Дарклинг смеряет её таким взглядом, что ощутить бы себя пустым местом. Но Алина знает, что задевает его.

Бритва скользит по коже, и Алина не сразу замечает, что задерживает дыхание, прорисовывая чёткие линии чужой челюсти, оглаживая острым лезвием щёки и собирая грязную пену в подвернувшуюся тряпку.

— Я могла бы тебя прирезать прямо сейчас, — шепчет она, чувствуя, как кварц чужих глаз кромсает её. — Ты бы дивно задыхался кровью на моих руках.

— Ты бы задыхалась рядом, — Дарклинг зубоскалит, и бритва соскальзывает. Кровь выступает по чёткой линии пореза. Алая, собирающаяся каплями.

Он сжимает зубы.

— Сам виноват, — Алина кривится и промывает место, прежде чем продолжает. Лезвие выскабливает кожу до скрипучей гладкости, возвращая тот вид, к которому Алины привыкла.

Добраться до шеи оказывается труднее. Алина мешкает секунды, зная, что все её сомнения заметны, а затем скидывает кафтан, чтобы усесться к своему ненавистному врагу на колени.

— Позволишь мне? Конечно, позволишь, ты ничего не можешь сделать, — она оскаливается погано и ядовито.

Дарклинг шумно вдыхает. И это первая реакция, которую Алина выпивает до последней капли. Мышцы под ней — напряжённые и литые.

Она ёрзает, придвигаясь ближе. Кончики его пальцев почти касаются внутренней поверхности её бедра.

— Откинь голову.

— Приказываешь мне?

— Представляешь? Послушайся, тебе даже понравится, — она проходится влажными от воды пальцами по чужой нагой груди, — мой прекрасный мальчик.

Он смеётся.

— Моим же оружием? Как предсказуемо, Алина, — и рычит, когда Алина вплетает пальцы в его волосы и тянет.

— Будь послушным чёрным еретиком, и я не перережу тебе горло.

Его кадык мягко прокатывается вниз и вверх. Алина прикипает взглядом к его шее, украдкой облизывая губы.

— Давай же, — Дарклинг прикрывает глаза. — Я слышу только угрозы. Или твой мальчишка тоже только на слова горазд, раз ты только этому научилась?

— Тебе лучше не пробовать на своей шкуре то, чему я научилась.

— Может, я этого хочу? Мне скучно, Алина.

Алина предпочитает смолчать.

Лезвие бритвы скользит по его шее в звонкой тишине, полной опасности от неловкости самой Алины. Но она слишком сосредоточена, что запоздало ловит своё собственное шумное дыхание.

Ей даже жалко, что она случайно не оставляет метку и там. Вода струйками стекает Дарклингу на грудь, когда она омывает шею,

чтобы после промокнуть насухо.

И ловит — всей своей сутью — как он сам глубоко дышит. Грудная клетка поднимается высоко, а сам Дарклинг разомкнул губы, вдыхая жаднее и резче.

Алина никому ни за что не признается, что смотрела бы на это вечно.

Пальцы вновь оглаживают его грудь. В конце концов, она пришла не только чтобы побрить его.

— Хочешь, значит? — голос понижается до шёпота, когда пальцы двигаются в сторону, задевают сосок, который твердеет под её касанием. — И позволишь мне?

Хватка в его волосах всё такая же жёсткая, и Алине нравится это чувство. Она склоняется и обжигает дыханием его выпирающую ключицу. Чёртово искусство из костей и плоти. Губы оцарапываются о грани едва-едва.

— Позволишь, — она мурлычет и мягко покачивается на его бёдрах, притирается вплотную.

Дарклинг рычит гортанно и толкается в ответ, вжимаясь в её промежность.

Ох.

— Я бы приковала тебя к стене, — Алина скользит языком по его шее. Привкус мыла и чужой кожи щиплет кончик, но она не обращает внимания, зная, что всегда сможет его попробовать как следует.

— Хочешь овладеть мной? — он посмеивается, но безо всякого веселья. Взглянуть бы в его антрацитовые глаза сейчас.

— Да, я хочу взять тебя, — Алина рычит в ответ. — Хочу отплатить тебе за каждую секунду, за каждое твоё издевательство.

— Я хотел тебя. И хочу до сих пор.

Алина застывает. Дыхание сбивается на его коже.

— Но не думай, что ты можешь взять больше, чем отдать.

Дарклинг поднимает руки и едва задевает её грудь сквозь одежду. И не краснеть бы, и не желать большего. У Алины не так много опыта. У Алины — ночь с Малом, и чужая откровенность ей кости царапает, и стекает жаром в низ живота.

Дарклинг под ней. И это заводит так, что темнеет в глазах.

— Я возьму своё, — Алина шипит ему в ухо, приподнявшись, когда он закидывает руки назад, пугающе покорно. — И не отдам тебе ничего взамен.

И больше не стесняется в касаниях, не сдерживается: он рычит, когда Алина кусает его за шею, искусывает, оставляя багровые следы на чувствительной коже. Пусть болит после. Пусть с ума сходит.

Возможно, потом она придёт, чтобы облегчить его страдания. Или нет.

Ей бы испугаться своей жестокости, но думать здраво — сложно, когда Дарклинг дышит тяжело от того, как она ласкает ему соски — губами и пальцами, сжимая горошины зубами.

Она хочет, чтобы он скулил.

Она хочет выпить его всего, пьянея от той силы, что дарит каждое прикосновение. Он всё ещё усилитель.

Алина гладит его живот, обводит крепкие мышцы пресса.

Пальцы кружат над краем штанов.

Его желание вжимается Алине в промежность. И ей стоит диких усилий отстраниться, а не вжаться снова и качаться, представляя крепость его члена внутри себя, и как бы она сжимала его до срывающихся стонов.

Алина дышит загнанно и тяжело, сползая ближе к его коленям.

— Позволишь мне? — ладонь накрывает его пах, прощупывает сквозь ткань. Твёрдо, горячо. — Позволишь.

— Способная ученица, — Дарклинг приподнимает голову, насколько позволяет её рука. Румянец на щеках делает его таким красивым и желанным, что Алина с трудом удерживается от желания поцеловать его.

И он тихо стонет, стоит пальцам коснуться его нагой кожи: сначала низа живота, а затем обхватив стоящий член у основания. Алина смачивает ладонь слюной, раскатывает вместе с влагой, выступившей на головке.

Он по ней течёт.

О святые.

Алина чувствует острое желание сжать его колено бедрами и потереться о него.

Сжатый кулак скользит по всей длине, то ускоряясь, то замедляя темп. То и вовсе срывая руку у самой головки, чувствительной и раскрасневшейся.

Дарклинг дышит загнанно, а вены на его шее проступают чёткой пульсацией. Мышцы живота так сокращаются — почти болезненно, от чего Алине хочется целовать их до умопомрачения. Он толкается ей в руку, постанывает, стоит скользнуть пальцами ниже и приласкать, чувствуя, как вожделение и семя переполняют его до краёв.

— Ты хотел использовать меня, — Алина тянется, чтобы выдохнуть ему это в губы — несвершившимся поцелуем и чтобы сорвать его оргазм на самом краю.

Дарклинг рычит: зло, неудовлетворённо.

— А я использую тебя. Такой чувствительный и

поддатливый. Хочешь наслаждения? — Алина кусает его под челюстью вместе с тем вновь приласкивая его между ног, глубоко внутри мечтая оседлать его самой. И пусть саднит потом, пусть болит от резкости движений — она хочет его в себе.

— Заслужи его, — Алина дышит жестокостью и вожделением, и чистой похотью, прокатывая его раз за разом у самой грани, чувствуя, как он начинает дрожать; как подкатываются эти прекрасные глаза. — Или хочешь разбираться самому?

Но Дарклинг смеётся. Рвано, на полустонах, будучи раскрытым и зависимым от её воли.

— Ты можешь мнить себя сильной и жестокой, — он облизывает сухие губы. Алина сильнее тянет его за волосы, заставляя открываться ещё сильнее. Дарклинг шипит. — Но больше всего ты хочешь мне отдаться.

— Да что ты?

Дарклинг тихо стонет, когда пальцы проходятся по его члену лёгким касанием, накрывают сверху раз за разом лёгкой, невыносимой лаской.

— Ты думаешь о том, как тебе будет сладко на мне и подо мной, — его проклятый грязный язык говорит такие вещи, от которых бы точно подогнулись колени. Мал с ней никогда бы так.. не заговорил. Так грязно и горячо. — Каково было бы ощущать меня внутри, пока я ласкаю тебя. Каково было бы, вылижи я тебя до скрипа, а?

Алина не успевает поймать собственный стон.