- Если письмо мое задержится, не пугайтесь, не выдумывайте ничего страшного,- сказал он, садясь в карету господина Альбаре,- может быть, я не так-то скоро разыщу в Париже своих сыновей. Но весточку пришлю обязательно.

Письмо привезли в шестом часу вечера:

"Оба целы и невредимы. Вы можете возвращаться в город. События завершились".

Гонец (не кто иной, как кучер господина Альбаре, приехавший верхом на лошади) ничего не мог добавить к этим сведениям, кроме того, что батальон молодых господ, как выяснилось, стоит во дворе Тюильри. Как разрешился правительственный кризис, он тоже не знал, и, по-видимому, это его очень мало беспокоило.

Хотя Теодорина горела нетерпением увидеть мужа и свой дом, она не хотела уехать в город одна без своих близких и решила сама вернуть их к родным пенатам. Она заставила всех ускорить сборы, затем, взяв Лору в свою карету, на этот раз заняла место впереди каравана и подала знак к отправлению.

Обе невестки, избавившись от своих страхов, пришли в лихорадочное возбуждение, вдруг стали необыкновенно говорливы, болтали без конца и все пытались что-нибудь разглядеть в окошки кареты. Но Внешний бульвар и верхняя часть улицы Роше были пустынны, и ничего примечательного на них не оказалось. К тому же быстро стемнело.

- Где мне лучше ждать Луи? У вас или дома? - спросила Лора.- Как вы думаете, сестрица?

- Конечно, у нас. Как только Луи и Фердинанд освободятся, они оба туда придут.

Карета катила по улице.

- Да, я тоже так думаю. Видно что-нибудь с вашей стороны?

- Ничего. А как ваши родители, Лора? Они остались дома? - спросила Теодорина, решив, что теперь, после пережитых вместе с невесткой мучительных дней, надо выразить заботу о судьбе ее родителей,- до сих пор речь шла только о братьях-близнецах.

- Несомненно, оба остались. Папа и мама очень осторожны, они не тронутся с места. Да и улица Фортен, по-моему, довольно глухой уголок. Вряд ли они могли там пострадать от мятежа... Как я рада за вас, дорогая, что как раз в эту зиму ваши родные уехали в Аннеси. По крайней мере вам меньше тревоги.

Уже год, как король Сардинии Карло-Альберто предоставил некоторые вольности Савойе; возникла надежда, что он даст этой провинции статут, который позволит общественной жизни возродиться в ней; влиятельные аннесийские семьи поняли, что для них полезно проявить сплоченность, быть всем на месте, и госпожа Бизью с матерью уехали на зиму в Аннеси.

- Ах! - воскликнула Теодорина, наклоняясь к дверце.- Тут больше оживления.

Они выехали на перекресток улицы Бьенфезанс. Там уже была зажжена иллюминация. На мостовой народу было немного, но в саду какого-то мужского учебного заведения шло веселье; сквозь садовую решетку видно было, как молодые люди пляшут фарандолу и, распевая Марсельезу, пробегают вереницей по аллеям.

Чем ближе подъезжали к центру Парижа, где улицы по-прежнему были запружены толпой, тем чаще встречались иллюминованные дома, тем больше выражали люди свое ликование. На углу улиц Роше и Сен-Лазар танцевали дети, а на углу Гаврской улицы плясали молодые люди и женщины. В группе мужчин, братски перемешавшихся пролетариев и солдат, передавали друг другу какие-то печатные листки, и так как из-за всей этой сутолоки образовался затор, карете пришлось остановиться. Теодорина, сгорая от любопытства, опустила стекло в дверце и высунула голову. Какой-то рослый парень, увидев ее, выкрикнул по ее адресу шуточку, которой она не поняла, и сунул ей под нос афишу; Теодорина успела прочесть на ней: "Бурбонов свергли!-Да здравствует Республика!"

- Сестрица,- сказала она, усаживаясь поудобнее,- сообщаю вам, что у нас республика.

- Правда? - воскликнула Лора.- Уже добились?

Карета тронулась. Теодорина заметила:

- И по-моему, все произошло так быстро, что, наверно, дома не разграбили.

В самом деле, особняк Вилетта революция почти не задела: пришлось только сменить один из фонарей у ворот да вставить несколько стекол в каморке швейцара. Луи получил ранение: пулей навылет ему пробило мясистую часть руки и плеча, не задев кости. Посылая записку в "Террасу", отец уже знал, что рана очень легкая, она не помешала лейтенанту Буссарделю после наспех сделанной перевязки вернуться на свой пост и нисколько не помешала ему в июне того же года, вместе с Фердинандом, вновь выполнить свой долг, сражаясь в предместье Пуассоньер. О его ранении Лора узнала от свекра только в тот час, когда Луи уже возвращался к домашнему очагу, так что она не успела и встревожиться; рука у Луи была на перевязи, но он пришел пешком и чувствовал немалую гордость, шагая рядом со своим бритом, не получившим ни единой царапины.

Правда, в особняке Вилетта оказались и человеческие жертвы: погиб один из слуг, это был конюх, недавно поступивший в дом.

XVI

Шли месяцы, годы, и все они были заполнены заботами о Викторене. Он доставлял своим родителям много тревог. Не своим здоровьем - здоровье у него было превосходное,- но своим характером. У его братьев и сестер наклонности были куда лучше.

Флоранс, старшая дочка, была очень миниатюрной девицей, е меньше своей матери. Родственники со стороны Бизью заявили, что в ее возрасте Теодорина была вылитая Флоранс и поражала всех такой же серьезностью. В семействе Буссардель, где все отличались хорошим ростом, все-таки надеялись, что Флоранс подрастет. Викторен был вторым по счету ребенком. Третьим появился на свет Эдгар; он тоже походил на мать: та же молчаливость и рассудительность, поразительные для такого маленького мальчика, тот же чистый, может быть, немного лихорадочный взгляд черных глаз. Врачи советовали внимательно следить за его здоровьем: он был слабогрудый ребенок. И семье старались не выказывать тревоги и никогда не упоминали о болезни его прадеда: Фердинанд Буссардель умер в Амстердаме от чахотки.

За Эдгаром шел маленький Амори, который уже в шесть лет был вылитый отец, с ног до головы. Крепкие ножки, крепкая спинка, белые зубки, веселая улыбка и полное отсутствие робости. Заставить его сидеть спокойно можно было только одним способом: дать ему в руки карандаш или кисточку. Он чиркал карандашом и мазал красками с увлечением. Тетя Лилина с таким жаром ставила себе в заслугу эту наследственную художественную наклонность, как будто Амори был ее собственным ребенком. Она пожелала давать ему уроки.