался, — она шепчет и не замечает, как тянет к нему руки. В моменты излишней эмоциональности Дарклинг лишь сильнее закрывается. Потому он был таким спокойным, когда вошёл. Он таковым только казался.

— Я повёлся, как глупец, на уловку и непременно за неё поплачусь. Или поплатятся другие.

Он подходит к ней, останавливаясь подле постели. Алина же не страшится его холода, притягивая к себе, заключая в кольцо своих рук. Дарклинг каменеет лишь несколькими мгновениями, прежде чем поддаётся: ложится сверху. Шкуры между ними кажутся лишними, и приходится потратить несколько минут, прежде чем их тела замыкаются друг на друге.

Он укладывается на её грудь головой, обнимает рукой, пока вторая забирается под сорочку, оглаживает бока.

Алина обнимает его за плечи, задыхаясь от ощущения его тяжести и в ту же секунду нахлынувшей горячей волны: от его дыхания, от жадности вдохов; от того, как он сомкнул веки, словно разом успокоился и напряжение утекло из его мышц.

— Ты решил, что потерял меня, — она шепчет, не смея повысить голос. — И пришёл меня спасти.

Он не отвечает. Алине и не нужно.

Дарклинг никогда не говорил ей о любви. Никогда не скажет.

Вместо этого он бросился стремглав к ней. В холод и смерть, не думая о себе.

Алина опасалась, что будет спать в холодной постели.

Ныне она засыпает, ощущая, как её убаюкивает чужое тепло.

========== xii. побег. ==========

Комментарий к xii. побег.

au, в котором они сбежали.

я не знаю, какой тут таймлайн, кто жив, кто мёртв и на каком этапе это всё стряслось. но я хотел, я написал.

Сузаку думает, что Лелуш идиот. (с) Реквием.

пост: https://vk.com/wall-137467035_3249

От птичьих криков в ушах звенит, почти закладывает. Хотелось бы, чтобы образовался вакуум, но куда правильнее впитывать каждую ноту. На борту шумно и почти не протолкнуться. Алина снуёт между ящиками, уворачивается от чужих локтей и тяжёлых мешков, таскаемых торговцами. Проявив недюжинную для себя ловкость, она поднимается на верхнюю палубу. Никому до неё нет дела. Никто не оборачивается, не окликает. Разве что, если она наступает кому-то на ногу.

Наверху людей меньше. Алина замедляет шаг, и внешний мир оказывается отрезан на последней ступени.

Ветер прохладный, солёный и сладкий одновременно. Алина вдыхает полной грудью, не называя даже в голове заветного слова. Оно же служит именем кораблю. Он отплывёт через несколько часов, и пальцы зудят от нетерпения.

Как и от иного желания. Убедиться в реальности происходящего?

Она сама не замечает, как оказывается подле облезших, обильно покрытых солью перил, и поправляет капюшон на голове. Ловкие, жадные пальцы ветра всё равно вытягивают из-под него взлохмаченные пряди. Седые, серебряные, бесцветные.

Александр на неё не смотрит. Алина упирается взглядом ему в скулу, пока ладонь ложится меж чужих лопаток. Ткань тёмно-серой рубахи нагревшаяся от полуденного солнца или то жар чужой кожи?

— Так значит, — она медленно облизывает губы, — Эрик?

Порывы ветра играют и с его волосами.

Александр — Дарклинг, Чёрный Еретик — кивает:

— Эрик.

Алина переводит взгляд на водную гладь. Крики, непроходящая вонь, свойственная только портам, и шквал чужой жизни, в которой они всего лишь гости, — всё меркнет и стихает.

Она вдыхает осторожнее, вглядываясь в линию горизонта и всем существом ощущает всю бесконечную силу Истиноморя. Ещё немного — и они затеряются в нём, как щепки.

Когда-то чувство этой мощи ужасало. Не теперь.

— При всём своём многолетнем опыте, ты иногда такой… Морозов, — говорит Алина совсем тихо, зная, что никакой шум не помешает Александру её услышать. И он действительно слышит и слушает: дёргается угол губ, пока он всматривается в дно, которого ни различить. Воды темны, как и те, что плещутся в его глазах.

Только Алина знает, что на свету они отливают сталью. Почти серебром, размываясь ободком радужки.

— Продолжай, — Александр косит на неё взглядом едва. Чудится смешинка, словно он знает, что именно она скажет.

— Ты не можешь просто собрать вещи, сменить имя, сесть на первый попавшийся корабль и исчезнуть. Нет, тебе нужно устроить целое представление. Ведь ты — само сердце мира, — продолжает Алина, а затем тянется и утыкается пальцем ему в висок, прокручивая как отвёртку. Говорить о том, что от веса его амбиций первый попавшийся корабль просто потонет, не приходится.

Возможно, «Свобода» выдержит.

Возможно, «Свобода» обречена.

Александр перехватывает её руку. Не убирает. Прикосновение приятно жалит. Алина становится ближе.