Ее позвали для того, чтобы внуки Буссарделя, которых она обожала, принесли ей благодарность за труды. Он вошла, одетая скорее как экономка, чем служанка, в черном кашемировом переднике и в черной кружевной наколке на седых волосах. Войдя, она сделала обеим дамам реверанс и извинилась перед Теодориной за то, что позволила себе вольность целый день пробыть в ее доме. Если б она посмела, то обратилась бы с большой просьбой дозволить ей провести ночь где-нибудь в бельевой на стуле. Полагая, что ее хозяева в печали из-за того, что творится в городе, она хотела бы иметь возможность послужить им: на всякий случай она принесла с собою две корзины с провизией. Буссардель захохотал. Замечательная старушка эта Жозефа! Но провизия теперь ни к чему! Министры подали в отставку, опасность скоро совсем минует.
Следуя за двумя своими снохами, он прошествовал к столу. Пообедали, потом долго сидели втроем, все ждали, что оба лейтенанта вот-вот вернутся. На каминных часах пробило девять, потом десять. В городе еще то тут, то там раздавались выстрелы, но с бульвара, пролегающего выше дома, доносились во двор веселые песни, не оставлявшие никакого сомнения в мирном исходе волнений. Грум прибежал сообщить, что национальная гвардия, народ и линейные войска повсюду братаются.
- Благородные сердца! - воскликнул Буссардель, который и в национальной гвардии, и в народе, и в линейных войсках видел только двух своих сыновей.
И вдруг темноту разорвал грохот. Началась перестрелка, да такая сильная и так близко, что в окнах задрожали стекла; проснулись дети, и слышно было, как они плачут за стеной. Ружейные залпы участились, но внезапно настала глубокая тишина, а потом пронесся оглушительный вой.
- Господи! Совсем близко! - еле слышно сказала Теодорина, невольно понизив голос до шепота.
- Должно быть, на бульваре,- сказал Буссардель,- у министерства иностранных дел.
Он сам и обе женщины поднялись и стояли в растерянности.
- К оружию! - разносился со всех сторон отчаянный многоголосый крик.- К оружию! К оружию! Нас убивают!
- Пускай везде погасят свет! - приказала горничной Теодорина.- Лора, идите успокойте детей.
- Ничего не могу различить! - сказал Буссардель, приникая к окну.Глаза у меня никуда теперь не годятся.
- Я схожу вниз, в швейцарскую... Разузнаю... Оставайтесь, батюшка, здесь.
- Нет, я с вами пойду.
Теодорина вышла в перистиль, в грохочущую тьму и, тихо вскрикнув, замерла на ступеньках, указывая на что-то вытянутой рукой.
- Смотрите!..- бормотала она.- Смотрите!..
По бульвару Капуцинок двигались похоронные дроги, их тащила белая лошадь. Кругом шел народ и освещал их горящими факелами. На дрогах лежала груда мертвых тел. Сверху виден был брошенный навзничь труп женщины, из ее горла, пробитого пулей, лилась кровь. На передке этого катафалка стоял молодой рабочий в разодранной на груди рубахе; устремив в темноту неподвижный взгляд, высоко поднимая факел, он выкрикивал какие-то слова, которые заглушал грозный гул толпы; на тех, кто участвовал в этом шествии, дождем падали искры. Дроги наконец проехали.
Теодорина, леденея от ужаса, втащила свекра в вестибюль. Они заперли дверь, задвинули засовы, но крик, призывавший к отмщению, проник в дом вместе с ними, преследовал их, когда они поднимались по лестнице.
На площадке второго этажа их ждали Лора, присмиревшая Аделина, Роза и другие слуги, которые в час опасности жались к хозяевам и расспрашивали их.
- Плохо дело! - сказал Буссардель.- Не знаю, что именно произошло, но положение совершенно переменилось - город будет предан огню и мечу.
- Увезем детей на улицу Сент-Круа, - предложила сноха. - Там не так на виду.
- В самом деле,- согласился Буссардель и вдруг почти весело воскликнул: - Уедемте в "Террасу"!
Из всех земельных участков, которые были им куплены в Монсо и в ожидании будущих прибыльных операций сданы в аренду крестьянам, он приспособил для своего пользования только один клочок: находившийся там крестьянский дом подправили, сверху украсили его большой террасой с балюстрадой, откуда виден был весь Париж. Владение это так и называлось "Терраса". В погожие дни туда нередко возили детей.
- В "Террасу"? Отлично! - сказала Теодорина.- Роза, Жозефа, оденьте детей потеплее, возьмите для каждого смену белья и платья: я не знаю, когда мы оттуда вернемся. Сколько нас? Одиннадцать, не считая прислуги. Значит, нужно запрячь лошадей в мою берлину. Пусть запрягают. Надо воспользоваться затишьем, выехать со двора и свернуть в переулок, где у нас стоят две кареты. Я возьму с собой только женщин,- сказала она слугам.- Мужчины останутся стеречь дом.
- Я останусь,- сказал Буссардель.
- Нет уж, извините! Вы поедете со мной. А если вы останетесь, то и я с вами останусь. Надеюсь, вы не захотите разлучить меня с детьми?
Буссардель, уставившись в пол, задумался. Он разговаривал со снохой один на один, все остальные были заняты сборами. Город по-прежнему грозно рокотал. Теодорина ласково сказала:
- Мы ничего не можем сделать ни для Фердинанда, ни для Луи. Одна надежда на бога!.. Но маленькие наши, - и она подняла руку, указывая на дверь в соседние комнаты... - Малыши эти... Ведь они тоже ваша кровь, нужно укрыть их в безопасном месте.
- Постарайся разыскать моих сыновей, - сказал Буссардель груму, подававшему ему пальто. - Скажи им, что мы уехали в "Террасу". Я тебя отблагодарю за усердие.
В темном переулке Теодорина, пожелавшая сесть в экипаж последней, усадила всех своих малышей и прислугу, помогла взобраться тете Лилине, сама захлопнула дверцу кареты Лоры, захлопнула дверцу и своей берлины. Поставив ногу на подножку второй кареты, которая должна была замыкать поезд и в которой уже сидел свекор, она дала наставления трем кучерам:
- Осторожнее. Не вздумайте гнать лошадей вскачь! Если встретятся эти безумные да вы врежетесь в толпу, нас на клочки разорвут. Увидите сборище, объезжайте, сворачивайте на другие улицы, пробирайтесь. Ну, едем.
Она села наконец, закрыла дверцу, но тотчас опустила в ней стекло, высунула голову и посмотрела назад. Лошади взяли рысцой.
- Что там? - спросил Буссардель.- За нами едут?
