Юлия часто задавалась вопросом, как бы это было, если бы все говорили вслух то, о чем думали. Если не скупиться на слова и не заботиться о чувствах других. И ей казалось, что это что-то вроде свободы. Как будто вы действительно одиноки только тогда, когда высказываете свое мнение вслух. Но сейчас она понимает, что мысли особенные, потому что вы можете выбирать, с кем ими делиться и хотите ли вы этого. Мысли – это не внешность, которую каждый видит просто потому, что видит. Как ее большую грудь. Этот сексуальный атрибут, который отвлекает людей от ее лица. Юлия со временем привыкла к реакции людей на свою внешность. Как и к тишине, которая следует за ней.
В детстве Юлия занималась балетом. В то время она была миниатюрным существом с тонкими конечностями и костлявыми ногами. Она бросила балет, когда ей было тринадцать, потому что ее телосложение уже не подходило по параметрам. Она заметно округлилась, и такую девушку больше хотелось потрогать, чем надеть на нее балетную пачку. До этого момента Юлия была обычной девчонкой. Кем-то вроде ребенка и женщины в одном человеке, до которого никому нет дела. А потом она изменилась. Снаружи и внутри. Внезапно она стала чувствовать вожделение. Как будто оно с каждой минутой увеличивалось в ней, пока и вовсе ее не переполнило. Она тайком смотрела порно в Интернете, а затем удаляла историю, чтобы о нем никто не узнал. Больше всего ей нравились видео, на которых мужчины ублажают себя, но она никогда не могла объяснить, почему. Иногда она писала об этом. О том, о чем думала и что в это время делала, чем была заинтересована. О себе и своем теле, и о его странном новом воздействии на других людей; Юлия писала даже о месячных. Она писала о введении тампона и болях в животе. И об эмоциональных скачка́х, которые иногда поражали ее так внезапно, будто кто-то влепил ей пощечину. Приятно было избавиться от всех этих мыслей, найти для них свалку.
Юлия закрывает за собой дверь квартиры. Она выходит из дома и идет по улице в сторону Lidl. Серый день упрямо стоит в промежутках домов, словно воздух слишком густой, чтобы двигаться. Несколько месяцев назад ее жизнь была действительно прекрасной. Полная лжи, да, но действительно хорошая. Это была та жизнь, которую многие желали примерить на себя, как новую пару обуви. А потом – дерьмовое увольнение по собственному желанию, и несколько недель спустя – еще и переезд. Четыре человека в этой крохотной квартирке, которая вдвое меньше той старой. Две с половиной комнаты и шестьдесят два квадратных метра. Маленькая комнатушка принадлежит ей. Мелкие живут в большой, а их мама каждый вечер раскладывает диван-кровать в гостиной. Она хотела, чтобы у Юлии была возможность побыть одной. «Личное пространство», – так она это называла. Но на самом деле комнатка, где она спит, больше похожа на кладовую. Шесть, может, семь квадратных метров, да еще и между кухней и ванной. Во время просмотра квартиры она слышала слова «подсобное помещение». В ее конуре есть дверь, маленькое окно и нет обогревателя. «Мы принесем тебе его, пока не стало совсем холодно, – сказала ее мать через день. – Такой маленький, электрический. Мы справимся». Но Юлия даже думать о зиме не хочет. Да и о завтрашнем дне. И меньше всего о назначенной встрече в пятницу.
Она хотела бы перемотать все назад. Тогда она не попала бы в такую ситуацию. Ее прежняя жизнь была в разы лучше. Это правда. И все же Юлия чувствует себя неблагодарной, когда думает об этом, потому что ее мать действительно делает все что может – даже больше, чем она способна сделать. Она вкалывает сутки напролет и никогда не жалуется. Вечером она готовит на всех, а потом читает малышам на ночь вместе с Юлией. Она задается вопросом, как ее мать выдерживает. Юлия помогает и время от времени подрабатывает, но этого недостаточно. Вряд ли она способна помочь матери.
Мама Юлии говорит, что новый район похож на деревню в центре города. И это правда: нет ни метро, ни трамваев. Только автобус. И много байков. И надписи ACAB[6] на плиточных стенах старых подземных переходов. Сначала она не знала, что они означают, но потом Эдгар объяснил ей.
Юлия знает, что если бы не коллеги ее матери, они бы точно не переехали в Мюнхен. Тогда они бы переехали в Ландсберг-ам-Лех. Они даже присмотрели там несколько квартир. Юлия была однозначно против переезда. Из-за ее друзей. И из-за Леонарда. А теперь она даже не знает, нравились ли ей эти люди. По-настоящему. Не внешне, а как личности. Та настоящая симпатия, с которой Юлия только сейчас начинает знакомиться. Возможно, они ей и нравились. Или она просто хотела понравиться им. Так же, как тогда она хотела влюбиться в Леонарда, чего, к сожалению, не произошло. Когда он впервые увидел ее топлес, он громко сглотнул. Юлия это точно помнит. Этот хриплый, жаждущий звук. Для нее это был странный комплимент. Он сидел напротив нее в боксерах, и его член была направлен на нее. И почему-то это ей льстило. Только потому, что она была причиной этого.
Возможно, было бы не так уж плохо переехать в Ландсберг-ам-Лех. Тогда они расстались бы, Леонард и она. И больше бы не спали друг с другом. Не было бы первого раза. И следующих тоже. Она бы не написала о нем все эти ужасные вещи, потому что ничего из этого никогда бы не узнала. Но, к сожалению, назад ничего не вернешь. И что случилось – то случилось.
В ту же секунду, как она об этом подумала, ее мобильный телефон завибрировал. Потом снова и снова. Потом в четвертый раз. Но она все равно не берет трубку. Леонард будет волноваться, но сейчас она не хочет с ним разговаривать. Некоторые проблемы слишком серьезные, чтобы делиться ими с другими. Они не вписываются в разговор. Фактически они даже не вписываются в жизнь.
Юлия не обращает внимания на мобильный и поворачивает направо на стоянку Lidl. Супермаркет огромный и полупустой. Подходя к низкому зданию, она старается не думать о последствиях, к которым может привести оставленный в автобусе ноутбук. Она не может рассказать об этом своей матери. Даже через три дня. В голове возникла мысль, что Эдгар может наткнуться на то, что она написала утром понедельника. И внезапно ей стало еще хуже. Настолько плохо, что ее сейчас вырвет. Когда слюна уже собирается во рту, Юлия делает несколько шагов к кусту и плюется в сухую траву. Солнце освещает ее сквозь молочные облака, обжигает волосы; для этого времени года такая жара неприемлема. Будто сейчас не май, а июль. Она снова сплевывает. А потом думает, что, несмотря на все наши возможности, на данный момент мозг – единственное место, где есть хотя бы какая-никакая приватность. И она опустошила свой, слила все в Интернет, как будто это было безопасное место для ее мыслей.
Юлия смотрит на свои ноги и заставляет себя двигаться дальше. Женщина в красной машине смотрит ей вслед обеспокоенно, по-матерински, а затем уезжает со стоянки, и короткая встреча двух жизней заканчивается.
У Юлии нет номера мобильного телефона Эдгара. Если бы он у нее был, она могла бы спросить его, взял ли он с собой ту самую сумку. Но она никогда не спрашивала у него номер. Потому что только в автобусе они были друзьями. Для такого времяпрепровождения он был достаточно хорош для нее. Но не для их иллюзорного мира. Если он никогда больше с ней не заговорит – то Юлия определенно этого заслужила. На его месте она бы тоже не разговаривала с собой. С другой стороны, на его месте Юлия изначально бы не стала с собой знакомиться. Пока она думает об этом, она наконец оказывается у электрической раздвижной дверцы прилавка со скидками. А потом ей приходит в голову, что это даже впечатляет – насколько иногда человек считает себя важным.
Линда сидит на подоконнике, поставив босые ноги на толстую ветку перед собой, и держит на коленях миску с макаронами. Она нарезала несколько помидоров черри, бросила горсть тертого горного сыра. И теперь она смотрит, как он медленно тает и прилипает к пасте. Он покрывает блюдо толстым слоем и пряным запахом, который Линда может проткнуть вилкой в любой момент. Она ловит три макаронины и вытягивает их с тонкими нитями сыра, потом засовывает еду в рот. Ее мама, вероятно, добавит ложку сметаны. А ее отец – лук.